Мой дядя, честный вор в законе… (Классическая поэзия в блатных переводах) - Жиганец Фима - Страница 11

– У тебя что, мозги раком встали?! «Женщин вам привел»… Мне женщин приводят в баню на блядки – а сюда посетители на прием приходят! Пригласи.

Готовясь выразить гражданкам свое сочувствие, майор сделал кислое лицо. Особо стараться не пришлось, поскольку в зоне за ним давно закрепилось погоняло Лимон, и частенько в арестантской среде можно было услышать: «Ну чего ты кисляк смандячил[31], как у замполита?»

В кабинет вошли еще достаточно бодренькая пожилая женщина лет шестидесяти – шестидесяти пяти, и другая – высохшая, с поблекшей желтоватой кожей, поникшая и измотанная. Возраст ее определить было невозможно, он колебался от тридцати семи до семидесяти трех. Это была Любаня, младшая сестра Андрюхи Лопаты.

– Здравствуйте. Сочувствую, честное слово, искренне сочувствую. Ваш Андрей был одним из лучших работяг в колонии, мы его готовили к переводу на поселок. И вдруг – такое… Знаете, я сам только что узнал! Я-то всего два дня как из отпуска…

В дверь поскребли – тихо и робко. Затем в щель медленно протиснулась коротко стриженая головенка на тонкой сморщенной шейке. Головенка отдаленно смахивала на черепашью.

– Можно?

– Заходи, Мусин. Да побыстрее, а то сквозняком дверь захлопнет, и без башки останешься. Вы присядьте, пожалуйста, – обратился Ширко к посетительницам. – Ну, Мусин, рассказывай, как же случилось, что вы Кубышку не уберегли.

– Какую кубышку, гражданин начальник? Это не у нас! Это в седьмом, у блатных, кумовья общак хлопнули[32]! Я сейчас сбегаю, отрядного позову…

– Дурочку не валяй. Я про Андрея Кубышко, сварщика вашего.

– А, Лопату… Так его опера выкупили[33], какие-то макли[34] с Шайтаном. Короче, незаконная передача объемов работ. Ну, чурку старого и нарядчика закрыли в ПКТ35, а Андрюхе на первый раз дали пятнадцать суток ШИЗО36.

– Так что, у него из-за этой «пятнашки» разрыв сердца случился, что ли?!

– Почему? Сидит в шизняке, как миленький.

– Как – сидит? Он же умер!

У Мусина от неожиданности отвисла челюсть:

– Ни хуя себе…

– Ты что матюкаешься! Не видишь – здесь женщины!

– Я извиняюсь… Ну вы ж поймите, гражданин начальник: три дня назад видел человека живым, и вдруг – на ногу бирку[37]…

В углу на стуле кто-то ойкнул. Замполит повернулся к мамаше. Та побледнела и готова была хлопнуться в обморок.

– Как же так? – растерянно вопросила дрожащим голосом сестрица Любаня. – Как же вы его видели три дня назад живым, когда он два месяца уж мертвый?

– Какие там два месяца? Я ж говорю: в среду еще был живее всех живых.

– Мусин, ты эти свои приколы брось! – вскипел майор. – У людей такое горе, а ты на юмор припал! Смотри, сейчас отсюда потопаешь прямо в БУР!

– Как же живой? – не унималась Любаня. – У нас и справка о смерти есть, и фотография с похорон.

Замполит насторожился.

– Что у вас есть? Фотография? Разрешите взглянуть.

За двадцать три года, отданные разным зонам в разных концах необъятной России, Игорь Тихонович Ширко ни разу пока не сталкивался со случаем, чтобы похороны зэка удостаивались чести быть запечатленными на фотопленку. Разве что в Перми, на лесоповале, когда через четыре месяца после побега особо опасного рецидивиста Жоры Крокодила в лесу нашли окоченевший труп, криминалисты щелкнули несколько раз место происшествия вместе с дубарем[38]. Но родителям эти веселые снимочки отослать не додумались.

