Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Самсон Назорей - Жаботинский Владимир Евгеньевич - Страница 20


20
Изменить размер шрифта:

— Я скажу это завтра Самсону, — ответил Ягир, дрожа всем телом.

— Ему не до тебя… Как ты дрожишь! — и она обвила его руками; он повернулся к ней, встретился с нею губами — но в это мгновение Элиноар вскочила и убежала, шепнув:

— Нас увидят…

По лужайке, притоптывая, несся, выкрикивая дерзкую свадебную песню, пьяный хоровод. В хороводе был Ахтур: Элиноар отделила его от соседа сзади, крепко уцепилась за его руку и пошла, танцуя, за ним. Когда песня докатилась до припева, хоровод распался: попарно, все повернулись лицом друг к другу, сцепились в четыре руки пальцами за пальцы, откинулись назад во всю длину рук и вихрем закружились на месте. Элиноар, кружась, неприметно увлекла Ахтура в тень под деревьями. Он звонко выкрикивал непристойные слова припева — вдруг она расхохоталась так резко, что он осекся.

— Как тебе весело на свадьбе — твоей возлюбленной, Ахтур! — сказала она сквозь смех.

Он был не настолько пьян, чтобы путать слова, — но все-таки пьян. Он ухмыльнулся и ответил:

— Во-первых, Таиш мой друг.

— А во-вторых?

— Свадьба не похороны; Семадар еще жива и я еще не умер.

— Если бы Таиш тебя слышал, он бы раздавил тебе голову между двумя пальцами, как пустой орех.

— Красавица! ты преувеличиваешь и силу его пальцев, и пустоту этой скорлупы…

— Отчего же вы все его боитесь?

— Боимся? Где ты это заметила?

— Сегодня вечером. Он всем вам плюнул в глаза, а вы захлопали в ладоши.

— Как? когда?

— Его загадка!

— Загадка? Что в этой загадке? Элиноар повернулась, как будто уходя, и крикнула ему презрительно:

— Если ты не трус, Ахтур, то ты глуп. Со дня, когда прибыли сюда первые наши деды, еще никто не бросал в лицо филистимской молодежи таких насмешек.

— Стой, — сказал он повелительно. — Я должен знать, в чем дело.

— Спроси Семадар — если он тебе еще не запретил говорить с нею: спроси ее — она тебе объяснит.

Ахтур хотел удержать ее, но она уже исчезла в дверях бергамова дома. Ее ночная работа была кончена; оставалось утро.

Утром рано, по обычаю, новобрачная одна проскользнула в домашнюю божницу. Там на маленьком алтаре уже стояли наготове три чаши: с вином, елеем и козьим молоком. Перед алтарем, среди пенатов, искусно выточенных из слоновой кости, возвышался белый мраморный эфод, той же формы, что в молельне у жены Маноя, только голый, без украшений. Семадар поставила перед ним три чаши, омочила в них пальцы, окропила темя символа; стала на колени, закрыла склоненное лицо покрывалом и зашептала молитву, которой, целую неделю до свадьбы, обучала ее наедине повивальная бабка. Молитва была на непонятном ей наречии островных ее дедов; но она знала содержание, и ей было неловко, жутко — и немного смешно.

Кончив, она вскочила, отряхнулась — и увидела на пороге Элиноар. Сестры никогда не были дружны, особенно в последнее время; но сегодня Семадар была очень счастлива. Она протянула к девушке руки, привлекла ее к себе и поцеловала. Элиноар шепнула:

— Знаешь, мы с Самсоном помирились, и теперь будем друзьями.

— О! — ответила Семадар, — я рада. И тут же на пороге божницы, они сели рядом на ступеньке и зашептали; Элиноар иногда тихонько взвизгивала и отворачивалась, — и когда отворачивалась, больно закусывала губу, — а новобрачная краснела и закрывалась рукою — но обе все время хохотали.

— Только зачем они так шумели в саду? спросила Семадар. — Я все время слышала голос Ахтура: как нарочно, он пел такие ужасные вещи под самым окном…

Элиноар вдруг стала серьезна.

— Бедный Ахтур, — сказала она. — Это он старался перекричать свое горе. На него больно было смотреть.

Семадар, однако, была слишком полна своим счастьем для жалости. Она оттопырила губки:

— Пусть потоскует. Ему полезно, а то он чересчур гордится своей красотою. Самсон лучше его.

Элиноар покачала головою.

