Агитрейд - Житков Андрей - Страница 7

— Здравия желаю, товарищ майор!

— Виноград жрешь, Бастриков? — замполит сделал страшные глаза.

— Хороший солдат? — полковник опустился в кресло, в котором только что сидел водитель, раздавил скатившуюся по обивке виноградину.

Майор неопределенно пожал плечами.

— Если хороший, отправим “груз двести” сопровождать. Отпуск на месяц хочешь?

— Хочу, — растерянно кивнул водитель, бегая глазами с полковника на замполита.

— А то у тебя, майор, одно дерьмо в батальоне. Ты уж извини за прямоту. Собери-ка нам стол, стаканчики помой! — приказал полковник водителю.

Водитель схватил стаканы, вышмыгнул за дверь. Пошел по коридору, держа в одной руке стаканы, в другой — недоеденную кисть винограда.

В умывальнике поставил стаканы под струю воды, выкинул кисть в открытое окно и пошел в присядку, похлопывая себя по ляжкам.

Отплясав с полминуты, умылся и стал думать, где раздобыть парадку и значки на отпуск. Хорошо бы еще и медальку какую завалящую. Лишь бы полковник вспомнил завтра, что обещал. Ничего, майор трезвый, напомним!

Когда вернулся в комнату командира, полковник уже храпел, развалившись в кресле, майор сидел напротив, ел большой бутерброд с печеночным паштетом.

— Бастриков, ты на весь полк стаканы мыл?

Водитель выставил перед замполитом чистые стаканы, полез в вещмешок за продуктами.

— Товарищ майор, у нас в батальоне погиб кто? Когда груз-то?

Замполит щелкнул замками ящика, откинул крышку, заглянул внутрь. В ящике, в мелкой стружке, покоились шесть импортных бутылок из-под сухого вина с жидкостью малинового цвета. Он достал одну, отвинтил крышку, понюхал, наморщил нос и налил себе немного в стакан.

— Ты вот что, Бастриков, вали отсюда и отбивайся на два счета, а я завтра в шесть утра проверю, убежал ты в трусах на зарядку или нет. Усек?

— Так точно! — водитель вышагнул за дверь, незаметно сунув в карман “хэбэ” банку шпрот. В коридоре он сделал в сторону двери неприличный жест и причмокнул губами.

Майор со звоном поставил пустой стакан и закусил бутербродом: “Пить я не умею? Это мы еще посмотрим, кто не умеет!”

Митя опрокинулся на спину, тупо уставился в звездное небо. Он не знал, сколько километров они сегодня прошли, сколько раз поднялись на горы и спустились с них, сколько преодолели перевалов и ущелий, сколько ручьев пересекли, одно он знал точно, что ног у него больше нет и не будет никогда… ну уж неделю — точно! Он старался не думать о том, как будет снимать ботинки и что он там увидит, когда снимет. Мясо в шкуре изрядно протухло и теперь воняло, но за день он успел привыкнуть к вони и почти не замечал ее. Парень привалился к камню рядом с ним. Он шумно отхлебнул из фляги, задрал ногу и стал выковыривать из черной пятки глубоко ушедшую под кожу колючку. За весь день отдыхали всего дважды: у ручья и в пещере на перевале. В пещере у афганцев под камнями была припасена еда: пара лепешек, инжир да тонкий, почти прозрачный кусок вяленой верблюжатины. Афганцы совершили намаз, после чего разломили лепешки и стали неторопливо есть.

Ели, беседовали о чем-то своем, словно забыв о пленном, изредка поглядывали на узкий лаз в пещеру, через который струился оранжево-красный свет заходящего солнца. Несколько раз где-то далеко прострекотали вертушки, но ни чернобородый, ни парень даже не выглянули наружу — здесь они чувствовали себя в полной безопасности.

Потом он понял, что они ждут темноты. Может, они боялись, что он запомнит дорогу к их домам или вертушки сверху выследят их тайные тропы? Ему дали одну инжирину, он поплевал на нее, стер пальцами пыль и раскусил. Одну половину сунул в рот, другую положил на камень рядом с собой. Ел медленно, пытаясь разжевать мелкие семечки в сердцевине. Съев половину, помедлил немного, наблюдая из темноты за афганцами, которые отщипывали от лепешек крохотные кусочки и отправляли их в рот, схватил вторую, стал обсасывать ее, но тут же незаметно для себя проглотил. Инжир только разжег аппетит. Еще недавно ему не хотелось ничего, а теперь рот заполнился слюной, сами собой стали появляться образы жареных куриц, которых он больше года в глаза не видел, банок со сгущенкой, лепешек с медом, блинов, возник вдруг кипящий в масле чебурек. Он несколько раз сплюнул, но не помогло, и тогда вдруг понял, что избавиться от острого голода можно с помощью воды.

