Лунный парк - Эллис Брет Истон - Страница 75

Я посмотрел на часы над телевизором. Было 2:40 ночи.

Воскресенье, 9 ноября

29. Нападение

Роберт Миллер принялся за очистку в четверг шестого ноября и начал, как обычно, с того, что заполнил дом отравляющей извесью. Это было в шесть вечера. На следующий день команда Миллера установила на Эльсинор-лейн, 307, оборудование, чтобы вернуться в субботу вечером – ровно через сутки – и, убедившись, что в доме чисто, разобрать и увезти технику. Все это Роберт Миллер мне рассказал по телефону, когда я позвонил ему из «рейнджровера», направляясь к городу из аэропорта Мидленд, куда прибыл в 2:15 дня в воскресенье. Миллер не сомневался, что в доме «безопасно». Он упомянул «некие перемены», которые он и его команда наблюдали, вернувшись в субботу. Он был уверен, что я останусь доволен этими превращениями. Ущерб, нанесенный во время НОСО, «устранен» не был (слетевшая с петель дверь, пробоина в стене), но Миллер утверждал, что «существенные перемены» в доме в целом меня, безусловно, порадуют. После этого разговора желание увидеть дом стало непреодолимым. Вместо того чтобы ехать во «Времена года», я направился на Эльсинор-лейн, 307.

Первое, что я заметил, подъезжая к дому – и дыхание мое заметно участилось, – это что розовую штукатурку, поразившую экстерьер, вновь сменила лилейно-белая краска. Помню, как припарковал «рейнджровер» возле гаража и в священном страхе пошел к дому, сжимая в руке ключи, и как ничем не замутненное облегчение заставило меня почувствовать себя совсем по-новому. Сожаление и раскаяние, во власти которых я так давно пребывал, вдруг куда-то улетучились, и я стал другим человеком. Я подошел к боковой стене – теперь такой же девственно-белой, как в июле, когда я сюда приехал, – и, прикоснувшись к ней, не испытал ничего, кроме умиротворения, в кои-то веки не ложного, а настоящего, подлинного.

Не было мне страшно и внутри. Трепет исчез. Изменения были ощутимы; стало легче дышать. В воздухе даже пахло иначе, не было такого давления – перемена хоть и неосязаемая, тем не менее весьма заметная. Я поразился, увидев, как Виктор вприпрыжку выскочил ко мне навстречу из кухни. Покинув конуру в подвале гостиницы, он счастливо махал хвостом и, казалось, был искренне рад моему появлению. От натянутой неприязни, исходившей от него всякий раз, когда я попадал в его поле зрения, не осталось и следа. Но я больше не мог заниматься псом, ведь гостиная преобразилась чудеснейшим образом. Зеленый ковер с длинным ворсом сменился ровным бежевым покрытием, исчезли занавески образца 1976 года, висевшие здесь еще пару дней назад, а мебель была расставлена так же, как когда я сюда вселился. Я закрыл глаза и подумал: спасибо. Впереди было будущее (пусть не в этом доме – я уже строил планы переезда), и я мог о нем думать, ведь, привыкнув уже, что ничего у меня не получается, я наконец поверил, что все может измениться. А превращение дома подтверждало это чувство, давало ему твердую основу.

Виктор лизнул мне руку, я ее отдернул и достал из кармана мобильный.

Я набрал Марту. (Нижеследующий разговор был восстановлен после беседы, которая состоялась между мной и Мартой Кауфман во вторник, 18 ноября.) – Марта?

– Привет, как дела? – отозвалась она. – Ты уже приехал?

– Да, я на самом деле уже дома. Приехал из аэропорта посмотреть, как тут и что. – Я замолчал и двинул на кухню.

– Ну, у нас все хорошо…

– А что здесь делает Виктор? Мне кажется, я сказал тебе его…

– Ах да, мы его только сегодня утром привезли.

– А зачем вы его привезли?

– Он стал бесноваться в своей будке, и в отеле заявили, что придется его выселить. Но ты ведь сказал, что дом будет готов к воскресенью, вот мы и перевезли его часа два назад. С ним там все в порядке?

– С ним… да…

В этот момент я выходил из кухни в фойе. Подойдя к лестнице, я без колебаний двинулся наверх.

