Сармат. Любовник войны - Звягинцев Александр Григорьевич - Страница 30

— Ну, это ты загнул! — перебил его Толмачев. — В нашей поганой службе стыковать совесть с грехом — все равно что жирафа с налимом скрещивать!

— Не скажи! — усмехнулся Артамон Матвеевич, наклоняясь ближе к Толмачеву. — Мои предки, как ты знаешь, четыре века занимались тем же, чем я у тебя... Менялись цари, псари, системы, политики, а они, так же, как я, грешный, сидели, канцелярские крысы, в каморке под лестницей, тайные бумажки, кровью крапленые, перебирали, через те бумажки в тайники сокровенные душ людских проникали и, если находили в них не только грех, но что-то и божеское, тех людишек в агентурную разработку пускали, в раскрутку по-нынешнему. Пускали, но потом жалели их — жалели, ни при каких выгодах не сдавали. И тем свою душу и совесть тех людишек с грехом примиряли... Потомки-то тех людишек до сих пор на нас с тобой пашут и впредь пахать будут, каким бы боком горбачевская перестройка ни вышла. Заметь, Сергей, чужих жалели! А ты от своего хочешь отказаться!

Артамон Матвеевич замолк. Толмачев, потягивая свой коньяк, вопросительно поглядел на него и спросил наконец:

— Правда ли, Артамон Матвеевич, что один твой далекий прапредок из сына винницкого еврея-шинкаря шляхтича сделал, а потом из того шляхтича — гетмана всея Украины?

— Кое-какие бумажки на сей счет имеются, — уклончиво ответил тот и, вздохнув, обронил: — Ты здесь хозяин, а все же в сторону от разговора не уходи. Такие офицеры, как твой Сарматов, редкость по нашим дням!

— Сам знаю. Знаю... Ну что ты мне душу, Матвеевич, бередишь. Понимаешь ли ты, что в данной ситуации ошибиться никак нельзя — дело ведь государственной важности... Понимаешь!.. Государственной... И ни ты, ни я не имеем права...

— Грешно Сарматовым жертвовать, Сергей! Нельзя его один на один с Каракуртом оставлять, — как-то совсем по-домашнему перебил его старик. — Он как клинок златоустовский: согнуть можно, а сломать его не сломаешь. Твои паркетные шаркуны в чинах его давно обошли на всех поворотах, Золотые Звезды, добытые им кровью в делах смертных, все на других падают, а он молчит и пашет, молчит и пашет. Не верю я в то, что он скурвился!

— Согласен. Это нам и надо выяснить. Делай, что хочешь, но задача должна быть решена, — командным голосом произнес Толмачев и встал из-за стола, давая понять, что разговор окончен. — Интересы государства, дед!.. Представь себе, какой гвалт во всем мире поднимется, если наш майор двустволкой стал и к ЦРУ переметнулся. Ты хотя бы представляешь, что будет, если он раскроет или из него выбьют — это уже принципиального значения не имеет — наши забугорные операции, хотя бы те, что сам проводил? А если посыплется агентура?! Приказ должен быть выполнен, Артамон Матвеевич! Понял? — жестко повторил он. — А то: грешно! Грешно Родину предавать — вот что грешно. Так ты меня, по-моему, учил!

— Ты опять за свое, — поднимаясь с кресла, произнес старик и, помолчав, добавил: — Засиделся я на работе... Совсем старым стал... Рапорт об отставке у меня давно в столе лежит, лишь дату поставить осталось. Решай, какому охламону мне отдел сдавать.

— Как отдел сдавать?! — покрываясь красными пятнами, обескураженно пробормотал Толмачев. — Да ты что?! Вот-вот приказ на тебя спустят на генерала. Ты хоть понимаешь, чего мне это стоило... Еле пробили... Ведь возраст у тебя, сам знаешь, какой... А ты!.. Да и с Сарматовым надо до конца разобраться...

— Я и по молодости-то за генеральскими погонами не гонялся, а теперь уж... У нас, как говорится, штаны чистые, без лампасов, как и совесть чистая, товарищ генерал-лейтенант! А Сарматов... Я думаю, что этот парень сам выплывет...

— Сдвинулся, старый! — грохнул кулаком по столу Толмачев. — Мемуары ему, видите ли, приспичило писать!

