Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу


Белый Андрей - Петербург Петербург

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Петербург - Белый Андрей - Страница 12


12
Изменить размер шрифта:

– «Сергей Сергеевич?»

Офицер (высокий блондин с остроконечной бородкою) обернулся и с тенью досады смотрел выжидательно сквозь синие очковые стекла, как, путаясь в полах шинели, косолапо к нему повлеклась студенческая фигурка от знакомого места, где с подъезда насмешливо полагают лапу на лапу два меланхолических льва с гладкими гранитными гривами. На мгновенье будто какая-то мысль осенила лицо офицера; по выражению дрогнувших губ можно было бы подумать, что офицер волновался; будто он колебался: узнать ему или нет.

– «А… здравствуйте… Вы куда?»

– «Мне на Пантелеймоновскую», – солгал Николай Аполлонович, чтоб пройти с офицером по Мойке.

– «Пойдемте, пожалуй…»

«Вы куда?» – вторично солгал Николай Аполлонович, чтоб пройтись с офицером по Мойке.

– «Я – домой».

– «Стало быть, по пути».

Между окнами желтого, казенного здания над обоими повисали ряды каменных львиных морд [57]; каждая морда висела над гербом, оплетенным гирляндой из камня.

Точно стараясь не касаться какого-то тяжелого прошлого, оба они, перебивая друг друга, озабоченно заговорили друг с другом: о погоде, о том, что волнения последних недель отразились на философской работе Николая Аполлоновича, о плутнях, обнаруженных офицером в провиантской комиссии (офицер заведовал, где-то там, провиантом).

Между окнами желтого, казенного здания над обоими повисали ряды каменных морд; каждая висла над гербом, оплетенным гирляндою.

Так проговорили они всю дорогу.

И вот уже – Мойка: то же светлое, трехэтажное пятиколонное здание александровской эпохи; и та же все полоса орнаментной лепки над вторым этажом: круг за кругом; в круге же римская каска на перекрещенных мечах. Они миновали уж здание; вон за зданием – дом; и вон – окна… Офицер остановился у дома и отчего-то вдруг вспыхнул; и вспыхнув, сказал:

– «Ну, прощайте… вам дальше?…»

Сердце Николая Аполлоновича усиленно застучало: что-то спросить собирался он; и – нет: не спросил; он теперь стоял одиноко перед захлопнутой Дверью; воспоминанья о неудачной любви, верней – чувственного влечения, – воспоминания эти охватили его; и сильнее забились синеватые, височные жилки; он теперь обдумывал свою месть: надругательство над чувствами его оскорбившей особы, проживающей в этом подъезде; он обдумывал свою месть вот уж около месяца; и – пока об этом ни слова!

То же светлое, пятиколонное здание с полосою орнаментной лепки: круг за кругом; в круге же римская каска на перекрещенных мечах.

____________________

Огненным мороком вечером залит проспект. Ровно высятся яблоки электрических светов посередине. По бокам же играет переменный блеск вывесок; здесь, здесь и здесь вспыхнут вдруг рубины огней; вспыхнут там – изумруды. Мгновение: там – рубины; изумруды же – здесь, здесь и здесь.

Огненным мороком вечером залит Невский. И горят бриллиантовым светом стены многих домов: ярко искрятся из алмазов сложенные слова: «Кофейня», «Фарс», «Бриллианты Тэта», «Часы Омега» [58]. Зеленоватая днем, а теперь лучезарная, разевает на Невский витрина свою огненную пасть; всюду десятки, сотни адских огненных пастей: эти пасти мучительно извергают на плиты ярко-белый свой свет; мутную мокроту изрыгают они огневою ржавчиной. И огнем изгрызан проспект. Белый блеск падает на котелки, на цилиндры, на перья; белый блеск ринется далее, к середине проспекта, отпихнув с тротуара вечернюю темноту: а вечерняя мокрота растворится над Невским в блистаниях, образуя тусклую желтовато-кровавую муть, смешанную из крови и грязи. Так из финских болот город тебе покажет место своей безумной оседлости красным, красным пятном: и пятно то беззвучно издали зрится на темноцветной на ночи. Странствуя вдоль необъятной родины нашей, издали ты увидишь красной крови пятно, вставшее в темноцветную ночь; ты испуганно скажешь: «Не есть ли там местонахождение гееннского пекла?» Скажешь, – и вдаль поплетешься: ты гееннское место постараешься обойти.

Но если бы ты, безумец, дерзнул пойти навстречу Геенне, ярко-кровавый, издали тебя ужаснувший блеск медленно растворился бы в белесоватую, не вовсе чистую светлость, многоогневыми обстал бы домами, – и только: наконец распался бы на многое множество огоньков.

