Мастер силы - Жвалевский Андрей Валентинович - Страница 8

За завтраком Тридцать Три снова принялся рассказывать трогательную историю о том как он “пострадал от режима”. Однажды Сергей Владиленович решил завалить вражески настроенного критика (“Исключительно из принципиальных соображений!”) и провёл текстологический анализ его статей.

— И я нашёл! — горячился лингвист, размахивая котлетой. — Это была идеологическая диверсия!

— Аккуратнее, не балуемся с едой, — попросила Алена Петровна, рефлекторно переходя на тон заведующей детсадом.

— Пардон. Так вот, диверсия! В пяти из шести статей я обнаружил явные следы влияния Оруэлла! Это в 1982 году, заметьте! Я выступил с критикой!

— Ешьте котлеты, Сергей Владиленович! Остынут ведь.

Леденцов не слушал. История заканчивалась банально: выгнали обоих с формулировкой “идеологическая незрелость”. Через пять лет оппонент Сергея Владиленовича всплыл на гребне политических баталий, да ещё и козырял своей борьбой с партократией, а сам текстолог превратился в отверженного по кличке Тридцать Три.

Емельяна Павловича больше занимала мысль: “Что я здесь делаю?”. Иван Иванович выражение лица гостя заметил. Наклонившись к Леденцову, он сказал:

— Обещаю: если и сегодня вас ни в чём не смогу убедить, не появлюсь больше на вашем горизонте.

Леденцов кивнул. Это его устраивало. Он был готов потерять день, но не расстраивать этих славных людей. Владиленович тем временем уже перешёл к событиям 1991 года. По его словам, он умудрился быть едва ли не единственным защитником ГКЧП из числа гражданских лиц. И имел глупость гордиться этим.

Завтрак был поглощён, посуда вымыта, Тридцать Три иссяк — а к делу все никак не приступали. Пили зелёный чай (даже лингвист не отказался) и разговаривали о всякой ерунде: политике, весне, ценах и снова о политике. Леденцов понимал, что все чего-то ждут, и не пытался форсировать события. Ему даже понравилось так сидеть и ни о чём не заботиться, жить не по графику и вообще расслабить мозги.

В три часа, когда Алена Петровна уже начала заговаривать об обеде, в прихожей раздался звонок. Иван Иванович встретил и сразу отругал пришедшего — молодого человека ловкого телосложения и быстрого взглядом. На упрёки тот театрально сокрушался и бил себя по щекам, хозяйке облобызал руку и вообще чувствовал себя чрезвычайно свободно.

— Этот хлюст, — пояснил Портнов, — и есть недостающее звено нашей цепи. Зовут его Александр Леоновский.

— Как же не достающее? — притворно обиделся пришедший. — А кто мне постоянно говорит: “Саня, ты достал”? Очень даже достающее!

— Емельян Павлович Леденцов, — продолжил представление Иван Иванович.

— Большая честь для меня, — Саня неожиданно крепко пожал Леденцову руку и несколько секунд не выпускал её.

— Ну всё, хватит, — почему-то резко приказал Портнов. — А вот это Сергей Владиленович. Он “отбойник”.

Молодой человек потряс узкую ладошку лингвиста и тоже не сразу её выпустил.

— Пойдёмте в комнату, — сказал Иван Иванович и первым вышел из кухни.

Там он дождался, пока все рассядутся, окинул пёструю компанию инспектирующим взглядом и произнёс:

— Пожалуй, приступим.

Алена Петровна приняла уже известную Леденцову позу “человек на взрывчатке”, развязный Саня схватил Емельяна Павловича и лингвиста за руки (на сей раз Портнов не возражал), а Иван Иванович извлёк из недр пиджака “чекушку”.

— Вот это верно! — расцвёл Тридцать Три. — Это вы молодец.

Но, как показало развитие событий, радовался он рано.

14

В тот день Леденцова смогли убедить во многом, хотя сеанс прошёл неудачно.

