Женщины - Буковски Чарльз - Страница 110

Три или четыре дня спустя я нашел записку Дебры и позвонил ей.

Та сказала:

– Приезжай, – и объяснила, как проехать на Плайя-дель-Рэй, и я поехал. Она снимала маленький дом с передним двориком. Я заехал прямо в этот дворик, вылез из машины и постучал, потом позвонил. У нее был один из таких звонков с двумя нотами. Дебра открыла дверь. Она выглядела так же, как я ее запомнил – с громадным напомаженным ртом, короткой стрижкой, яркими серьгами, в духах и почти постоянно – со своей широкой улыбкой.

– О, заходи, Генри!

Я так и сделал. У нее сидел какой-то парень. Но он был очевидным гомосексуалом, поэтому, на самом деле, я не расценил это как выпад.

– Это Ларри, мой сосед. Он живет в домике там, сзади.

Мы пожали друг другу руки, и я сел.

– Есть тут чего-нибудь выпить? – спросил я.

– Ох, Генри !

– Я могу за чем-нибудь сходить. Я б захватил с собой, только не знаю, чего ты хочешь.

– О, у меня кое-что есть.

Дебра скрылась в кухне.

– Как дела, – спросил я у Ларри.

– Дела были не очень, но теперь – лучше. Самогипнозом занимаюсь.

Просто чудеса со мной творит.

– Хочешь чего-нибудь выпить, Ларри? – спросила из кухни Дебра.

– О, нет, спасибо…

Дебра вышла с двумя бокалами красного вина. Дом Дебры был чересчур украшен. Везде что-то стояло. Он был дорого загроможден, а рок-музыка, казалось, звучала везде из маленьких динамиков.

– Ларри практикует самогипноз.

– Он мне сказал.

– Ты не представляешь, насколько лучше мне спится сейчас, ты не представляешь, насколько лучше я сейчас соотношусь, – сказал Ларри.

– Ты думаешь, нам всем стоит попробовать? – спросила Дебра.

– Ну, трудно сказать. Но я знаю одно – мне помогает.

– Я закатываю вечеринку на День Всех Святых, Генри. Все приходят. Почему б тебе тоже не подъехать? Как ты думаешь, кем он может нарядиться, Ларри?

Они оба посмотрели на меня.

– Ну, я не знаю, – сказал Ларри. – В самом деле, не знаю. Может быть?… о, нет… не думаю…

Блямкнул дверной звонок, и Дебра пошла открывать. Пришел еще один гомосек, без рубашки. В волчьей маске с большим резиновым языком, болтавшимся из пасти. Гомик был чем-то разражен и подавлен.

– Винсент, это Генри. Генри, это Винсент…

Винсент меня проигнорировал. Он просто стоял в дверях со своим резиновым языком.

– У меня был жуткий день на работе. Я там больше не могу находиться. Уволюсь, наверное.

– Но Винсент, что же ты будешь делать ? – спросила его Дебра.

– Не знаю. Но я могу многое. Мне не нужно за ними говно жрать!

– Ты на вечеринку придешь, правда, Винсент?

– Конечно, я уже много дней готовлюсь.

– Ты выучил свою роль в пьесе?

– Да, но в этот раз, я думаю, нам лучше сделать пьесу до того, как будем делать игры. В прошлый раз, еще до того, как к пьесе приступить, мы все так нарезались , что не отдали пьесе должного.

– Ладно, Винсент, так и сделаем.

С этим Винсент и его язык повернулись и вышли за дверь.

Ларри поднялся.

– Ну ладно, мне тоже пора. Приятно было, – сказал он мне.

– Ладно, Ларри.

Мы пожали руки, и Ларри ушел через кухню и черный ход к себе домой.

– Ларри мне здорово помогал, он хороший сосед. Я рада, что ты с ним по-доброму.

– Да он нормальный. Черт, он же все равно раньше пришел.

– У нас с ним секса нет.

– У нас тоже.

– Ты меня понял.

– Я лучше схожу куплю нам чего-нибудь выпить.

– Генри, у меня всего много. Я же знала, что ты придешь.

Дебра наполнила бокалы. Я посмотрел на нее. Молодая, но выглядит так, будто только что из 1930-х годов. Черная юбка, доходившая до какого-то места между коленом и лодыжкой, черные туфли на высоком каблуке, белая блузка со стоячим воротничком, бусы, серьги, браслеты, рот в помаде, много румян, духи.

Сложена она хорошо – со славными грудями и ягодицами, – к тому же, она покачивала ими, когда ходила. Она постоянно зажигала себе сигареты, и везде валялись окурки, измазанные ее помадой. Я почувствовал, будто попал в собственное детство. Даже колготок она не носила, и то и дело поддергивала длинные чулки, показывая самую чуточку ноги, самую капельку колена. Она была из тех девушек, которых любили наши отцы.

Она рассказала, чем занимается. Что-то связанное с записью судебных заседаний и юристами. От этого у нее ехала крыша, но зарабатывала она прилично.

– Иногда я рявкаю на своих помощников, но потом преодолеваю себя, и они меня прощают. Ты просто не знаешь, какие они, эти проклятые юристы!

Они хотят всего и сразу и совершенно не думают о времени, чтоб это всё приготовить.

– Юристы и врачи – самые переплачиваемые, избалованные члены нашего общества. Следующим в списке – твой автомеханик из гаража на углу. За ним можешь вписать своего дантиста.

Дебра закинула одну ногу на другую, и юбка у нее слегка задралась.

– У тебя очень красивые ноги, Дебра. И ты умеешь одеваться. Ты напоминаешь мне девушек в дни юности моей мамы. Вот когда женщины были женщинами.

– Здорово сказал, Генри.

– Ты знаешь, о чем я. Особенно это правда в Лос-Анжелесе. Как-то раз, не очень давно, я уехал из города, а когда вернулся, то знаешь, как понял, что я снова дома?

– Ну, нет…

– По первой женщине, что прошла мимо по улице. На ней юбчонка была такая короткая, что виднелась промежность трусиков. А сквозь их передок – прошу прощения – видны были волосики ее пизды. И я понял, что вернулся в Л.А.

– Где же ты был? На Мэйн-Стрит?

– Черта с два, на Мэйн-Стрит. Угол Биверли и Фэрфакса.

– Тебе вино нравится?

– Да, и у тебя мне тоже нравится. Может, я даже сюда переселюсь.

– У меня хозяин ревнивый.

– Еще кто-нибудь может взревновать?

– Нет.

– Почему?

– Я много работаю, и мне нравится просто приходить домой по вечерам и расслабляться. Мне нравится эту квартиру украшать. Моя подруга – она работает на меня – идет со мной завтра утром по антикварным лавкам. Хочешь с нами?

– А я буду здесь завтра утром?

Дебра не ответила. Она налила мне еще и села рядом на тахту. Я нагнулся и поцеловал ее. При этом задрал ей юбку повыше и бросил взгляд на эту нейлоновую ногу. Она выглядела хорошо. Когда мы закончили целоваться, она снова оправила юбку, но ногу я уже запомнил наизусть. Она встала и ушла в ванную. Я услышал, как зашумела вода в унитазе. Затем пауза. Вероятно, помаду гуще накладывает. Я вытащил платок и вытер губы. Платок измазался красным. Я, наконец, получил всё, что получали мальчишки в старших классах – богатенькие, хорошенькие, хорошо одетые золотые мальчики со своими новыми машинами, – и я, в своей ветхой неряшливой одежонке и со сломанным великом.