Змеиное яйцо - Бергман Ингмар - Страница 10

Следуя за девушкой на расстоянии, Абель вступает в полумрак церкви. Он и здесь без труда обнаруживает ее: далеко впереди на хорах она стоит на коленях перед алтарем. Идет заутреня; на скамьях ссутулились несколько прихожан; покашливающий пастор, сопровождаемый двумя полусонными служками, причащает свою конгрегацию. В церкви холодно, как в склепе, и полусгоревшие алтарные свечи вздрагивают на сквозняке.

Окончив службу, пастор поспешно удаляется в ризницу, оставляя дверь открытой. С легким шумом прихожане поднимаются с сидений и, шаркая подошвами, выходят на дождь.

Еще несколько секунд Мануэла стоит на коленях. Затем встает и входит в ризницу, не затворяя двери. Два мальчика-служки с шумом бегают по приделу; их смех гулко отдается под сводами. Снимающий свое облачение пастор подходит к двери и громко призывает их к порядку. Затем оборачивается; Мануэла обращается к нему с какими-то словами; тот отвечает ей, натягивая на себя сапоги и надевая огромный черный полушубок. Очень тихим голосом Мануэла продолжает что-то говорить ему; тогда, прервав свое занятие, пастор удаляется в глубь комнаты.

Скрывшись за колонной, Абель видит всю ризницу: это пустая комната с высокими шкафами по стенам и зарешеченным стрельчатым окном. Посредине старый, видавший виды стол. Пастор присел на стул спиной к двери. Мануэла стоит по другую сторону стола. Абелю ясно видно ее лицо, на которое падает верхний свет. Опустив голову, она чуть подалась вперед. Лицо Мануэлы приобрело пепельно-серый оттенок, веки опухли и покраснели; она качает головой. Пастор кашляет и сморкается.

Мануэла. Не знаю, что привело меня к вам. Я никогда всерьез не думала о боге, да и бог, кажется, не очень-то обращал на меня внимание. Я никогда не ходила в церковь. Наверно, меня и окрестить не позаботились – мой отец был убежденным атеистом, и его взгляды стали моими. Нет. (Она умолкает, о чем-то напряженно думает, складывает руки вместе, поднимает глаза и смотрит на пастора, затем еще раз качает головой.) Меня зовут Мануэла. Мой отец – иллюзионист; уже много лет я его не видела. Мать была цирковой наездницей. Всю жизнь я прожила, кочуя с места на место с разными труппами. Мой муж – он умер – тоже был артистом цирка. (Всхлипывая.) Извините, что я плачу; по-моему, у меня грипп: голова кружится, все какое-то странное, и вот сами собой слезы текут. (Пауза.) Я не из робкого десятка. Я всегда считала, что мне не так уж плохо живется. В сущности, я никогда даже не задумывалась над тем, хороша жизнь или плоха.

Пастор не отвечает. Он сидит, сгорбившись в своем огромном полушубке, то и дело покашливая. Мануэла с тревогой оглядывается вокруг, как бы опасаясь, что мужество вот-вот покинет ее.

Может быть, не надо было мне вас беспокоить. Но мне необходимо поговорить с кем-то, кто поймет меня. На прошлой неделе я пришла сюда к утренней обедне; я была как потерянная. Потом кто-то сказал, что, несмотря на ваше немецкое имя, вы – американец. Это меня немного ободрило, ведь я плохо говорю по-немецки.

Пастор. Уважаемая фрау, пожалуйста, ближе к делу. У меня скоро начинается служба.

Мануэла. Да. Нет. Понимаю.

Пастор. Может быть, вы зайдете попозже?

Он быстро поднимается и закутывается в свой шарф. Мануэла так и остается стоять по другую сторону стола. На ее лице – отчаяние и недоумение.

Мануэла. Простите, что отняла у вас время.

Пастор. Нисколько.

Медленно, с трудом волоча ноги, Мануэла идет к двери. Она тщетно пытается побороть подступающие слезы.

Мануэла. Все, чего я хочу, – это выплакаться.

Пастор. Ну, ну, крепитесь.

Мануэла (еле слышно). Я не могу жить с таким бременем вины.

Мануэла опускается на стул у стены. Пастор стоит перед ней; не скрывая нетерпения, он посматривает на стенные часы.

