Салават Юлаев - Злобин Степан Павлович - Страница 54

— По шерсти кличка — Давилин! — продолжал Пугачёв. — Давить, давить, задавить!.. До сына теперь добрались… Не отдам! Не отдам Трофима! Отрешусь от царского званья… Вот тут оно мне, на горбу, как гора лежит… Падаль, немец удавленный… Имя в могиле стухло, черви его сглодали, а я носи для вашей корысти кусок мертвеца в живом сердце?!

— Ваше величество, погоди, — примирительно вступил Коновалов, желая утихомирить вспышку.

— Про Степана Разина слышал, Василий? — повернулся к нему внезапно утихнувший Пугачёв.

— Ну?!

— В царя Степан не игрался. Ломил медведем — в том сила была… Алтари топтал…

— Ну?! — поощрил Коновалов.

Пугачёв словно забыл о ссоре и сказал просто, как бы давно решённое для себя:

— К народу от вас уйду. Народ меня не Петром — Емельяном примет. Не царь — Емельян Пугачёв, всей голутьбы атаман… Вот сейчас пойду крикну народу…

— А мы тебя свяжем! — степенно и полушутя сказал Коновалов. — Мы-то присягу Петру принимали, не Емельяну.

— Народ не даст. Народ вас самих разорвёт! — снова повысив голос, выкрикнул Емельян.

— Потише ори! — одёрнул его Лысов. — Кто разорвёт нас, кто? Что за народ? — насмешливо спросил он. — Яицкие казаки — народ! Нами ты и силён, а не сволочью крепостной, не башкирцами, не киргизом… Нам ты надобен, а без нас ты каторжник, тень от вчерашнего дня. Тьфу!.. В рот — кляп, руки — за спину, увезём на Яик, да и шабаш! Уж карета вашего величества запряжена стоит…

Емельян стукнул по столу кулаком.

— Молчи, собака! Сами призвали меня, так слушать!

Он выхватил из-за пояса заряженный пистолет. Лысов отступил. Круглые, как у совы, наглые глаза его хищно сузились и налились кровью.

— Яким! — крикнул он, обернувшись к Давилину. — Верёвку! Емельку вязать, Пугачёва!

Трушка схватил со стены саблю, с лязгом вырвал её из ножен и, весь дрожа от волнения, стал рядом с отцом…

Дикая, тупая злоба на взбунтовавшегося «царя» и его сынишку закипела в Лысове.

— А-а… змеёныш! — процедил он сквозь зубы, рванув из-за пояса пистолет.

— Лысов, стой! — в испуге выкрикнул молодой Почиталин.

— Митька!! — крикнул, кидаясь к нему же, Чика Зарубин, желая схватить его за руку, но он не успел: сам Пугачёв шагнул и выстрелил в грудь Лысова…

Казак повалился, выронив свой пистолет.

Чика Зарубин с двумя пистолетами в руках заслонил собой Пугачёва.

— Назад все, собаки! — крикнул он, поднимая стволы на атаманов коллегии. — Я что с правой, что с левой — без промаха бью… На колени!..

Ещё в ушах у всех стоял звон от выстрела и лиц не было видно сквозь жёлтый пороховой дым, когда внезапно дверь распахнулась и в горницу ворвался писарь Максимка Горшков.

— Башкирцы валят! Башкирцы прорвались! — выкрикнул он.

И только тут все услышали шум, крики, топот многих копыт, ржание, раздавшиеся на улице. Увлечённые схваткой в доме, казаки не прислушивались до этого к уличному шуму.

Все в горнице оцепенели в ожидании, когда за спиной Максима явился Андрей Овчинников, с ним Салават, а за ними Кинзя, на верёвке ведущий войскового судью Творогова.

Атаманы военной коллегии переглянулись между собой и все разом поняли: Овчинников изменил им, привёл к Пугачёву башкир. Они не сообразили ещё, что означает связанный Творогов, но им стало ясно, что вся затея с уходом на Яик не удалась…

Яким Давилин первым нашёлся и кинул тулуп на мёртвое тело Митьки Лысова.

Пугачёв отступил шаг назад и опустился в кресло.

— Кто таковы? Почему без докладу? — строго спросил Пугачёв.

— Победа, ваше величество, без доклада влазит, — сказал Овчинников. — Генерал Кар конфузию потерпел от нас и убег с баталии. А сей батыр две тысячи человек привёл под руку твою.

— Как звать, молодец? — спросил Пугачёв Салавата. — Иди-ка поближе…

Но тот обалдело глядел на царя, словно не понимал по-русски. Он стоял у порога, не в силах сойти с места от удивления. Он узнал в царе чернобородого знакомца-купца, которого встретил на постоялом дворе Ерёминой Курицы.

— Слышь, государь зовёт ближе, спрошает, как звать, — подтолкнув Салавата, шепнул Овчинников.

— Башкирского войска начальник я, государ, Салават Юлай-углы, две тысячи человек я привёл. Два дня нас к тебе не пускают…

— Башкирцев ко мне привёл? Башкирцев? — переспросил Пугачёв.

— Ты сам ведь звал, государ…

Пугачёв грозно повёл глазами на атаманов.

— Набрехали, собаки?! Пошто про башкирцев брехали?!

Казаки потупились.

— А как же ты мог, богатыр, судью моего войскового связать? — строго спросил Пугачёв, указав на связанного Творогова.

— Судья ведь изменку делал. Пушки домой таскал, на Яик бежал.

— Проходной бумаги не кажет, ваше величество, а пушки тащит — на Яик собрался, и с бабой… Народ повязал его, государь, — сказал воротный казак, пришедший вместе с башкирами.

— Стало, будем судью, судить за измену, — заключил Пугачёв.

Творогов упал на колени.

— Смилуйся, государь-надежда! С пьяных глаз я. И сам-то не помню, что было! Совсем одурел от винища. Очнулся — глядь, связан!..

— Так, стало, ты пушки пьяным из Берды волок? — нахмурясь, спросил Пугачёв. — Ведь как же так можно, Иваныч? Мы с тобой на войне. Я указ пишу, что за пьянство казнить, а ты, войсковой судья, пьяным-пьян, да и душки из крепости тащишь?!

— Смилуйся, государь-надёжа! — плаксиво повторил Творогов и ударил земным поклоном под ноги Пугачёву.

— Сказываешь, Андрей Афанасьич, ты генерала Кара побил? — обратился вдруг Пугачёв к Овчинникову, словно забыл, что в ногах у него валяется Творогов.

— Оконфузили мы генерала, — усмехнулся Овчинников. — Офицеров и гренадер в плен забрали, а сам генерал лататы! С Хлопушей вдвоём одолели его.

— А что ж вы его живьём не тащили сюда?

— Да, вишь, государь, картузов не хватило. А без пороху что за баталия! — ответил Овчинников.

— Ну, коль так, спасибо, полковник. Утешил меня. Стало, Хлопуша жив, не побит? — спросил Пугачёв.

— Хлопуша в заводы пошёл — пушки лить, государь.

— И тут набрехали! — значительно произнёс Пугачёв, взглянув в сторону атаманов военной коллегии.

И снова потупились казаки.

Пугачёв всех обвёл живым и весёлым взглядом.

— Для радости о разбитии Кара вставай-ка, Иваныч, милую. Да боле хмельного не брать до указа, — произнёс он.

Давилин, встав на одно колено, привычно подставил Пугачёву руку в жёлтой перчатке.

Пугачёв торжественно положил на неё свою тяжёлую кисть. Творогов подполз на коленках и поцеловал руку Пугачёва.

— Развяжите судью войскового, — велел Пугачёв.

Он словно нашёл вдруг предлог освободиться от всех.

— Тебя, Иван Чика, за верность и смелость прощаю я в том, что промахнулся ты с Корфом, — добавил Пугачёв.

Чика поцеловал его руку.

— И вы… военной коллегии… брехуны, идите все… до утра… — заключил Емельян. — Салавату-батыру тайный наш ауденц дадим…

Казаки растерянно переглянулись. Коновалов подошёл к руке Пугачёва и тяжело склонился.

Овчинников и Почиталин один за другим поцеловали руку Пугачёва.

— Падаль вон из избы! — скомандовал Пугачёв, кивнув на прикрытый тулупом труп.

Горшков и Давилин подняли тело Лысова и понесли к выходу.

Пугачёв устало приподнял потускневшие глаза, глубоко вдохнул воздух, словно хотел что-то крикнуть, и вдруг, со вздохом, без слов, тихо махнул рукой.

Салават остался один с Пугачёвым.

Потрескивая, мигали длинные коптящие пламешки двух свечей. Пугачёв сидел в кресле, тяжело дыша, потупив глаза в дорогую скатерть и положив на стол широкие локти. Жёлтый огонь тусклым блеском отсвечивал в золотой бумаге, которой были обклеены стены горницы.

Трушка стоял, прижавшись к стене, затаясь, стараясь не дышать. Двойственность отца его раскрылась перед ним со всей полнотой, и, сбитый с толку, напуганный только что происшедшим, он исподлобья рассматривал на стене за спиной отца две одинаковые тени его взлохмаченной головы. Две тени, словно одна — тень головы царя, другая — голова казака Емельяна.