На четвереньках подполз к афганцам и показал на большую мятую флягу на поясе у чернобородого. Мужчина молча отстегнул флягу, протянул ему. Митя припал к горлышку и стал мелкими глотками всасывать в себя воду. Оторвался, когда почувствовал, как отяжелел желудок и вода плещется внутри где-то рядом с горлом. Неожиданно лицо чернобородого приобрело злое выражение, он бросил что-то парню, и Мите показалось, что его сейчас опять ударят прикладом по голове, но обошлось — парень схватил автомат, выскочил из пещеры, и скоро снаружи раздался короткий птичий клекот. Чернобородый взвалил на Митины плечи шкуру и вытолкнул в сгущающуюся темноту. Не сделав и десяти шагов, он понял, какую ошибку совершил. Ноги и руки сделались ватными, по всему телу разлилась болезненная слабость, сердце часто и мелко заколотилось в груди, а лоб покрылся мелким бисером липкого пота. С горы он еще смог спуститься, но подъем стал для него пыткой: ноги разъезжались, пудовая шкура тянула его назад, норовя опрокинуть на спину. Если бы не чернобородый, который подталкивал его автоматным стволом под зад, он давно бы уже упал и лежал бы всю ночь, до утра, до восхода… Парень вытянул из пятки длинную колючку, продемонстрировал ее Мите, несколько раз ткнул его в пах, прокалывая “хэбэ”:”Айя, айя, шурави!” Митя попятился, с испугом глядя в насмешливые глаза парня. Из темноты появился чернобородый, дал парню подзатыльник, сказал что-то сердито, и парень исчез, будто его ветром сдуло. Чернобородый приказал Мите подняться и идти.

Кишлак возник неожиданно, будто кто-то снял с горы волшебное черное покрывало: только что перед их глазами был покатый склон, едва видимый в темноте, как вдруг появились прижатые к земле глинобитные домики, каменные дувалы, крохотные, поднимающиеся вверх террасами поля, редкие фруктовые деревья. Чернобородый показал Мите на тропу — сюда. Они пошли по ней мимо высоких дувалов. В одном из дворов злобно забрехала собака. Чернобородый цыкнул на нее по-своему, и собака послушно смолкла. Они свернули на террасу вытянутого по склону поля, прошли по меже вдоль пустынных грядок и оказались перед кособокой калиткой, сделанной из трухлявых неоструганных досок. Калитка заскребла по земле, и они вошли в небольшой двор с несколькими чахлыми деревцами по периметру. Чернобородый подвел его к двери сарая, отодвинул засов, снял с него узел с протухшим мясом, напоследок легонько дал в спину прикладом. Митя споткнулся о деревянный порог, упал внутрь. Дверь закрылась, ударив его по подошвам ботинок.

Наконец-то он не должен был никуда идти, карабкаться, спускаться! Под животом оказалась пахнущая овцами солома, он пошарил руками по сторонам, укололся о высохшую траву, стал подгребать ее под себя.

Мало-мальски устроившись, подложил под голову руки и закрыл глаза. Тут же возник стрекот, промелькнуло бронированное брюхо вертушки, он опять услышал грохот, свист, внутри все мелко задрожало. “Спать, спать, спать, спать! — настойчиво стал уговаривать он себя. — Завтра все будет хорошо”, — но вместо сна перед закрытыми глазами появлялись то ослиные морды с торчащими желтыми зубами, то журчащий ручей, то вьющаяся смоляная борода афганца. Что-то щелкнуло, и он почувствовал, что сарай наполнился светом. Резко открыл глаза и увидел над головой мутное пятно в ореоле света, от испуга глаза тут же привыкли: бородатый мужчина выглядывал с деревянного помоста под крышей.

Мелькнула мысль, что в него могут кинуть нож, он откатился в сторону, вскочил. Зажигалка потухла, и сарай снова погрузился в темноту.

— Ты русский, нет? — раздался в темноте шепот.

Сердце резко ударило в грудь, и впервые за день он перестал бояться — свой!