Самсон Назорей - Жаботинский Владимир Евгеньевич - Страница 19

Элиноар захлопала в ладоши:

— Кто ты — сам Вельзевул или сын его? спросила она, обирая пахучие соты; почистив, она их завернула в свою белую накидку.

Нехуштан, все еще бледный, неловко вертел шеей и потирал затылок.

— Укусила одна, — сказал он плаксиво, — в самое последнее мгновение, когда я побежал к огню.

На обратном пути Элиноар была страшно возбуждена; все время разговаривала с Нехуштаном, расхваливая каждую подробность его подвига, но он только робел и отмалчивался.

Она оставила его, наконец, в покое; несколько минут молчала, спускаясь вприпрыжку; потом вдруг обратилась к Самсону:

— Таиш… ты не сердишься, что я тебя так называю? Я привыкла.

Он кивнул головою.

— Таиш, сегодня на пиру задай нашим юношам загадку. Знаешь какую? Ты сам это раньше сказал: «Из свирепого вышло сладкое».

— Про филистимлян?

— О, нет! Про пантеру и этот мед. Ни за что не разгадают!

Самсон развел руками в некотором смущении.

— Пока тут мои родители, — сказал он, непристойно мне задавать загадки. — Он хотел было объяснить ей настоящую причину, рассказать о назорействе, но передумал и нашел другое толкование: — У Дана не принято сыну шутить перед отцом и матерью.

Она помолчала.

— Жаль, — заговорила она опять. — Я столько слышала о том, какой ты забавник на пиру. Думала эти семь дней тоже повеселиться. У нас так скучно… А твои родители останутся в Тимнате до самого конца свадебных праздников?

— Останутся сколько захотят, — сказал он коротко.

Она опять помолчала; потом спросила о другом:

— Кто такой этот торговец, бен-Шуни, который пришел с вами из Цоры? Я его знаю — мы с Семадар его встретили когда-то на этой самой дороге. Я раньше думала, что он старший слуга; но он у твоих родителей, видно, в большом почете — особенно у твоей матери.

Самсон проворчал:

— Не у меня.

Элиноар ничего не ответила; и они уже были в виду первых домов Тимнаты.

— Прощай, — сказала она, останавливаясь, — я проберусь домой среди виноградников, а то конца не будет расспросам, куда ходила. — И, краснея, она спросила шопотом: — Ты больше не сердишься, Таиш?

Самсон сердечно рассмеялся:

— Мы еще будем большими друзьями, Элиноар, — сказал он, гладя ее по головке.

— Будем! — ответила она особенным низким голосом, которого он не заметил, потому что, в конце концов, ему было не до нее.

Когда она скрылась в пыльной зелени, Нехуштан пошел с ним рядом; его затылок сильно распух, и вообще он казался не в духе.

— Вырастет хорошей девушкой, — сказал Самсон, говоря сам с собою.

Мальчик пробормотал: «Вырастет ехидна», но Самсон не расслышал.

Уйдя далеко за виноградники, Элиноар вдруг бросилась лицом на тропинку и горько заплакала, царапая руками пыльную жесткую глину.

Глава XI. ЭЛИНОАР ЗА РАБОТОЙ

Так случилось, что Самсон в тот вечер задал филистимским юношам знаменитую загадку, с которой начался новый и кровавый поворот в отношениях между двумя народами покорителями Ханаана.

Обряд венчания кончился. Самсон сидел на пиру чинно, мало ел и ничего не пил; Семадар, разносившая вино, ни разу не подала ему кубка предусмотрительный Махбонай бен-Шуни, как-то незаметно взявший на себя должность главного распорядителя, предупредил и ее, и Бергама, и важнейших из гостей, что таков, будто бы, обычай Цоры — сыну не полагается бражничать в присутствии родителей. Но к концу обеда его приятели, охмелев, стали вызывать жениха.

— Мало ли какие в Цоре обычаи! — крикнул один.

— В Цоре, видно, есть и такой обычай капать похлебкой на платье! — закричал сквозь икоту другой, совсем пьяный, указывая пальцем на забрызганную рубашку одного из шакалов; но Ахтур, сидевший рядом, стиснул его локоть и сказал: «Молчи».

— А у нас свой обычай, — заявил третий, жених должен знать, что это его праздник, а не наш. Песню, Та… виноват: песню, Самсон!

— Иначе не выпустим тебя из-за стола!

— Смотри: уже темнеет — а мы тебя не отпустим к невесте!

И с хохотом они его окружили, требуя хором:

— Спой песню!

Ахтур, перегнувшись через стол, шепнул Самсону:

— Скажи им что-нибудь, а то не отвяжешься. В это время Самсон почувствовал, что на него смотрят. Он поднял глаза и встретился взглядом с Элиноар, и она незаметно кивнула, указывая на плошку с остатками меда перед его местом. Самсон пожал плечами, засмеялся и загремел, покрывая пьяную разноголосицу:

— Петь не буду; но если хотите биться об заклад, то это можно.

Они захлопали в ладоши, замахали руками и шапками.

— Я вам задам загадку, — провозгласил Самсон, — и даю вам семь дней пира, чтобы ее отгадать.

— А зак… заклад? — спросил кто-то икающий. Самсон посмотрел на него: это был тот самый гость, которому не понравилось, как цоране едят похлебку. Он расхохотался и крикнул:

— Тридцать плащей из лучшего расшитого шелку: будет мне во что переодеть моих неряхшакалов после этого праздника!

И среди полустихшего гама он задал им свою загадку:

— От могучего осталось сладкое; от пожирателя — лакомство.

Потом он шутя растолкал пьяную, восторженно оравшую толпу, подхватил на руки Семадар и унес ее в быстро темневшие сумерки.

Всю ночь напролет бушевало в Тимнате веселье; и пьяные, и трезвые наперебой кричали, пели, бранились, мирились и плясали; даже Ацлельпони, даже Маной, хотя упираясь, приняли участие в большом хороводе, не вполне уже сознавая, что с ними делают — потому что их тоже заставили выпить немало. Вообще никто — ни пьяный, ни трезвый не знали точно, что с ним происходит. Одна только Элиноар знала ясно, что делает.

Она подошла к левиту Махбонаю, когда, после пира, он сидел один за опустевшим столом и машинально взвешивал на ладони тяжелое серебро бергамовых чаш.

— Домоправитель, — шепнула ему Элиноар, у меня к тебе дело.

Он встрепенулся, отодвинул кубок как можно дальше от себя, точно устраняя возможное подозрение, и хотя нетвердым языком, но с обычным своим красноречием выразил готовность посвятить свои лучшие силы исполнению желаний высокородной девицы.

— Это не от меня, — сказала она, — это от Самсона. Он стесняется, и просил меня намекнуть тебе осторожно: нельзя ли ускорить отъезд его родителей? Ты видишь: он при них как связанный, и в конце концов это приведет к неприятностям. Наша молодежь его знает не со вчерашнего дня, и долго разыгрывать смиренника ему не дадут.

— Понимаю, — сосредоточенно сказал Махбонай, поглаживая бороду, — но — как я могу?

— Ты можешь. Самсон говорит: бен-Шуни мудрейший из людей; мать моя слушается его, как овечка пастуха, а отец мой идет за матерью.

— Гм… — сказал Махбонай. — Пожалуй, так было бы лучше…

Позже, в темном углу сада, Элиноар увидела под деревом силуэт юноши, сидевшего с опущенной головой. Она присела рядом и положила ему руку на руку.

— О чем ты грустишь, Ягир?

Он не ответил; но она уже знала, о чем он молчит. Карни, сестра его, плачет в эту ночь, душа свои рыдания в покрывалах; Самсон, в котором был для него весь смысл и вкус жизни, оттолкнул его и нашел другого любимца: Ягир никому не нужен, Ягир отверженец, как его бедная сестра, — один-одинешенек среди толпы; всем чужой на свете…

— И я чужая, — шепнула ему девушка, почти щекоча его ухо горячими губами, — я ненавижу филистимлян; моя мать туземка. Зачем он пришел к этому чванному племени? Они смеются над ним про себя, а над его товарищами вслух…

— Не посмеют, — сказал он запальчиво.

— Разве ты не слышал? Вы не так едите, не так сидите, не так говорите… О, я разносила блюда, я все слышала. Один сказал: «Это его воины? Похожи на наших водовозов». Другой сказал: «У меня развязался шнурок на ноге — не позвать ли кого-нибудь из воевод могучего Дана, чтобы он мне стянул ремешки сапога?» Третий… О, я их знаю! Так они всю жизнь издевались над моей матерью, так будут издеваться всю жизнь надо мною — а теперь и Самсон у них в клетке, и скоро они начнут дразнить и его — через решетку.