— Мемуары из-за моей деликатной службы писать не положено. А все ли у меня с головой в порядке, тебе судить. Но сдается мне, что суетиться еще рано. Надо набраться терпения и ждать. А ситуация с Сарматовым и этим майором сама разрулится. Напрягая Каракурта, мы только усугубим положение. Это мой тебе последний совет. А таким начальникам, которые начинают дергаться из-за боязни попадания очередной порции говна на родную контору, им грош цена. Ведь одной порцией говна больше, одной меньше — что меняется?.. Нет, не по-нашему это, Сергей!..

— Значит, сдается вам, я ошибаюсь? — официальным тоном переспросил Толмачев. — А что вам еще сдается? Договаривайте уж!

— Еще... — старик помедлил несколько секунд, будто раздумывая над тем, стоит ли говорить Толмачеву все, что накипело у него в душе за последнее время. Но все же решился и сказал: — Еще, думаю я, что поспешил ты с награждением Золотой Звездой Савелова.

— Артамон Матвеевич, я вижу, вы действительно устали, а может, и впрямь с мозгами поссорились, — язвительно заметил старику Толмачев и, поиграв желваками, бросил в спину уходящему полковнику: — Завтра с утра я доведу до вашего сведения, кому сдать подразделение!

Услышав последнее предложение, полковник повернулся к Толмачеву лицом и, презрительно усмехнувшись, вздохнул:

— Эх ты, сокол ясный! — жалостливо покачав головой, он по-стариковски неловко щелкнул каблуками и твердо добавил: — Честь имею!

Когда за стариком закрылась дверь, Толмачев наполнил фужер и, залпом опрокинув в рот обжигающий нутро коньяк, снова отошел к окну, за которым все еще бесновался проливной дождь. Из глубокой задумчивости его вывел появившийся в дверном проеме адъютант.

— Машина у подъезда, Сергей Иванович! — доложил он.

Генерал молча показал ему на дверь и взялся за трубку телефонного аппарата, на диске которого красовался государственный герб СССР.

— Алло, Павел? — набрав номер, спросил он. — Да я, Сергей!.. Дела у вас, небожителей, у нас делишки!.. Надо бы парой слов перекинуться... Приедешь ко мне?.. Не годится: ты на «членовозе» прикатишь, с мигалками, охраной... Давай у тебя на даче?.. Добро, буду в девятнадцать ноль-ноль!

Навстречу генеральской черной «Волге» бежали умытые дождем московские проспекты, улицы и переулки. Мелькали людские толпы на тротуарах, очереди у лотков и магазинов, лозунги и призывы на стенах давно не ремонтированных, обшарпанных домов. Генерал Толмачев перевел взгляд на молчаливого пожилого водителя и устало спросил:

— Как в отпуске отдохнул, Василий Трофимович?

— В Ахтарях на Азове, у стариков своих.

— И что в твоих Ахтарях люди про все, что в стране происходит, думают?

Водитель покосился на капитана-порученца и скупо обронил:

— Смеются.

— Над чем? — удивился Толмачев.

— А надо всем... Смеются, как дедовские виноградники бульдозерами корчуют, над собой смеются, над напастью этой — перестройкой, будь она неладна!

— Что, не рады они ей? — продолжил расспрос водителя Толмачев.

Водитель с усмешкой ответил:

— Как-то все через задницу, Сергей Иванович! Соседская девчонка, соплячка еще, на всю станичную улицу горланит: «Перестройка — мать родная, Горбачев — отец родной, на хрена родня такая, лучше быть мне сиротой!» Вот ведь до чего дошло: народ страх совсем потерял!

Капитан громко засмеялся. Генерал бросил на него хмурый взгляд, и тот умолк.

— Трофимыч, может, без страха-то лучше жить получится?

Водитель отрицательно покачал головой:

— Без страха браконьеры рыбу из Азова тащат, икру с рыбзавода тащат, из колхоза, что ни попадя, тащат. А верхушка районная и милиция совсем стыд потеряли: белым днем при всем честном народе не дома себе строят на ворованные деньги, а дворцы трехэтажные. Не умеет наш народ без страха-то, Сергей Иванович. Сталин, каким бы он ни был, а вот какую державу со страхом-то отгрохал!

— Вот как обыкновенный совок думает, товарищ генерал! — вставил капитан. — Ему кнут слаще пряника. Ну и страна!

— А ты что для нее сделал, чтобы вот так?.. — спросил Толмачев. — Твои однокашники в Афгане кровью умываются, а ты тут!.. Может, хочешь туда, к ним?!

— Я свое отпахал! — засмеялся капитан. — Рапорт на стол — и гуляй, Вася, в офицерах резерва!..