Яблоко Немезиды - Жаренов Анатолий Александрович - Страница 15

— Не знаю, Фримен, — задумчиво произнес Коун.

— Что не знаете?

— И то, и другое, — засмеялся Коун. — Броуди я берегу на закуску. К нему ведь подойти нужно. А Диксон? Как вам сказать? Я с первого дня следствия стал натыкаться на эту фигуру.

— Познакомьтесь с Эльвирой. Это доставит вам удовольствие.

— Придется, — медленно произнес Коун…

И он поехал к Эльвире. Остановил машину возле чугунной ограды, хлопнул дверцей и пошел по песчаной дорожке к дому. На красные цветы он не смотрел. У дверей постоял недолго и позвонил. Подождал, позвонил еще раз. “О чем говорить с Эльвирой?” — мелькнула мысль. Никакого плана на этот счет у него не было. Коун твердо знал только одно: след шаха терялся у дверей салона амулетов. За Бен Аюзом вышел Перси. Но, прежде чем идти к Перси, надо было встретиться с Эльвирой. Заодно он потолкует и о Кнуте. Любопытно, как эта дама воспримет визит полицейского?

Коун еще раз надавил кнопку. Потом осторожно потянул дверь. Она легко открылась. Он сделал шаг и очутился в холле. Отсюда вверх вела лестница. На первой площадке она раздваивалась. Коун прислушался. В доме стояла тишина. Он оглядел холл и медленно двинулся по лестнице.

Из особняка Эльвиры он вышел через час. Отогнал машину в гараж и отправился домой пешком.

Улица жила обычной жизнью. Неоновые литеры рекламы, как всегда, рекомендовали курить сигареты “Пирамида”, мыться мылом “Пунш”, чистить зубы пастой “Менгери” и приглашали посетить бар ресторана “Орион”, где вечером можно найти все, что требуется джентльмену.

Коуну в бар идти не хотелось. Он свернул на Роу-стрит, освещенную все тем же лиловым заревом рекламы. Только теперь это была реклама кино. С афиш пялили глаза пастушки в коротких юбках и космические сыщики. Около дверей кинотеатра крутились стайки патлатых юнцов в разноцветных свитерах. Особенно много их было у кинотеатра “Одеон”, где демонстрировался последний боевик сезона. Рыже-лиловые буквы складывались в слова “Не слушайте крика жертвы”. Буквы вспыхивали и гасли, бесчисленное количество раз повторяя название.

Про этот фильм много говорили. Коун слышал, что он сделан по специальному заказу рекламного объединения “Паблисити”. Что будто бы между кадрами в ленту вписаны невидимые во время демонстрации фильма, но действующие на подсознание призывы пить прохладительные напитки только фирмы “Тисла”. И что будто бы зрители, выходя из кино, бегут к ближайшим автоматам, одержимые желанием скорее отведать продукцию этой самой “Тислы”.

Коун отодвинул плечом юнца, который, бессмысленно тараща глаза, жевал сигарету и делал вид, что не замечает прохожих. Юнец заворчал и взмахнул рукой. Коун предупредительно вскинул свою и больно сжал юнцу запястье. Тот слабо пискнул. Послышался мелодичный звон: к ногам Коуна упал кастет. Все произошло столь молниеносно, что приятели юнца не успели ничего предпринять. Но они сообразили, что напоролись на полицию, и постарались незаметно рассосаться.

— Пойдем, приятель, — сказал Коун тихо стонавшему задержанному. — Подыми свою игрушку.

Юнец, не понимая еще, что с ним сделали, наклонился, левой рукой поднял кастет и пошел впереди Коуна до ближайшего полицейского поста. Рыжий постовой нахмурился, увидев Коуна.

— “Мусорщик” только что уехал.

“Мусорщиками” назывались вечерние патрульные машины, собиравшие мелких хулиганов, пьяниц, проституток и бродяг. Их развозили по участкам и в зависимости от проступка или привлекали к суду, или, продержав ночь в камере, отпускали восвояси.

— Вызовите, — посоветовал Коун, закуривая сигарету. — Этот молодчик замахнулся на меня, — пояснил он постовому. Рыжий упитанный “бобби” с ненавистью оглядел юнца.

— Сука, — процедил он. И пожаловался Коуну: — Лезут, как тараканы из щелей. Уже пятый за дежурство. Один даже отстреливался. И бабочка тут была. С “приветом из рая”. Выкатилась из подворотни и полезла на мостовую. Ей, видите ли, показалось, что она на пляже. Еще секунда — и угодила бы под машину.

