Мой дядя, честный вор в законе… (Классическая поэзия в блатных переводах) - Жиганец Фима - Страница 12

– Хуль его читать?! – зарычал раздраженно Лопата. – Это ж гроб, а не «Мурзилка»! Щелкай скорее, а то козлы подо мной трещат!

– Куда щелкать? Арменчик еще форму не напялил! А где штаны, Арменчик?

– Какие штаны, слушай? Тут пока фуражку нес, чуть в свои штаны не наложил! Представляешь, что было бы, если б хлопнули с этим бутором[45]! Ништяк, и так проканает. Мама пожилая, как-нибудь схавает.

– Да-а, видуха… Гусар, ебена мать! Сховайся за козлы, чтоб тебя по пояс не видно было!

– Из-за козлов от меня только фуражка высовывается…

– Лады, стань с краю, как-нибудь скатеркой прикройся. Лопата, шо ты разлегся в корыте, как папа в винограднике? Мослы из гроба на метр торчат!

– А куда мне их деть? Отрубить, что ли?

– Может, Арменчика в корыто положим, а Лопату сделаем мусором? – предложил Леня.

– Идиот! На хрен Андрюхиной мамане вместо ее сына сын армянского народа? Совсем ты, что ли, перегрелся?

В конце концов скрюченного Лопату удалось с горем пополам затолкать в корыто – с подогнутыми коленями, Арменчик притулился сбоку с видом спившегося есаула, Леня Шуршавый изобразил скорбящие массы – и Миша Ашкенази запечатлел на пленке историческое положение во гроб.

Потом эта икона, увеличенная и обрамленная в шикарную рамку, долго висела в кабинете майора Ширко, скрашивая временами тяготы его опасного рейда по минным полям нашей жизни…

Трусы неприкаянные (почти по Чехову)

Однажды в воскресенье какой-то неизвестный хмырь выстирал трусы и повесил их сушиться в локалке[46] шестого отряда. Черные такие трусы, «семейные», трепещут на легком ветерке, как пиратский флаг.

Болтались себе спокойно трусы до вечера, и никто на них не обращал внимания. Пока не подошло время контрольной проверки осужденных. Дело в том, что интимный предмет мужского туалета висел как раз посередине бельевой веревки, протянутой через всю локалку. И когда арестанты медленно и нехотя стали выстраиваться в привычную линию, оказалось, что пиратские трусищи развеваются по центру строя и норовят братски похлопать стоящих зэков по щекам. «Избранники» тут же решили сдвинуть наглую черную тряпку в сторону.

– Что за херня? – недовольно подал голос долговязый Витя Сверчок, к которому трусы были настроены особенно нежно. – Какой мудак развесил здесь этот сраный мадепалам[47]?

– Витек, ты осторожнее с метлой48, – посоветовал стоящий рядом Саня Ёж. – Ты же не знаешь, чьи это штанишки. Можно ненароком в блудную попасть.

Сверчок огляделся по сторонам – не слышал ли кто его реплики —, почесал затылок и культурно, но громко осведомился:

– Братва, чьи трусы?

Народ безмолвствовал.

– Чего ты телишься? – буркнул старичок дядя Федя, мотавший срок за то, что спалил сарай у девки-разведенки («Подмахнула[49] бы, сука, мне разок по-соседски, уважила старого человека… А то пошла надсмешки по станице строить!»). – Сдвинь эти хреновы портки в сторону!

– Тут, батя, вопрос, в какую сторону, – пояснил Саня Ёж. – Одно дело – к мусорке, другое – вправо, к ограде. Конечно, если трусы какого-нибудь «черта»[50] или, скажем, «козлячьи»[51], тогда один расклад. А вдруг их правильный пацан носит? Не так поймет. Тебе бы было приятно, чтоб твое барахло над вонючей урной сушилось?

Федя согласился, что ему это было бы неприятно, и он даже обязательно раскроил бы макитру не в меру инициативному «передвижнику».

– Да чего вы тут трете[52]? – вмешался Игорек Земченко, синий от наколок и сонный от жары. – Эти ланцы-дранцы[53] примороженный[54] наш вывесил, Профессор.

Профессором кликали в отряде тихого интеллигента, страдавшего на воле запоями и гонявшего тихую жену. Все это вылилось в громкое дело, когда ужравшийся Профессор спустил супругу с лестницы. В отряде интеллигент был одним из самых забитых и безропотных «сидельцев».

Сверчок решительно сдвинул трусы в сторону урны.

– Гляди, мужики, как простой захар кузьмич[55] повторяет подвиг Сани Матросова, – с интересом прокомментировал поступок Вити Михалыч – семидесятилетний лагерник с одиннадцатью сроками за спиной, высохший и шершавый, как балан[56] на лесоповале. – Сверчило, ты хоть знаешь, чьи это трусы?

– Профессора нашего.

– Совсем с головой не дружишь? Прикинь: Профессор в них утонет на хрен! Это ж председатель СДП вывесил – чувырло лохматое[57]. Теперь он тебе точняк месяц БУРа сосватает.

– Ёпэрэсэтэ! – засуетился Сверчок и быстро потянул трусы в другую сторону.

Однако и здесь черная тряпица провисела недолго.

– Ну, вы гоните, – снисходительно заметил Костик Червонец, до сих пор со стороны слушавший обсуждение бельевого вопроса. – Станет вам председатель СДП этот бутор носить… У него импортные, такие, знаете, как плавки, – чтоб яйца при ходьбе не звенели. А эти, по-моему, я на «чертиле» видел, на Мишане.

Пиратские трусы тут же перекочевали к «мусорке».

– Это вы загрубили, – задумчиво прокомментировал один из стоявших поодаль наблюдателей. – Шароварчики кто-то из «бугров»[58] на просушку повесил.

Портки скользнули по канатной дороге в «авторитетную» сторону.

К Сверчку неслышно притерся новый персонаж – Алексей Грушко, прозванный Алешей Бесконвойным[59].

– Витек, братан, ты чего, офонарел?! – прошипел Алеша на ухо Сверчку. – Эти трусы позорные тут «обиженники»[60] вывесили! Спецом, падлы, чтобы кого-нибудь из порядочных арестантов офоршмачить[61]! Че ты их мацаешь?!

Витек охнул. И как он сам не догадался! Кто же еще, кроме этих животных, мог посреди локалки растянуть такую поганую рвань? И молчат же нарочно, твари ткнутые… Правильно говорят на зоне – «Нет наглее наглого педераста»! Сверчок отыскал глазами стоявшую у стены барака метлу – и стал подталкивать древком ненавистные трусы в сторону урны.

– Что такое? – раздался голос за спиной. – Видать, кто-то из «блатных» усрался, а Сверчок боится испачкаться. Трусишки, по-моему, Зурабовы.

Зураб считался одним из пацанов, приближенных к «смотрящему»[62] отряда. Тыкать палкой в его белье было верхом неприличия: в ответ могли ткнуть «перышком»[63] под ребра.

– Тьфу ты! – разозлился Сверчок и махнул рукой. – Пускай висят, где висели. С этими трусами накличешь на свою жопу приключений…

Так и получилось, что во время контрольной проверки перед нестройными рядами арестантского люда весело развевались на ветру безымянные трусы – как гордо реющее черное знамя, зовущее «сидельцев» к светлой жизни, исправлению, перевоспитанию и возвращению в ряды честных граждан.