Корпорация - Беляева Виктория - Страница 40

— Анюша… — он игриво постучал в дверь, — Открывай уже, развратница…

Спальня молчала.

— Анюша! — он постучал чуть громче, — Ну, извини… был неправ, признаю, оступился, пошел по скользкой дорожке, качусь теперь по наклонной плоскости… — самым своим проникновенным голосом произнес он давнее заклинание, неизменно восстанавливающее мир после мелких семейных стычек, — Готов искупить вину ударным трудом… Анна!…

В глубине спальни послышался тихий всхлип. Или показалось?…

— Аня…

Вот же, черт… Он отступил от двери, постоял немного, пошел в кабинет. Посмотрел на шампанское в руке, поставил на стол, из маленького бара вынул бутылку коньяку и глотнул прямо из горлышка. Вот же, черт…

Обиделась всерьез. На что, спрашивается?… Ну, свалял дурака, сказал глупость… Она же должна понимать, какая это все чепуха, шелуха — слова и взгляды. Они вместе, и этого довольно, чтобы знать — она нужна ему, он нужен ей, и никакие случайные неумные слова ничего не изменят…

Припомнилось кстати, что в последнее время творится с супругой что-то не то. То смотрит с тревогой, то говорит невпопад, то на невинную шутку долго хлопает ресницами, словно не решаясь — обидеться или не стоит… Замечал это, но значения не придавал. А теперь — нате вам!… Что происходит?…

Может, возрастное это?… Так ведь рано еще, Анне сорок, цветущая женщина… С чего эти перемены в поведении, с чего этот вечер сегодняшний — как будто она решилась реанимировать какие-то умершие чувства?…

Умершие?… Что она там себе напридумывала, дуреха… Разве давал он ей повод думать, будто что-то не так в их жизни?… Разве заставлял волноваться, подозревать, догадываться?…

Нет. Нет и еще раз — нет! Образцовый семьянин Олег Старцев не давал своей жене никаких поводов для волнения.

А вот интересно, появилась в голове скользкая мысль, а мог бы?… И спустя мгновение Старцев ответил утвердительно: мог бы, мог бы, еще как!…

После вечера, проведенного с Тамарой за тихим дружеским ужином, после нескольких еще вечерних разговоров, после вчерашнего совещания, на котором директор Правового департамента Т.А. Железнова не спускала с него обожающих глаз, он знал точно: единый взгляд, единый жест нужен, чтобы сломать разделяющую их непрочную стену служебных отношений. Прав был Малышев, черти б его взяли. Любит Тамарка…

Верный боевой товарищ. Невозможно даже представить ее в какой-нибудь другой роли. Но тут же воображение услужливо предоставило невозможную картинку: ее глаза в полумраке… темные кольца волос, упавшие на обнаженные плечи… крупная грудь… полные, как на старинных полотнах, руки в тяжелых браслетах… Тьфу ты, черт!…

Не может этого быть. И не будет. На фиг не нужно это Олегу Старцеву.

Нельзя сказать, чтобы никогда в жизни своей Олег Старцев не изменял жене. Было, было не раз, многажды, потому что живой же он человек, живой и зрячий, и не может он не замечать, что помимо его Анны идут по земле сотни, тысячи женщин, печатают шаг их умопомрачительные ноги, колышутся в вольном движении груди, зовут глаза… И срывался на этот зов, и летел, очертя голову — в юности особенно — но возвращался назад, к тихой своей Анюше, и не желал ничего иного.

И в такие дни, после вороватых бросков «налево», особенно пронзительно воспринимался вдруг беспечальный Анюшин взгляд, доверчивый Анюшин наклон головы, и такое накатывало чувство вины и нежности!… И с неожиданной страстью он набрасывался на маленькую свою супругу, и разморенная, потрясенная его всплесками Анна задыхалась в сумраке спальни, а потом долго молчала и гладила его по волосам, удивленная и благодарная…

А годы шли, и Старцев взрослел, и женщины вокруг него менялись, пока, оглянувшись, не обнаружил он вокруг себя плотно смокнувшийся круг одинаковых лиц: чужие скучающие жены, праздные красавицы света, алчные и стремительные девочки с окраин, прорвавшиеся в этот свет… И когда пришел его срок понять, как мало действительно важного в жизни, само собой сошло на нет и это желание — узнавать, заглядывать в новые лица… Ничего нового ты там не найдешь. Главное уже найдено, главное — рядом с тобой, спи спокойно, дорогой товарищ.

И с того блаженного мига пребывал Старцев в чувстве восхитительной свободы. Не нужно больше поисков, не нужно коротких этих вспышек и долгой мучительной вины. У него есть его Анна — Анна нежная, Анна кроткая, умеющая по легчайшему оттенку молчания безошибочно распознать его радость и грусть, и внезапную аритмию.

Он рывком поднялся с кресла, затушил сигарету в массивной пепельнице. Вернулся к двери спальни.

— Анюша, — голос был усталым и тихим, — Открой, пожалуйста… Давай, поговорим. Давай успокоимся.

Тишина.

Он постучал. Не дождался ответа. Постучал еще раз. Потом вдруг неожиданно зло рванул дверь — хлипкий замочек не поддался, выдюжил.

— Ну и… — он не договорил.

Тяжелые шаги мужа — прочь от двери, дальше по коридору. Видимо, в кабинет. Анна приподняла голову, прислушалась — что-то в отдаление звякнуло, разбилось что-то стеклянное… На его столе стояло фото в простой стеклянной рамке — он и она, одиннадцать лет назад, на берегу Средиземного моря. Это была потрясающе счастливая неделя, солнечная и бурная… Оттуда, с побережье, провезли они контрабандой груз, о котором и сами еще не подозревали — будущего Андрюшку… Разбил?…

И с новой силой хлынули слезы. Не зря, не зря так гадостно замирало временами сердце, не зря она тревожилась, не солгала гадалка. Она не нужна Олегу больше, она для него давно уже не более, чем хозяйка его дома, мать его детей…

Она лежала поперек широкой супружеской кровати и рыдала. Все тайные страхи последнего месяца перестали быть тайными, вышли наружу, материализовались. Она не нужна ему — иначе он никогда бы не посмеялся так жестоко над ее потугами хоть что-нибудь вернуть…

Господи, ну зачем она поверила Юле?… Ну зачем это все — это дурацкое платье, эта чудовищная новая стрижка, этот вызывающий макияж… Зачем эта вся затея — нелепая, киношная… «Встряхнуться»… «Перезагрузиться»… Встряхнулась, ничего не скажешь!… Встряхнулась так, что мало не показалось…

Ну и ладно, но и пусть, думала Анна, смазывая вместе со слезами остатки косметики на смятую и волглую наволочку. Когда-то это должно было случиться. Нельзя всю жизнь обманывать себя, убеждая, будто у них — все не так, как у прочих, будто они действительно счастливы и не страшно им ни время, не это отвратительное слово — «привычка»…

Не любит он ее. И если до сих пор еще нет у него другой женщины — так будет непременно. Живой же он человек, в конце концов…

Голова разболелась. Надо бы таблетку выпить. Она встала с постели, прошла в ванную. Стянула через голову ненавистное платье. Умылась. Глянула в зеркало. Ох ты, господи… красные мешки вместо глаз, нос распух… С остервенением расчесалась, приглаживая поднятые на дыбы волосы. Идиотка…

Что же делать теперь?… То, что произошло — это что же, разрыв?… Это конец?… Она села на краешке ванны, прижала к груди полотенце.

Невозможно это. Разрыв? Конец? Невозможно!… Как жить дальше в этом уютном доме, как жить теперь рядом чужими людьми?… Как садиться за стол, как разговаривать с детьми, как возвращаться вечером в тепло общей постели?… Как это вообще может быть, чтобы Олег стал ей вдруг чужим человеком?…

Она схватила с вешалки халатик, бегом почти выбежала из ванной. Надо все остановить… просто голова разболелась, извини… покормлю — и спать… а поговорим завтра, да, завтра, не сейчас… Она ткнулась в дверь, обнаружила, что заперт замок, не могла и вспомнить, когда его закрыла. Отодвинула щеколду, сломав второпях ноготь. Пробежала по коридору, вошла в кабинет…

На полу, возле замшевого дивана — пепельница, полная окурков. Открытый коньяк. Туфли, сброшенные впопыхах. С дивана свешивается безжизненная рука — Олег спит.

Она оглянулась. Фотография в стеклянной рамке стояла на его столе. Перед столом, на паркете, поблескивали осколки стакана. Со спинки кресла она сняла плед, осторожно укрыла мужа и, погасив свет, на цыпочках вышла из кабинета.