Змеиное яйцо - Бергман Ингмар - Страница 9

В узком проходе за сценой царит полная тьма. Абель ощупью пробирается к маленькой уборной Мануэлы, стучит в дверь и, не дожидаясь ответа, входит. Комнатка слабо освещена одной свечой. Мануэла, в платье для сцены, прислонилась к стене. Со стула у туалетного столика поднимается мужчина. Лицо его в тени, но Абель сразу же узнает его.

Ханс. Я только что узнал о смерти вашего брата.

Абель. Что вы здесь делаете?

Ханс (улыбаясь). Я забежал перекинуться парой слов с Мануэлей. Надеюсь, вы не возражаете. Вообще-то говоря, я частенько здесь бываю. Холостяку вроде меня порой приходится скучновато наедине с самим собой, а живу я всего в пяти минутах отсюда. Я как раз спрашивал Мануэлу, не согласитесь ли вы оба как-нибудь вечерком заглянуть ко мне на скромный ужин и стаканчик вина.

Мануэла. С удовольствием.

Абель. Убирайтесь к черту.

Ханс. Ну, не буду досаждать вам своим присутствием. (Он говорит это почти смиренным, извиняющимся тоном. Жмет руку и кланяется Мануэле, затем с улыбкой оборачивается к Абелю. Когда тот отворачивается, он не без сожаления пожимает плечами, кивает Мануэле и уходит.)

Абель. У тебя есть сигареты?

Мануэла. На столе.

Абель закуривает и садится на шаткий стул.

16

Около двух часов пополуночи они возвращаются домой и неслышно прокрадываются по прихожей. В комнате фрау Холле еще горит свет, и им не хочется привлекать ее внимание.

Фрау Холле. Кто там?

Мануэла. Мануэла.

Фрау Холле. Ты не одна?

Мануэла. Это герр Розенберг.

Фрау Холле. Зайди ко мне на минутку, Мануэла.

Мануэла. Я ужасно устала, фрау Холле. Нельзя ли отложить это до завтра, до обеда?

Фрау Холле. Я хочу поговорить с тобой сейчас. Примиряясь с неизбежным, Мануэла заходит в комнату фрау Холле. Абель видит, как она останавливается у изножия кровати.

Боли не дают мне заснуть. Кроме того, у меня на душе неспокойно.

Мануэла. Это как-нибудь связано со мной? Фрау Холле. Раньше тебе бы не пришло в голову задать такой вопрос, Мануэла.

Мануэла. Я ужасно устала и, по-моему, простудилась. Хочется лечь поскорее… Фрау Холле. Это касается герра Розенберга. Мануэла. Да?

Фрау Холле. Я не могу допустить, чтобы он долее оставался в моем доме. Он производит впечатление человека высокомерного и ненадежного. Кроме того, власти не одобряют, что я разрешаю жить в одной комнате людям, не состоящим в браке. Герру Розенбергу придется завтра же съехать. Мануэла. Но ведь он заплатил за месяц. Фрау Холле. Вот эти деньги. Я поменяла их на марки. Держать доллары запрещено законом. Ты должна бы это знать, Мануэла.

Мануэла. Если съедет герр Розенберг, съеду и я. Фрау Холле. Ты поступишь, как сочтешь нужным. Мануэла. Завтра мы оба съедем. Фрау Холле. Что касается тебя, Мануэла, тебе нет никакой необходимости спешить. Мануэла (плача). По-моему, ты омерзительна. Ты проклятая старая ведьма! Она вылетает из комнаты прямо в объятия Абеля. Он крепко прижимает ее к себе, давая выплакаться вволю. Фрау Холле (издали). Мануэла! Мануэла. Пошла к черту! Когда они наконец оказываются у себя в комнате, Мануэла швыряет на стол сумочку и большой пакет с деньгами и принимается расхаживать взад и вперед. Абель, не выпуская из рук шляпы, плюхается на стул. Внезапно Мануэла разражается смехом, ударяя рукой по столу, уставленному грязными тарелками.

По-моему, в колонке «хорошо» скоро совсем ничего не останется. Не говоря ни слова, Абель поднимается и начинает убирать со стола. Она подходит к нему, останавливает и, не давая высвободиться, стискивает в своих объятиях.

Мы выкрутимся, выкрутимся, вот увидишь. Абель не отвечает.

Пока будем держаться вместе.

Абель. Что делал Ханс Вергерус в твоей уборной?

Мануэла (с вымученным смешком). Ты уж не ревнуешь ли?

Абель. Ты спала с ним?

Мануэла. Да.

Абель. Часто?

Мануэла (удрученно). Ну, Абель, не надо.

Абель. Я хочу знать.

Мануэла. Раза три, наверно. А может быть, четыре. Не помню.

Абель. Он платил тебе?

Мануэла. Нет. А вообще-то да. Один раз.

Абель. Почему только раз?

Мануэла. Не знаю.

Абель. Я хочу знать.

Мануэла. Наверно, я его пожалела.

Абель. Ты что, влюблена в него?

Мануэла. Не знаю.

Абель. Не знаешь?

Мануэла. Мне жаль его. Он мне нравится. По-моему, ему не хватает тепла, нежности…

Абель. О! Вот как? Ну-ну…

Мануэла. Абель, будь со мной подобрее, помягче!

Прошу тебя. Важно одно: чтобы мы с тобой были добры друг к другу.

Абель не отвечает. Потерянно блуждая по комнате, они начинают раздеваться, рассовывают по углам вещи. Наконец оба лежат рядом на узком диване. Мануэла гасит свет.

Абель. Ты вся горишь. Должно быть, у тебя температура.

Мануэла. Это пройдет, только бы мне выспаться. Я ведь никогда не болею.

17

Вдоль берега образовалась тонкая, кромка льда. Ее тут же разбивают и смывают грязные, черные воды. В холодной ночи мерзнут тяжелые, обшарпанные громады домов, нетопленых, полных спящими, бодрствующими, плачущими, дрожащими, снедаемыми страхом людьми. Колючий ветер продувает насквозь казармы, заводы, вокзалы, церкви, школы, гуляет по бесконечным улицам, овевает кладбища и монументы.

В районе Бранденбургских ворот несут дежурство полицейские Шварц и Ауэрбах. Внимание их привлекает что-то темное и неподвижное, притулившееся у подножия Триумфальной арки. Они переходят широкую асфальтированную улицу. С близкого расстояния различима фигура сидящего человека, прислонившегося к каменной стене. Подойдя вплотную и направив на него свет своих фонарей, они обнаруживают, что у человека нет головы.

18

Во вторник, 6 ноября, газеты полны тревожных слухов и мрачных предсказаний. Правительство явно не способно совладать с кризисом, и кровавое столкновение конфликтующих общественных групп представляется неизбежным. В то же утро весь город остается без молока. Многие продовольственные магазины не открываются, так как продавать нечего. Рейхсмарка практически перестала существовать: кипы бумажных ассигнаций принимают на вес, не обращая внимания на обозначенное на них достоинство. Однако, несмотря на все это, берлинцы по-прежнему работают: воздух прорезают фабричные сирены, трамваи и поезда курсируют под проливным дождем, сердитые управляющие выговаривают за опоздание невезучим служащим, школьники корпят над главами Ксенофонтова «Анабасиса» или зубрят английскую грамматику, домохозяйки моют полы и опустевшие кухонные полки, полицейские обходят свои участки, деловые люди делают дела, проститутки трудятся во славу своей профессии, актеры репетируют, симфонические оркестры концертируют, могильщики роют могилы, солдаты маршируют, медики диагностируют, а подчас и оперируют.

Во вторник, 6 ноября, в Берлине появляется на свет несколько сотен детей и несколько меньшее число людей умирает. Дождь так и не прекращается, и страх легкой дымкой вздымается в воздух с асфальтированных тротуаров; едким, неотвязным запахом он вселяется в ноздри. Вдохнув, его уносят в себе как ядовитый газ – газ замедленного действия, о чьем присутствии в организме свидетельствует лишь разреженный или учащенный пульс или мимолетный приступ тошноты.

В это утро Мануэла проспала. Будильник исправно отзвенел, но она вновь задремала. Теперь ей приходится спешить: она стоя проглатывает чашку горячего кофе, набрасывает на плечи потрепанное зимнее пальто, треплет Абеля по щеке, говоря, что вернется к обеду, часам к двум. Абель идет следом. Выскочив на улицу, он видит, как она бежит под дождем. Мануэла скрывается за углом; он сворачивает за ней на Новемберштрассе, и она сразу же снова попадает в поле его зрения. Мануэла пересекает улицу, направляясь к небольшому парку, в котором высится красная кирпичная церковь, окруженная черными, безлистными вязами.