Огонь, вода и медные трубы - Беляев В. И. - Страница 17

Лежу на дне траншеи, на спине. Вдруг мне показалось, что какая — то тень, что — то темное, перелетело над траншей с немецкой стороны на нашу. С быстротой молнии в голове пронеслась мысль, что немцы опять перешли в контратаку, наши бежали и я уже в тылу у фрицев..Мгновенно вскакиваю и опять ору.

— Зайцев! Зайцев! Что произошло?

— Ничего не произошло — невозмутимо ответил он.

— А что — то черное промелькнуло с немецкой стороны на нашу. Что это?

— Ничего не мелькало! Приснилось это тебе!

— Я не спал! Просто, отключился на одну минуту.

— Ну, а вот я не отключался и, кое — что, видел.

— А, что же ты мог увидеть?

— Пигольдин все время крутится у блиндажа, где лежат убитые немцы, чего — то. выискивает.

— Да хватит, Зайцев, рассказывать мне страсти — мордасти! Ты все что — нибудь подозреваешь! Пигольдин хоть иногда ведет себя странновато, но все — таки он наш человек! Наш в доску! Все будет нормально!

— Эх, молодежь, молодежь, ничего — то вы не видите!

Мы с Зайцевым были на самом левом фланге и, это обстоятельство имело роковое значение для нас.

Опять на отключке и, прихожу в себя, когда только стемнело.

— Зайцев! Почему нет команд?

— А я почем знаю!

— Ну, так сходи, посмотри! Тебе же ближе, чем мне!

Зайцев ушел, а через минуту вернулся и сообщил, что в траншее никого, кроме нас, нет.

Обстановка стала угрожающей. Если фрицы вернуться в свою траншею, то нам конец. Было неясно, что делать? Вдруг меня осенило.

— Зайцев! Ты сиди здесь, а я сползаю, посмотрю, где наши. Жди меня! Понял?

— Как не понять!

Идти в рост было нельзя, так как противник вел интенсивный огонь. Многочисленные огненные трассы прочерчивали черноту ночи на уровне пояса или груди. Выползаю из траншеи и ползу в тыл. Прополз совсем немного, услышал русскую речь. Обрадовался! Теперь стало ясно, что мы с Зайцевым не пропадем.

Сориентировался по местности и Луне, определил направление, по которому будет ползти Зайцев. Возвращаюсь в немецкую траншею и рассказываю Зайцеву о результатах своей разведки. Даю ему точные координаты и направление движения. Ползти вместе он отказался, заявив, что подождет результатов моих действий.

Пополз обратно в том направлении, откуда слышалась русская речь. Через некоторое время слышу грозный окрик: — «Стой, кто ползет?».

— Свои, свои — отвечаю, продолжая движение. Но невидимый владелец грозного окрика был неумолим.

— Стой! Стрелять буду!

— Да, свои же! Непонятливость владельца голоса начала меня бесить. Слышу, как защелкали затворы винтовок, загоняя патроны в патронники своего оружия. Ведь пристрелят, как пить дать, пристрелят — думаю и замираю в ожидании развязки.

— Почему ползешь с немецкой стороны?

— Наша рота вела наступательный бой. Мы заняли первую траншею немцев. Теперь в той траншее нет никого.

— Врешь, та рота сгорела на пшеничном поле! Это всем известно. Чуешь запах горелого мяса?

Втягиваю воздух носом и явственно ощущаю этот запах.

— Сгорели, да не все!

— Сколько вас?

— Я один.

— Ну, тогда ползи, да без фокусов и резких движений, а то в момент пристрелим!

Прополз несколько метров. В темноте сверкнули несколько винтовочных стволов, направленных на меня.

— Спускайся в траншею!

Медленно, медленно спускаюсь в траншею.

— Ты чего двигаешься, как варенный? — ворчливо пробасил мне тот же голос, который грозил мне расправой.

— Так ведь сами сказали без резких движений!

— Номер полка?

— 740ой.

— Кажись верно! — сказал кто — то из бойцов. Эти, сгоревшие были из того полка. Да и обгорелый он, черный, как черт.

Вздыхаю с облегчением, авось не пристрелят! Допрос продолжался.

— Голодный?

— Еще как!

— Вроде еще осталась каша. Схожу, узнаю.

— Вот бы хорошо! Ведь мы не ели уже полторы суток!

Закрываю глаза и, перед моим мысленным взором, появляется котелок с кашей. Через минуту боец возвращается с печальной для меня вестью — нет каши — вся кончилась! Глотаю голодную слюну, жду, что будет дальше.

