Сверстники - Ролингс Марджори Киннан - Страница 23

– Ладно. Я просто хотел, чтобы всё было ясно до конца.

Долгая и жаркая, потянулась песчаная дорога. Пенни взмок, но с ношей своею шагал легко.

– Давай я понесу немного? – вызвался Джоди.

Но Пенни отрицательно покачал головой:

– Этих здоровяков только взрослым впору носить.

Они пересекли Можжевеловую реку и, пройдя ещё две мили по узкой дороге, вышли на большую, ведущую к реке Сент-Джонс и дальше на Волюзию. Здесь Пенни остановился отдохнуть. Под вечер они миновали дом капитана Макдональда, и Джоди понял, что они приближаются к Форт-Батлер. За очередным поворотом дороги исчезла сухая растительность скраба – сосны и карликовые дубы. Её сменила пышная зелень: ликвидамбры, магнолии и, как указательные столбы, свидетельствующие о близости реки, кипарисы. В низких местах цвели поздним цветом дикие азалии, вдоль дороги раскрывал свои бледно-лиловые венчики страстоцвет.

Они достигли реки Сент-Джонс. Река была тёмная и отчуждённая. Казалось, она несет свои воды к океану, равнодушная к собственным берегам и к людям, которые пересекают её и пользуются ею. Джоди приковался к ней взглядом. Это был путь в большой мир. Пенни крикнул на тот берег паромщику. Человек на грубом плоте из тёсаных бревен приплыл за ними, и они поплыли на ту сторону, наблюдая медлительное движение массы воды вниз по течению. Пенни заплатил за перевоз, и, поднявшись по извилистой, усыпанной ракушками дороге, они вошли в лавку Волюзии.

– Здравствуйте, мистер Бойлс! – приветствовал Пенни владельца. – Как вам нравится этот олешек?

– Слишком роскошен для парохода. Но капитан не откажется взять его.

– Почём нынче оленина?

– Всё в той же цене. Полтора доллара седло. Ума не приложу, чего эти горожане, что разъезжают тут по реке, так накидываются на неё? Мы-то с вами знаем, что она вдвое хуже свинины.

Пенни свалил оленя на чурбак для рубки мяса и начал снимать с туши шкуру.

– Так-то оно так, – согласился он, – да вот ежели какой обжора не может выбраться в заросли да сам подстрелить себе оленя, то, конечно, оленина куда как ему по губе.

Они дружно захохотали. Пенни был желанным гостем в лавке как благодаря своему остроумию и рассказам, так и в качестве торгового партнёра. Что касается Бойлса, то он был судья, вершитель судеб и ходячая энциклопедия для всей деревни. Он стоял в душном, пахучем сумраке своей лавки, словно капитан в трюме корабля. Вся округа снабжалась у него товарами, как самыми необходимыми, такими, как плуги, повозки, кабриолеты, различные фермерские орудия и скобяные изделия, продукты, виски, мануфактура, мелкая галантерея и лекарства, так и немногочисленными предметами роскоши.

– За одной передней ногой я зайду завтра и отнесу её жене. Другая пойдёт матушке Хутто, – сказал Пенни.

– Благослови господи её старую душу, – отозвался Бойлс. – Впрочем, почему ж это «старую»? Сказал, сам не знаю с чего. Дай бог всякой жене такое молодое сердце, как у матушки Хутто, и жизнь была бы сплошной праздник.

Джоди прошёл вдоль стеклянной витрины внизу прилавка. На куче лакричных корней лежала заржавелая губная гармошка. Мгновение он колебался: не пустить ли ему в оборот свою оленью шкуру и не купить ли гармошку? Тогда он мог бы играть матушке Хутто или подыгрывать Форрестерам. Но нет, оленья шкура наверняка больше понравится матушке Хутто. Бойлс заговорил с ним:

– Ваш папаша не очень-то часто заходит ко мне с товаром, молодой человек. Можете взять в подарок от меня любую вещь в десять центов, какая вам приглянется.

Джоди жадно оглядел выставленный товар.

– Губная гармошка, должно, стоит больше десяти центов?

– Это так, но она лежит здесь уже очень долго. Возьмите её, пожалуйста.

Джоди бросил последний взгляд на конфеты. Ну, да у матушки Хутто найдутся для него сласти.

– Спасибо, сэр, – сказал он.

– Ваш мальчик хорошо воспитан, мистер Бэкстер, – сказал Бойлс.

– Он моё утешение, – ответил Пенни. – Мы потеряли так много детей. Но порою мне кажется, я слишком много с ним нянчусь.

Джоди вспыхнул от сознания собственного благонравия. Ему страшно хотелось быть хорошим и послушным. Он завернул за стойку, чтобы забрать вознаграждение своему характеру. В эту минуту у входа послышалось какое-то движение, и он поднял взгляд. Племянница Бойлса, Эвлалия, стояла в дверях, вытаращившись на него. Его сердце вдруг захлестнула волна ненависти. Он ненавидел её потому, что отец дразнил его. Он ненавидел её волосы, заплетённые в тугие косички. Ненавидел её веснушки, насыпанные ещё более щедро, чем у него. Ненавидел её мелкие беличьи зубы, её руки, ноги, каждую косточку в её худом теле. Он быстро наклонился, взял из мешка мелкую картофелину и замахнулся. Эвлалия ехидно глядела на него. Она медленно показала ему язык – точь-в-точь подвязковая змея – и с отвращением зажала пальцами нос, как от дурного запаха. Он швырнул картофелину. Она попала Эвлалии в плечо, и, закричав от боли, девочка исчезла.

– Это ещё что такое, Джоди… – сказал Пенни.

Бойлс, нахмурясь, ступил вперёд.

– Сейчас же вон отсюда! – сказал Пенни. – Ему не полагается губной гармошки, мистер Бойлс.

Он вышел из лавки на солнцепёк. Он чувствовал себя униженным. Но если бы пришлось повторить всё сначала, он снова бросил бы картофелину, и даже ещё крупнее.

Покончив с делами, Пенни присоединился к нему.

– Мне очень огорчительно, что ты счёл возможным так осрамить меня. Быть может, мать права. Быть может, тебе не следует ходить к Форрестерам.

Джоди ковырял пальцами ног песок.

– Ну и пусть. Я её ненавижу.

– Я просто не знаю, что сказать. Как это тебя угораздило?

– Я её ненавижу, вот и все. Она дразнила меня. Она уродина.

– Видишь ли, сын, нельзя швыряться вещами во всех уродливых женщин, которые встретятся тебе на жизненном пути.

Джоди, нераскаянный, сплюнул в песок.

– Не знаю, что скажет матушка Хутто, – сказал Пенни.

– Ой, па, не говори ей! Ну прошу тебя, не говори.

Пенни хранил зловещее молчание.

– Я буду хорошо вести себя, па.

– И не знаю, получит ли она теперь от тебя шкуру.

– Не отнимай её у меня, па. Я ни в кого больше не буду кидаться, только не говори бабушке Хутто.

– Ладно. На этот раз прощается. Но не дай бог, коли я ещё раз поймаю тебя на чем-нибудь в этом роде. Возьми шкуру.

Джоди воспрял духом. Гроза прошла стороной. Они повернули на север и пошли по тропе, тянувшейся параллельно реке. Вдоль неё стояли цветущие магнолии. Дальше за ними начиналась дорожка, обсаженная олеандрами. Они тоже были в цвету. Над дорожкой перед ними летели кардиналы. Олеандры вели к калитке в белом частоколе. Цветочный сад матушки Хутто был словно яркое лоскутное одеяло, брошенное за частокол. А её маленький белый домик был привязан к тверди земной плетями жимолости и жасмина. Всё тут было дорого и знакомо ему. Джоди побежал по дорожке через сад, через клочок синевы, цветущей перистыми розовато-лиловыми цветами.

– Эгей, бабушка! – крикнул он.

Внутри домика послышались лёгкие шаги, и она показалась на пороге.

– Джоди! Чертёнок!

Он подбежал к ней.

– Не сбей её с ног, сын! – крикнул Пенни.

Она напружилась всей своей маленькой фигуркой. Он тискал её до тех пор, пока она не запищала:

– Джоди, медвежонок ты этакий!

Она рассмеялась, и он откинул голову, чтобы смеяться вместе с ней и видеть при этом её лицо. Оно было розовое и морщинистое. Глаза у неё были чёрные, как плоды голого падуба. Когда она смеялась, они открывались и закрывались, и от них лучиками разбегались морщинки. Джоди обнюхивал её, словно щенок.

– Ух, как вкусно ты пахнешь, бабушка, – сказал он.

– Чего никак не скажешь про нас, – заметил Пенни. – Мы всего-навсего пара грязных бродяг.

– Мы пахнем только охотой, – сказал Джоди. – Оленьей кожей, листьями и всем таким прочим. И ещё пoтом.

– Чудесный запах, – сказала она.

– Так или иначе, – сказал Пенни, – вот наше оправдание. Свежая оленина.