Мне кажется, это я виновата в том, что Макс покончил самоубийством. Я всегда знала, что с ним что-то случится. Когда пришел его брат и сказал мне, что Макс застрелился, я ничего не почувствовала. Разве что облегчение. Затем появилось это чудное чувство. Не понимаю – такое со мной впервые. Как будто ты был за кого-то ответствен и не выдержал испытания и вот со стыдом и бессилием перебираешь в голове то, что должен был сделать и чего не сделал.

Пастор присел на табурет напротив Мануэлы. Сняв очки, он протирает их безукоризненно чистым носовым платком.

А теперь я чувствую, что на мне лежит ответственность за его брата, и это хуже всего.

Пастор. Хуже всего?

Мануэла. Он ведь точь-в-точь как Макс. Он не говорит того, что думает: просто выплескивает наружу все свои чувства. И он всегда такой запуганный… Я стараюсь внушить ему, что мы можем помочь друг другу, но для него это только слова. Все, что бы я ни говорила, кажется ему бессмысленным; единственно реальное для него – это страх. А тут ко всему прочему я еще заболела. Не знаю, что со мной творится. Неужели мне нет прощения?

Пастор. Для того, кто верует, всегда есть прощение.

Мануэла. А что для тех, кто не верит?

Пастор. Хотите, я помолюсь за вас?

Усталый, измотанный человек на миг умолкает. Он протягивает руку и неловким утешающим жестом кладет ее на плечо Мануэлы. Она удивленно смотрит на него. Он тут же отводит взгляд в сторону.

Мануэла. Вы думаете, это поможет?

Пастор. Не знаю.

Мануэла. Прямо сейчас?

Пастор. Да. Сейчас.

Он преклоняет колена на каменном полу. Мануэла, поколебавшись, следует его примеру. Пастор молитвенно складывает руки.

Мануэла. Это какая-нибудь особая молитва?

Пастор. Тише. Я должен подумать. (Пауза.) Мы, пребывающие здесь, на земле, так далеки от бога, что он, конечно же, не слышит наших молитв, когда мы взываем о помощи. Поэтому наш долг – помогать друг другу. Наш долг – даровать друг другу прощение, в котором нам отказывает далекий бог. Итак, говорю вам, что отныне вам прощена смерть вашего мужа. На вас нет более вины за нее. А я – я прошу у вас прощения за мою апатию и безразличие. Вы меня прощаете?

Мануэла (мягко). Да.

Пастор. Это все, что в наших силах.

Он встает с колен и отряхивает пыль с брюк и полы полушубка. Мануэла тоже поднимается.

А теперь мне надо спешить. Приходский пастор – сама пунктуальность, и его раздражает, когда кто-нибудь опаздывает.

Они поспешно проходят через церковь к выходу, пастор – опережая Мануэлу. Абель отодвигается глубже за колонну. Когда Мануэла исчезает снаружи, он возобновляет слежку.

19

Абель по-прежнему следует за Мануэлой на расстоянии. Они выходят на улицу, по обеим сторонам которой вытянулись шестиэтажные доходные дома. За их серыми коробками в некотором отдалении виден корпус клиники святой Анны, окруженный тяжелой железной оградой. Поравнявшись с домом двадцать восемь, Мануэла распахивает входную дверь. Она входит в темный вестибюль с мраморной лестницей и блестящими лакированными перилами, сворачивает налево, открывает еще одну дверь, ведущую во двор, напоминающий колодец и отрезанный от других высокой стеной. Следом за ней Абель попадает в обшарпанный подъезд приютившегося во дворе неказистого домишка. У одной из дверей, на которой нет никакой таблички, она останавливается и шарит в своей сумочке. Находит ключ, отпирает дверь и входит, оставляя ее за собой открытой.

Войдя в квартиру, Абель оказывается в длинном коридоре, кончающемся большой кухней; в ней он видит еще одну дверь, ведущую в жилую комнату. В этой комнате он и застает Мануэлу. Снаружи по грязным оконным стеклам барабанит дождь. Ощутив чье-то присутствие, Мануэла встрепенулась, как животное, почуявшее тревогу. Медленно снимая пальто, она оборачивается и видит Абеля.

Абель. Что, черт побери, все это значит?

Мануэла. Мы будем здесь жить, ты и я. Тут неплохо, правда?