Никакой Геенны и не было б.

____________________

Николай Аполлонович Невского не видал, в глазах его был тот же все домик: окна, тени за окнами; за окнами, может быть, веселые голоса: желтого кирасира, барона Оммау-Оммергау [59]; синего кирасира [60], графа Авена и ее – ее голос… Вот, сидит Сергей Сергеич, офицер, и вставляет, быть может, в веселые шутки:

– «А я шел сейчас с Николаем Аполлоновичем Аблеуховым…»

Аполлон Аполлонович вспомнил

Да, Аполлон Аполлонович вспомнил: недавно услышал он про себя одну беззлобную шутку. Говорили чиновники:

– «Наш Нетопырь [61] (прозвище Аполлона Аполлоновича в Учреждении), пожимая руки просителям, поступает совсем не по типу чиновников Гоголя; пожимая руки просителям, не берет гаммы рукопожатий от совершенного презрения, чрез невнимание, к непрезрению вовсе [62]: от коллежского регистратора к статскому…» [63].

И на это заметили:

– «Он берет всего одну ноту: презрения…»

Тут вмешались заступники:

– «Господа, оставьте пожалуйста: это – от геморроя…»

И все согласились.

Дверь распахнулась: вошел Аполлон Аполлонович. Шутка испуганно оборвалась (так юркий мышонок влетает стремительно в щелку, едва войдете вы в комнату). Но Аполлон Аполлонович не обижался на шутки; да и, кроме того, тут была доля истины: геморроем страдал он.

Аполлон Аполлонович подошел к окну: две детские головки в окнах там стоящего дома увидели против себя за стеклом там стоящего дома лицевое пятно неизвестного старичка.

И головки там в окнах пропали.

____________________

Здесь, в кабинете высокого Учреждения, Аполлон Аполлонович воистину вырастал в некий центр: в серию государственных учреждений, кабинетов и зеленых столов (только более скромно обставленных). Здесь он являлся силовой излучающей точкою, пересечением сил и импульсом многочисленных, многосоставных манипуляций. Здесь Аполлон Аполлонович был силой в ньютоновском смысле; а сила в ньютоновском смысле, как, верно, неведомо вам, есть оккультная сила [64].

Здесь был он последней инстанцией – донесений, прошений и телеграмм.

Инстанцию эту в государственном организме он относил не к себе: к заключенному в себе центру – к сознанию.

Здесь сознание отделялось от доблестной личности, проливаясь вокруг между стен, проясняясь невероятно, концентрируясь со столь большой силой в единственной точке (меж глазами и лбом), что казалось, невидимый, беленький огонек, вспыхнувши между глазами и лбом, разбрасывал вокруг снопы змеевидных молний; мысли-молнии разлетались, как змеи, от лысой его головы; и если бы ясновидящий стал в ту минуту пред лицом почтенного мужа, без сомнения пред собой он увидел бы голову Горгоны медузы [65].

И медузиным ужасом охватил бы его Аполлон Аполлонович.

Здесь сознание отделялось от доблестной личности: личность же с пучиною всевозможных волнений (сего побочного следствия существованья души) представлялась сенатору как черепная коробка, как пустой, в данную минуту опорожненный, футляр.

В Учреждении Аполлон Аполлонович проводил часы за просмотром бумажного производства: из воссиявшего центра (меж глазами и лбом) вылетали все циркуляры к начальникам подведомственных учреждений. И поскольку он, вот из этого кресла, сознанием пересекал свою жизнь, постольку же его циркуляры, из этого места, секли в прямолинейном течении чресполосицу обывательской жизни.

вернуться

57

Здесь описаны симметричные фигуры львов, находящиеся у подъезда особняка графини А. Г. Лаваль на Английской набережной (ныне наб. Красного Флота, 4).

вернуться

58

«Кофейня», «Фарс», «Бриллианты Тэта», «Часы Омега». – В 1905 г. на Невском было 6 кофеен; «Фарс» – название театра Г. Г. Елисеева (Невский, 56); «Американский дом бриллиантов Тэт'а (искусственных)» помещался в доме № 32 по Невскому проспекту (газетная реклама того времени: «Бриллианты ТЭТ'а – лучшая имитация в мире»); «Омега» – название немецкой часовой фирмы (на Невском проспекте располагалось 20 часовых магазинов). Восприятие города, и в частности Петербурга, как воплощенного кошмара оформилось у Белого задолго до романа «Петербург». См., например, его статью «Город» (1907): «Смерть извела из ада великую блудницу, чтобы та брызнула в ночи темь горстями „бриллиантов, сапфиров, яхонтов (…) Вот начертание „Omega“, будто созвездие, мерцает рубиновыми огоньками с высоты пятиэтажного дома. Посмотрите вверх в туманную ночь, и вы подумаете, что в небе горят небывалые звезды (…) Город, извративший землю, создал то, чего нет. Но он же поработил и человека: превратил горожанина в тень. Но тень не подозревала, что она призрачна (…) Город убивает землю. Перековывает ее в хаотический кошмар“ („Арабески“, с. 355 – 357). См. там же статью „Штемпелеванная калоша“ (1907).