Полицейский сплюнул, резюмируя, видимо, этим свое сообщение. Коун двинулся дальше. Приключение отвлекло его и одновременно натолкнуло на размышления о том, что полиция, в сущности, уже ничего не может поделать с этими “тараканами”. Нельзя до бесконечности увеличивать число “мусорщиков”. Газеты кричали о “национальном бедствии”, в сенат поступали бесчисленные запросы. Видные психологи печатно пытались объяснить, почему растет преступность среди подростков. Но меры предлагались частичные, а объяснения страдали половинчатостью. Существо дела было в другом. Можно было убить человека на лестничной клетке и спокойно уйти. Можно было выдернуть у человека из рук чемодан и скрыться в толпе. Предприимчивые бизнесмены предложили на этот случай чемодан с выдвигающимися ногами и вмонтированным свистком. Чемодан должен был звать на помощь полицию. Ответственность, таким образом, перекладывалась с людей на вещи. Люди могли оставаться равнодушными до тех пор, пока не сойдут с ума. Тогда общество брало их под свою опеку. Для сумасшедших были гостеприимно открыты клиники, тюрьмы и ночные клубы. Для них писал вирши Кнут Диксон, а Эльвира изобрела амулеты. Казалось, идет какой-то неотвратимый процесс, в котором все подчинено одной конечной цели: выбить у человека самое мощное его оружие — сознание, оглупить этого человека, сделать его беспомощным и безмозглым слепцом.

До визита к Эльвире Коун об этом как-то не задумывался. Переосмысление пришло только сейчас. И натолкнул на него Коуна стеклянный паук на животе Эльвиры.

Идя к ней, Коун был подготовлен ко всему. Только не к тому, что увидел. Обстановка в салоне амулетов, разговоры с Бекки и Фрименом если и не вызывали ассоциаций с мрачной лабораторией средневековой колдуньи, то во всяком случае напоминали об аксессуарах, в окружении которых должна была жить эта женщина.

Коун шел по тихому дому и удивлялся тому, что его никто не встречает. Дом большой. В таких домах бывает не меньше десятка слуг. Роскошно оформленный холл, мебель, сделанная, очевидно, на заказ, чистота молчаливо свидетельствовали о десятках рук, которые ухаживают за всем этим, холят, подметают, стирают, чистят, полируют, натирают.

Однако никто не попался ему навстречу. Коун побывал уже в нескольких комнатах, пока не услышал где-то в глубине дома голоса. Он постучал в дверь. Откликнулся женский голос.

Коун стоял на пороге уютно обставленной гостиной. За низким столиком сидели мужчина и женщина. Мужчина — плотный, круглоголовый, бритый наголо крепыш в очках с толстыми стеклами — при появлении Коуна медленно опустил на стол бокал с темно-коричневой жидкостью и вопросительно взглянул на женщину. Она пожала плечами. Коун догадался, что это и есть Эльвира Гирнсбей. Для колдуньи женщина выглядела, по его мнению, неприлично молодо. Его несколько удивил цвет ее волос: они отливали зеленым. Впрочем, подумал Коун, должна же современная ведьма чем-то отличаться от обыкновенных смертных.

— Я из полиции, — сказал Коун. — Хочу видеть Эльвиру Гирнсбей.

— Это я, — сказала женщина. Теперь уже она вопросительно взглянула на собеседника, а тот, в свою очередь, пожал плечами.

— Я должен задать вам несколько вопросов, — сказал Коун.

— Задавайте, — ответила Эльвира. И, заметив, что Коун бросил взгляд в сторону бритоголового, быстро сказала: — Профессор Кирпи — давний друг нашей семьи. У меня от него нет секретов.

Коун был наслышан о профессоре Кирпи. Известный психиатр, Коун это знал, был коротко знаком с шефом полиции — господином Мелтоном. Встретить его в доме колдуньи для инспектора было такой же неожиданностью, как увидеть яблоко на сосне. Вспомнились слухи, что теперешний любовник Эльвиры — Кнут Диксон — шизофреник. Уж не по сему ли случаю этот профессор пожаловал сюда? Почему бы давнему другу семьи не взять на себя заботу о лечении нового друга?

Уловив замешательство на лице инспектора, Эльвира нетерпеливо дернула плечиком. И в этот момент Коун заметил паука на животе женщины. Черный паук, отливающий стеклянным блеском, исполнял роль не то пуговицы, не то брошки. Коун отвел взгляд и встретился глазами с профессором Кирпи. Тот, казалось, изучал Коуна. У инспектора мелькнула мысль, что Кирпи, вероятно, так рассматривает своих пациентов.