Убедили его холёные руки хлюста Александра. Как только Саня схватил ладони Леденцова и текстолога, произошло странное. Если бы Емельян Павлович когда-нибудь пользовался наркотиками или хотя бы лежал на операции под общим наркозом, ему было бы с чем сравнить то зрелище… вернее, те невероятные ощущения, которые довелось испытать во время “сеанса”. Впоследствии “сеансы” повторялись неоднократно, и Леденцов к ним попривык, но в самый первый раз он был оглушён. В мозгу вдруг вспыхнул водоворот образов, скользящих по неестественно изогнутым коридорам. Почему-то вспомнились слова “гиперпространство” и “лента Мёбиуса”, а ещё всякие картинки из журнала “Наука и жизнь”.

Голос Ивана Ивановича из внешнего мира давал необходимые пояснения:

— Это образы, которые Александр передаёт от Сергея Владиленовича. Его, так сказать, мысли.

Образы были всякие — зрительные, обонятельные, просто сгустки эмоций. В большинстве своём присутствовали простые и незатейливые мысли: довольная сытость, стакан с цветной жидкостью, запах дешёвого спиртного (от которого Леденцова замутило). Емельян Павлович приспособился и вдруг заметил нечто чужеродное. Это была череда вложенных образов: широкая комната, в её центре — переплетение коридоров, в одном из коридоров — та же комната с лабиринтом и так далее. “Матрёшка” показалась Леденцову знакомой, словно родной.

— Это ваши мысли, — пояснил Саня, — которые видит он.

— Он видит мои мысли? И вы видите? — Емельян Павлович выдернул ладонь, и свистопляска в голове прекратилась. — Тоже мне, кинозал нашли!

— Да расслабьтесь вы, — Саня попытался словить руку Леденцова, тот увернулся, неудачно толкнул стол…

— Ну вот, — чуть не плакал над разбитой “чекушкой” лингвист, — вечно так: то менты нагрянут, то водка палёная, теперь вот… Почему мне так не везёт?

Алена Петровна покачала головой и направилась за шваброй. Емельян Павлович направился было в прихожую, но был остановлен Иваном Ивановичем.

— Не переживайте, — сказал он, — первый блин всегда комом.

— На то он, блин, и блин, — подхватил Саня, вытирая ладонь, которой он держал руку текстолога. — Особенно, блин, первый блин.

— Первый будет и последним, — заявил Емельян Павлович. — Или вы думаете, что мне нравится, когда в моих мозгах копаются?

— Полноте, — сказал Иван Иванович, — никто там не копался. Сергей Владиленович был полностью поглощён своей главной проблемой… Сергей Владиленович! Что вы делаете?

Лингвистический алкоголик стыдливо положил на пол осколок бутылки, в котором осталось полглотка водки.

— Вы же порежетесь! Так вот, наш друг никому ничего про вас не расскажет. Александр, даром что балаболка, тоже лишнего не сболтнёт.

— Да захотел бы, — подхватил “балаболка”, — и то не смог бы рассказать! Как это расскажешь? Вот вы, Емельян Павлович, его мысли видели?

— Отчётливо.

— Ну, попробуйте нам их пересказать.

Леденцов задумался.

— Там были коридоры. О водке что-то. О еде. Много всего.

Не слишком информативно, правда? — Портнов улыбался весьма убедительно. — Присядьте, уважаемый Емельян Павлович, ваши тревоги беспочвенны. Вы боитесь, что мы откопаем что-то дурное в вашей памяти? Зря. Память Александру недоступна. Он видит и передаёт только то, что вы думаете сию секунду. Право же, опасаться совершенно нечего.

Так он говорил ещё минут десять без перерыва и снова, непонятно почему и чем, убедил Леденцова остаться. Затем отругал лингвиста, который всё-таки умудрился порезать язык об осколки, выудил из портфеля ещё одну бутылку и попросил Алену Петровну:

— Голубушка, можете не компенсировать. Это только мешает.

Алена Петровна послушно расслабилась и бросила взгляд на часы.

— Ступайте-ступайте, — улыбнулся Иван Иванович, — сегодня ничего опасного не предвидится. А я пока поясню, что нужно делать дражайшему Емельяну Павловичу.

— Вы же обещали, что мы за один сеанс справимся! — напомнил тот распорядителю.

— Так и будет. За один сеанс. Правда, до этого возможны одна-две неудачи.

— Или три-четыре?

— Это уж от вас зависит. Так что слушайте внимательно.