вернуться

59

Фамилия Оммау-Оммергау образована, возможно, от названия селения в Баварии, близ Мюнхена – Обераммергау, где по традиции раз в несколько лет исполняют мистерии «Страсти Христовы» (см.: «Между двух революций», с. 107). Мистериальные празднества в Обераммергау славились на всю Европу, о них сообщалось в русской печати. Ср.: Долгополое Л. К. Символика личных имен в произведениях Андрея Белого. – В кн.: Культурное наследие Древней Руси. Истоки. Становление. Традиции. – М., 1976. – С. 350 – 351.

вернуться

60

Кирасиры – конные части, имевшие на вооружении солдат и офицеров латы. В начале XX в. в России было всего четыре кирасирских полка. Имеются в виду различные цвета мундиров лейб-гвардии кирасирских полков (желтые и синие), входивших в 1-ую гвардейскую кавалерийскую дивизию.

вернуться

61

Нетопырь – один из видов летучих мышей. Это прозвище Аполлона Аполлоновича непосредственно сближает героя романа с Победоносцевым, который уподоблялся в сатирической журналистике и критике летучей мыши или ночным птицам вообще: «Словно обритая летучая мышь в очках и на задних лапах» (Амфитеатров А., Аничков Е. Победоносцев. – СПб., 1907. – С. 44 – 45); «сыч, улетевший из св. синода» (Яблоновский А. Прощаюсь, ангел мой, с тобою… – Восточное обозрение, 1905, № 244) и мн. др. Были выпущены в свет открытки с изображением Победоносцева в виде «нетопыря». На одной из них (автор – Н. Заборовский) изображалось лицо Победоносцева в клобуке, с огромными щупальцами; на другой – черная птица с лицом Победоносцева витала над группой людей со знаменем «Свобода». М. Горький в «Жизни Клима Самгина», описывая открытки «на политические темы», упоминает и «Победоносцева в виде нетопыря» (Горький М. Поли. собр. соч. «Художественные произведения.: В 25-ти т.– М., 1974.– Т. 22.– С. 159; М., 1976. – T. 25.-C. 254).

вернуться

62

Очевидно, Белый имеет в виду рассуждение Гоголя в главе 3 первого тома «Мертвых душ» о различном обращении одного и того же канцелярского чиновника с разными в должностном отношении лицами (см.: Гоголь Н. В. Поли. собр. соч.– [Л.], 1952.– Т. VI.– С. 49-50). Ср. также наблюдения Белого над «чиновником» в статье «Иван Александрович Хлестаков» (1907), построенной на гоголевских образах: «…он прибежит к себе в департамент, где день свой проведет в строго соразмеренных поклонах, отношениях: тому – глубокий, почтительный (о, конечно, не обидно почтительный!) поклон. Этому изящная улыбка, а этому – кивок» (Столичное утро, 1907, № 117. 18 октября).

вернуться

63

По табели о рангах коллежский регистратор – чин последнего, четырнадцатого класса, статский советник – чин пятого класса.

вернуться

64

Произвольное мистическое истолкование закона всемирного тяготения, открытого Ньютоном. По мысли Белого, материальный мир подвержен действию не только механических сил, но и сил оккультных, о чем он сказал в комментариях (1909) к своей статье «Формы искусства»: «Но и в пределах ньютонианского представления космоса понятие о силе видоизменялось; точка приложения сил оказывалась то в пространстве, то вне пространства; сила оказывалась то механической работой, то «qualitas occulta» (к последнему истолкованию силы склонялся сам Ньютон)» («Символизм», с. 510). В 1913 г. Белый отмечал в письме к М. К. Морозовой: «Например, Ньютон: его „сила“ есть конечно „qualitas occulta“. Говоря широко – и Ньютон оккультист: все ньютонианские теории в физике непроизвольно мистичны» (ГБЛ, ф. 171, карт. 24, ед. хр. 16).

вернуться

65

Горгона – в древнегреческой мифологии – крылатое чудовище в женском облике, взгляд которого обращал все живое в камень. Было три Горгоны: Стено, Эвриала и Медуза; Медузу – единственную смертную из Горгон – обезглавил Персей.