Сестра Андрюхи Лопаты, порывшись, протянула замполиту фотографию и аккуратно сложенный вчетверо листок. Они произвели на майора неизгладимое впечатление.

– Ни хуя себе… – тихо сказал майор.

За его спиной незаметно возник старшина Мусин. Взглянув на фотку, он весело хрюкнул:

– Ёханый бабай[39]! Картина Репина…

В очередной раз глубоко вздохнув, Ширко отхлебнул дегтя, откинулся в кресло и произнес могильным голосом:

– Ну – будем воскрешать?

Дальше события развивались с калейдоскопической быстротой. Встреча обалдевшего Лопаты с маманей и сестрицей, вопли и горькие причитания, громовые речи майора Ширко, разоблачение интеллектуальной троицы, общее собрание зэков, где каждое слово со сцены (на которой понуро торчали «виновники торжества») тонуло в хохоте арестантской публики…

Но что же всё-таки произошло? И что это за таинственная фотография, ошеломившая бедного майора? Чтобы ответить на эти вопросы, перенесемся назад, в тот день, когда «заговорщики» принялись за осуществление своего плана.

Со справкой о смерти все получилось удачно. Бланк нарисовал один талантливый «чернушник»[40]: что ему какая-то «справила», когда он «баксы» на тетрадном листке цветными карандашами так изображает – хоть в обменный пункт беги! Он же и печать поставил, и подпись начальника колонии. Мужик так разошелся, что хотел сварганить заодно справку из морга и свидетельство о кремации – за те же деньги… Но приятели решили, что это будет чересчур.

Текст сочинил Миша, долго припоминая документальные штрихи своей богатой криминальной биографии – «сим удостоверяем», «сообщаем вам», «спешим уведомить» и «доводим до вашего сведения». Получилось убедительно, особенно фраза о том, что «согласно Правилам внутреннего распорядка, тело не может быть выдано родственникам и будет захоронено безымянно».

– Добавь, что после Лопаты не осталось личных вещей, – посоветовал штукатур Арменчик. – А то за личными вещами они могут за сто верст припереться.

Про личные вещи Миша тут же добавил. Но самое главное фотограф приготовил напоследок.

– Маманю надо пожалеть, – сказал сердобольный Миша. – Мать для жулика – это святое. Оставим старушке память о беспутном шалопае. Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз прочитать…

Ашкенази решил послать за Уральский хребет фотографию с похорон Андрюхи. Для наглядности. Причем на фотке должны быть запечатлены не только какие-то голимые арестанты, но и высокое начальство.

– Ты что, «хозяина» позовешь или «кума»? – съязвил Леня Шуршавый. – А гроб на «столярке» закажешь?

– Леня, не дрочите на природу, – ласково посоветовал Миша. – Гробик симпатичный я присмотрел, когда позавчера щелкал на промзоне ударное возведение третьего цеха. Там есть шикарное корыто, в котором замешивают раствор. Ну, красный пролетарский кумач мы займем на время у «козлов»[41] (у меня есть коны[42]). А вот с офицерским составом сложнее. Нужна форма, а ее, конечно, у ментов не займешь…

– Почему не займешь? – хлопнул себя по лбу Арменчик. – У нас инженер, капитан, все время в своем кабинете на «промке» форму держит. Приходит в зону – переодевается, уходит – опять переодевается. «Хозяин» его за это уже несколько раз гонял, но тому все по фигу.

– Ты у нас домушник[43], тебе и фомка[44] в руки, – удовлетворенно подытожил Миша.

И вскоре вся компания собралась в помещении строящегося цеха: зашуганный, дрожащий Арменчик с фуражкой и рубашкой раззявы-капитана, Миша с кумачом и фотоаппаратом, Лопата с видом умирающего лебедя и Леня Шуршавый – просто в качестве статиста. Корыто с засохшим раствором взгромоздили на козлы, сверху это сооружение покрыли красной скатертью – и в импровизированный гроб забрался Лопата.

– Скатерку как-нибудь подоткните! – режиссировал возбужденный фотограф. – Придайте контуры! А то получается черт-те что. Ну, не прочитывается гроб, не прочитывается!