— Мы 46 гвардейский полк — похвастался боец, ходивший за кашей. Всем известно, что гвардейцы имеют право носить усы. Понял? В знак согласия киваю головой.

Гвардейцам очень хотелось похвастаться усами, но было очень темно. Они поочередно приближали свои лица к моим глазам, при этом лихо закручивали усы.

— Видал — в голосе, слышалась гордость.

— Вижу! — говорю, стараясь придать голосу максимально наигранное восхищение.

— Так вот, записывайся в наш полк. Станешь настоящим гвардейцем! Усатым, как мы.

— У меня усы не растут!

— Почему, почему? — загалдели гвардейцы со всех сторон. Видимо они не ожидали такого поворота. разговора..

— Очень молодой я. Мне нет еще и 18 лет!

— Малолеток, берем в свой полк? — обратился к гвардейцам один из усачей.

— А почему бы и не взять. Возьмем его! — послышалось со всех сторон.

— Это невозможно! Среди убитых меня не найдут, среди раненных тоже — решат, что дезертир.

Надо сказать, что по прибытию на фронт, нам популярно разъяснили, что отсутствие военнослужащего в части более 24 часов является дезертирством. Родственники дезертира ссылаются в Сибирь, а самого дезертира расстреливают. Значит, мои сестры и мама будут отправлены, как говориться в «места не столь отдаленные», а я на тот свет. Такая перспектива меня не устраивала, о чем заявляю гвардейцам.

Один из них сказал, указывая в тыл и немного в сторону: — «Там лежат бойцы из полка с похожим номером! Это я точно знаю. Иди, коль, надо!»

Огонь противника ослабел. Это позволило мне идти по указанному направлению в полный рост. Через некоторое время увидел на земле, лежащих бойцов, расположенных в боевом порядке, то есть в цепи. Спрашиваю, какой это полк? В ответ мне задают вопрос, а какой полк мне нужен. Бойцы лежавшие на земле проявляли высокую бдительность. Мне всегда это было непонятно. Если вопрос задан на чистом русском языке, так, что тут хитрить? Называю номер полка.. Слышу в ответ, что он и есть Сразу же на душе стало легче — теперь расстрел мне не грозил…

На мой вопрос, какая это рота? Опять высокая бдительность — какая тебе нужна?. Говорю, что мне нужна 9 рота. В ответ — здесь четвертая. Иду вдоль цепи, непрерывно спрашивая номер роты. Прошел всю цепь, но моей роты нет и нет. Куда она могла деться? Временами мне говорили, что эта рота сгорела на пшеничном поле. Искать ее нет смысла.

Пишу «пошел» «прошел». Да ведь не шел, а едва плелся. В то время думал, что это бессилие от голода и недосыпания, а позже понял — это от обезвоживания организма..

Что делать? А вот пустой окопчик, в котором мне стало уютно и тепло от одной мысли, что можно поспать. Но не тут — то было! Из темноты раздается стон и просьба, что бы кто — нибудь подошел, помог раненному бойцу.

— Подойдите! Помогите! Здесь боец раненый лежит!

Надо встать, пойти помочь, а сил нет. Вдруг слышу слева по направлению ко мне, кто-то приближается. Слышны шаги. Усталая шаркающая походка. Появилась надежда. Он и поможет стонущему, а мне удастся поспать. Шаги все ближе и ближе. Вот он поравнялся с моим окопчиком. Сейчас он поможет раненному бойцу. Ведь тот, все стонет и стонет. Но нет! Проходит мимо и, слышу как его шаги удаляются вправо.

И снова стон:

— Подойдите, помогите! Что же вы люди или звери?

Этого обвинения вынести было невозможно! Быть зверем мне не хотелось. Встаю и иду на голос. Совсем немного прошел. На земле лежит боец. Наклонится над ним, не было силы. Падаю на колени:

— Ты чего шумишь? Что с тобой?

— Там — он указывает в сторону противника — лежит мой приятель. Спит! Пойди, разбуди его, скажи, что я раненый лежу.

В настоящее время мне понятен риск, который меня ожидал. Ведь все это мог подстроить противник и, тогда у них был бы «язык» В то время о такой опасности даже не думал.

Пошел по указанному направлению. Вдруг автоматная очередь: рррр. Залег, автомат наизготовку. Вспомнил патронов — то нет! Снова рррр, рррр! Эти рычания происходят с равными промежутками времени. Да и немного тише автоматной стрельбы. Ясно — это кто-то храпит. Подхожу, на земле лежит огромного роста боец и крепко спит. Разбудил его с трудом.