– Он совсем с катушек съехал, – продолжала Марта, – клетки там маленькие, ему было плохо, ну и Робби с Сарой, конечно, тоже стали расстраиваться. Но когда мы выпустили его дома, он сразу приободрился. Такой стал спокойный и…

– Как дети? – оборвал я Марту, сообразив, что Виктор мне, в общем-то, совсем не важен.

– Вот Сара тут, со мной…

– А что Робби? (Впоследствии, давая показания, Марта Кауфман утверждала, что я произнес это «неестественно нервным» тоном.) – Робби с друзьями пошел в кино. («Кто был с вами, когда вы привезли Виктора?» Я не помню этого, но, согласно письменным показаниям Марты Кауфман от 18 ноября, я задал этот вопрос.) – Мы все вместе приехали. – Марта помолчала. – Робби нужно было кое-что забрать.

Зато я отлично помню, как, слушая это, целенаправленно шел к комнате Робби.

– Что забрать? – спросил я.

– Он сказал, что останется на ночь у друга.

– Какого друга?

– У Эштона, наверное, – Она помолчала. – Да, точно-точно, он говорил про Эштона. (Прежде чем войти в комнату, я что-то пробурчал, и вспомнить, что именно, 18 ноября я не смог, не помнила и Марта Кауфман, зато писатель уверен, что я сказал: «Зачем Робби что-то забирать, если Эштон живет в соседнем доме?») – Да какая разница, Брет. Ну, взял какую-то одежду. Ну, поднялся в свою комнату на десять минут. Надин Аллен заберет их из кино и к четырем привезет домой…

– Дай мне, пожалуйста, его мобильный.

Марта вздохнула – чем жутко меня разозлила, я запомнил эту вспышку гнева – и дала номер.

– Я скоро буду в гостинице, – сказал я, – увидимся минут через двадцать.

– Ты не хочешь с Сарой поговорить…

Я повесил трубку и набрал Робби.

Я ждал возле его двери. Он не отвечал.

Но причин для беспокойства у меня не было, и сообщения я не оставил.

А зачем?

Он с друзьями пошел в «Фортинбрас» посмотреть кино и, когда сеанс начался, как приличный человек выключил звонок (сценарий, максимально удаленный от того, что случилось в тот день), а потом мы увидимся в гостинице, и хотя переезжать из «Времен года» обратно домой мы не собирались (и вряд ли когда-нибудь соберемся), я не возражал, чтобы Робби остался на ночь у Алленов (хотя в тот момент я и нервничал, ведь на следующий день ему в школу), а в среду вернется Джейн, и жизнь наша потечет по руслу, намеченному в тот июльский день, когда я принял предложение Джейн и переехал в округ Мидленд. Я с воодушевлением подумал о предстоящих каникулах, хотя и стоял перед обгрызенной, треснувшей дверью. (Я не помню, как открыл дверь в комнату Робби, но почему-то первая мысль, пришедшая тогда в голову, запала мне в память. Я вспомнил пикник в парке Горацио и как Робби, указывая на ночное небо, сказал: звезды, которые ты видишь в ночном небе, на самом деле не существуют.) Комната не изменилась с тех пор, как мы бежали из дому в среду ночью.

Незастеленная кровать, сдохший компьютер. Открытый шкаф.

Я медленно подошел к окну и взглянул на Эльсинор-лейн.

Обычный воскресный день, спокойствие, все в мире на своих местах. (Думал ли ты когда-нибудь, что напишешь такое предложение?) Я оставался в комнате довольно долго, все осматривал.

Но кое-чего я не сделал: не обернулся.

Я зашел в комнату. Постоял у окна, размышляя о своем сыне и о мотивах его поведения. Но я не видел того, что было у меня за спиной.

Я сначала не понял. На это потребовалось какое-то время.

Обернувшись, я увидел, что на фотообоях с изображением пустынного скейт-парка огромными красными буквами накарябано:

ИСчезНИ

ЗДесь Я резко втянул воздух, но запаниковал не сразу.

А паники не случилось, так как внимание мое привлекло что-то на полу, и ужас сменился любопытством.

Оно лежало рядом с открытой дверью, чуть сбоку.

Приблизившись, я решил, что это какая-то большая миска из жеваной газетной бумаги (так оно и было), в которую кто-то положил два черных голышка.

Я подумал, что это, может, арт-объект какой-нибудь, домашнее задание.