— Будь с ним ласкова, сестра, — сказала она настойчиво. — Он друг Самсону — единственный во всей Тимнате, кто ему действительно друг. Не надо их ссорить. Если ты резко переменишься к Ахтуру, он подумает, что тебе так велено, и обидится на Самсона.

— Самсон не боится соперников, — беззаботно ответила Семадар, — Ахтур это знает. Хорошо: нарочно, чтобы он не вообразил себя опасным, я буду с ним танцевать и говорить по-прежнему хоть наедине, мне все равно.

Сестра погрозила ей пальцем:

— Только не разболтай ему загадку.

— Какую загадку?

— Разве ты не слышала, как они в конце обеда бились об заклад?

— Я не обратила внимания. Какой заклад?

— О, пустяки — не то плащ, не то шапка. Неужели Самсон потом тебе не рассказал?

— Мы почти не говорили, — ответила Семадар простодушно.

Элиноар отвернулась, закусив губу; но сейчас же взяла себя в руки.

— А загадка — о тебе, — продолжала она. Только не говори Самсону, что я тебе рассказала, — иначе конец нашему примирению.

В ее передаче, дело было так. Прошлую ночь ей не спалось: на заре она вышла из дому, встретила Таиша — он был с Нехуштаном — и пошла с ним. Тут они и помирились, по дороге. И он ей сказал, что свадьба эта — символ мира навеки между филистимлянами и Даном; что Семадар — самый сладкий изо всех плодов Ханаана; что доныне его племя, и все родные ему колена, считали филистимлян жестокими врагами, «пожирателями», но теперь это прошло навсегда: вражда забыта, осталась только сладость. Семадар была очень польщена; ей никогда не приходило в голову, что Самсон умеет говорить такие милые вещи. Она опять поцеловала сестру, и обе ушли спать — обе довольные.

Глава XII. В ЧУЖОМ РАЮ

Первые дни Самсон жил в тумане счастья. В конце концов, несмотря на дружбу с Ахтуром и приятелями Ахтура, до сих пор его жизнь протекала в первобытной, грубоватой обстановке охоты, набегов, иногда полевой возни в Цоре, попоек и похождений с рабынями блудницы Дергето в Тимнате. От той утонченности, от изящества, которые смутно влекли его к филистимской среде, он до сих пор по-настоящему знал только внешнюю, нижнюю сторону; да еще знал и любил их беззаботность, легкость их быта и взгляда на жизнь, по сравнению с которыми все обычаи Дана казались законами темницы. Но теперь он проводил почти все время наедине с правнучкой длинного ряда князей и сановников, и через нее дышал истинным воздухом дворцов, морских просторов, тысячелетних преданий. Он держал ее в руках осторожно, с трепетом, как простолюдин тонкую хрупкую вазу; слушал ее, как слушают соловья, и боялся спугнуть ее резким жестом или словом. Он почти всегда молчал; сидел у ее ног на полу или, во время прогулок, на земле, бережно проводил пальцами по ее маленьким ногам и вставлял только те замечания, какие нужны были, чтобы еще подстрекнуть ее сверкающую разговорчивость.

Она знала Газу и Аскалон, куда возил ее отец на большие праздники. Она рассказывала Самсону о тамошней роскоши, о мраморных залах, о золоченых престолах саранов, о блестящих панцырях и звонком вооружении их гвардии, о ристалищах, где молодые красавцы на колесницах гнали перед собою по два и по четыре одноцветных коня; о пирах, где мужчины и женщины ели и пили рядом, целая сотня гостей и больше, а двенадцать рабов сразу, в один лад, играли на флейтах и лютнях, и филистимские и заморские девушки танцевали почти без покрывал. Она умела передавать это все ярко и живо — или, может быть, голодное воображение дикаря дорисовывало. Самое сильное впечатление произвел на Самсона рассказ о храмовом празднике в Газе: как на площади перед храмом стояли тысячи юношей и тысячи девушек, все в одинаковой белой одежде, все на одном расстоянии друг от друга; застыли как каменные, среди молчания несметной толпы, и вонзили глаза в начальника пляски, стоявшего на ступени храма; и вдруг он поднял руку и тысячи юношей и тысячи девушек, как один человек, в одно и то же мгновение подняли руки, изогнулись, ступили вправо, ступили влево, обернувшись вокруг самих себя — как один человек! Ничто в ее рассказах не потрясло Самсона, как эта картина, не дало ему такого ощущения могущества и накопленной соборной мудрости. Он заставил ее повторить описание несколько раз и сказал ей: