Корпорация - Беляева Виктория - Страница 39

— Ну, вот моя задача и состоит в том, чтобы найти возможность извлекать как можно больше ценного компонента из руды. С одной стороны, это повысит эффективность производства, с другой — отсрочит истощение рудной базы. Кроме того, позволит пустить в переработку «хвосты», которые сегодня просто лежат мертвым грузом…

Хвосты?…

— У нас сейчас промышленники и экологи стоят по разные стороны баррикад, — продолжала, увлекшись, Настя, — А ведь, в сущности, у них есть и общие задачи, поскольку промышленники же тоже заинтересованы в более бережном использовании природных ископаемых, правда?… Нельзя же жить сегодняшним днем только…

О, наивное дитя…

— Я думаю, это очень хорошо, что в России есть теперь частный бизнес, — призналась Настя, — Тот, который будет передаваться по наследству детям. Потому что тогда владельцы будут думать не только о том, какую прибыль они получат от своего производства сегодня, но и о том, что останется следующему поколению… Да?…

Хм…

— Э-э-э… — сказал Малышев глубокомысленно. Разговор шел куда-то не туда. Такими темпами он ее не скоро до постели дотащит. — Ну… В общем и целом я согласен. — и взял инициативу в свои руки, — А вот интересно… чем занимается такая умная девушка на досуге? Что-нибудь помимо проблем экологии интересует эту красивую головку?…

Настя хлопнула ресницами.

— Ночные клубы, танцы, хорошее вино?… — продолжал наседать Малышев, — Беседы с подружками, модные фильмы, прогулки по вечерней Москве, шашлыки на природе?… Спорт, книги, музыка, путешествия?…

Настя рассмеялась:

— Сколько, оказывается, всего интересного в жизни бывает… Ну, разумеется, не химией единой… Но на большинство этих увлекательных занятий у меня ни времени нет, ни… ни денег…— она легко вздохнула, — Если и выхожу иногда куда-то — в театр, или на концерт, или в оперу. Но и это не часто случается. Я учусь, и работаю — там же в институте, сразу на несколько ставок…

— Да, мне говорил господин Быстров… — Малышеву снова стало неловко — что это он сегодня все невпопад говорит и делает?… — Вы, Настя, удивительная женщина. Сильная. И настоящая героиня…

— Он и про семью рассказывал? — нахмурилась Настя. Опустила глаза, покрутила в руках маленькую вилочку, — Ничего героического нет. У меня просто не было другого выхода — надо было выжить, и все…

— Остаться в восемнадцать лет вместо матери собственной сестре…

— А что еще я могла сделать?… — она смотрела на него сердито, — Говорю же, выбора у меня не было. Сдать собственную, как вы говорите, сестру в сиротский приют или растить самой — это что, выбор, что ли?… Да бог с ним, ладно… Самое сложное время уже позади, девочка взрослая почти, ей тринадцать… Подрабатывает после школы в супермаркете, учится неплохо — я рада за нее…

И какая-то новая, удивительно теплая улыбка тронула Настины губы.

А ведь, пожалуй, красавица, подумал Малышев. Приодеть бы, так не хуже кукулиных всяких выглядела бы… Ну, «приодевать» он, разумеется, не будет, не в его это правилах… Но подбросить бы чего-нибудь на честную бедность не мешает. Хотя, такая ведь и не возьмет…

— Глядите. — сказала вдруг Настя, и глазами лукаво повела, — Официант похож на тапира…

На кого, на кого?… Малышев не нашел в памяти соответствующей картинки, но, обернувшись по направлению Настиного взгляда, и увидев грустного вислоносого официанта, тут же и вспомнил. Хм, а ведь правда, похож… Сколько раз он тут бывал, и лицо официанта примелькалось уже — а не замечал этого карикатурного сходства…

— А вон та дама похожа на пони, — принял он игру.

Невысокая коренастая женщина с низкой челкой как раз направлялась к соседнему столику. Пони и есть…

— А у меня в детстве собака была, дворняжка, — поделилась Настя, — Похожая на Романа Карцева. Такие же глаза, и брови, и нос…

— А у меня собаки не было, не разрешали заводить. А мне хотелось…

И разговор потек, потек сам собой, по прихотливому руслу случайных ассоциаций. О детских играх в «штандер-вандер» и именинных пирогах, о выпускном вечере и лихих студенческих гулянках, о том, что давно пора уже снести на Тверской безобразную коробку «Интуриста» и о том, какого невозможного ужаса понастроили на Поклонной горе, о песнях Гребенщикова и романах Аксенова, о сырах и дорожных «пробках», о созвездиях и лужах, о «Битлах», о тайфунах, о Питере, о говорящих попугаях, о королях и капусте…

…И когда в сумерках сверкающий эскорт Малышева подъехал к грязноватой пятиэтажке в Перово, и Настя растерялась, стоя у крылечка, Малышев попросил разрешения как-нибудь пригласить ее снова — поужинать… поболтать… прогуляться просто…

— С удовольствием! — и она снова протянула ему детскую свою ладошку.

Малышев же вернулся в кожаное нутро автомобиля и тяжело вздохнул. «Продинамила его девица» — подумал водитель с горечью, ожидая от шефа немедленных негативных эмоций. Но шеф неожиданно мирным голосом попросил:

— Включи-ка музычку… И давай в Озерки…

В зеркале заднего вида отразился малышевский фейс — задумчивый и, в общем, вполне довольный.

Полуторачасовое интервью опустошило его. Последовавшие за ним встречи — с экспортером СГК Березниковым и губернатором Пермской области Смоловым, совещание по «Уральским моторам» и телефонные переговоры с вице-президентом ЕБРР прошли как в тумане. Он устал, и к половине двенадцатого, когда автомобиль привез его к крыльцу собственного дома, ему хотелось одного: спать.

В доме, однако, творилось что-то странное. Еще снаружи он заметил, что нигде не горит электричество — странный мерцающий свет, далекий и неяркий, колебался в узких окнах холла, просвечивал легкие занавески столовой. Окно Любашкиной комнаты было темно — а обычно в такое время она запиралась у себя с книжкой…

Источник непонятного мерцания обнаружился уже в прихожей. Свечи. Прямо на полу они выставлены были дорожкой, и дорожка эта, не сворачивая, привела Старцева в столовую. Из-за стола, накрытого на две персоны (серебро и свечи, свечи, свечи), навстречу Старцеву поднялась Женщина.

Сверкающее платье распутного багряного цвета не одевало, но раздевало Женщину. Алые совершенно, коротко и неровно остриженные волосы роковым образом свивались в «завлекушку» на лбу, а на темечке торчали перьями. Рот Женщины был кроваво-красным, а страшно накрашенные глаза черными провалами уходили к висам.

Не меньше тридцати секунд понадобилось Старцеву, чтобы распознать в окровавленной валькирии хозяйку дома, его жену и мать его детей.

— Гы… — выговорил, наконец, Старцев, и губы его самым дурацким образом поползли в стороны, — Анюша, класс… повернись-ка… класс!… Мы едем на маскарад?… А ты чего ж не предупредила-то?…

Углы напомаженного рта вдруг опустились. Растерянным и тревожным стал взгляд.

— Да нет, — попытался уверить Старцев, — Мне нравится, правда!… Очень смешно… хотя, волосы зря остригла…

Но вместо того, чтобы заулыбаться мужниным похвалам, валькирия вдруг всхлипнула, потом еще раз — и метнулась из столовой вон, к лестнице, и быстро застучали по лестнице вверх высоченные каблуки, и вот уже на втором этаже зло и громко хлопнула дверь.

Улыбка сползла с лица Олега Андреевича. Он бросил, наконец, портфель, который до сих пор держал в руке. Свечи, значит. Накрытый на двоих стол. Бутылка Dom Perignon в ведерке со льдом. Сверху не доносилось ни звука — детей, значит, дома нет. Ох, дурак, дурак…

Он остановился у стола, вынул из ведерка оплывшую льдинку и сунул в рот.

Анна затеяла романтический вечер — по все правилам дамских журналов. Только ты и я, приглушенный свет, медленная музыка… Новый медовый месяц. Сексуальную революцию. А он — про маскарад…

Не было у Олега Старцева никаких сил на сексуальную революцию. Не сегодня бы… Но слишком уж нехорошо получилось… И шампанское он из ведерка вытащил и, на ходу снимая пиджак, отправился наверх.

Там, однако, ждал неприятный сюрприз: дверь спальни оказалась изнутри закрыта. Сам же распорядился три года назад поставить защелку, чтобы Андрюшка, имевший привычку врываться к ним по утрам, не застал ненароком чего-нибудь, не предназначенного детскому глазу.