Трубка снайпера - Зарубин Сергей Михайлович - Страница 17

Не знал Номоконов теории стрельбы. Были у него сапёрная лопатка, бинокль, обыкновенная трехлинейная винтовка и неразлучная трубка, которую он почти не выпускал изо рта, с которой умудрялся даже в строй становиться.

Обрадовался Номоконов, когда пришёл во взвод лейтенанта Репина. В блиндаже было четверо. Встали и приветствовали нового солдата снайперы Степан Горбонос, Сергей Дубровин и Иван Лосси. Подошёл высокий черноголовый солдат с раскосыми, вдруг блеснувшими глазами. Тихо, с едва уловимым трепетом Номоконов сказал несколько слов на бурятском языке, который хорошо знал. Тот ответил. Тагон Санжиев, земляк! Присели на лавку, положили друг другу руки на плечи, заговорили по-русски.

В селе Агинском, Читинской области, на пятидневных курсах всеобуча какой-то командир не пожалел Санжиеву десятка винтовочных патронов, и меткому от природы стрелку не пришлось работать в хлеборезках. Он сразу же занял своё место на войне.

— Много набил? — спросил Номоконов.

Санжиев подошёл к столику, над которым висел маленький листок.

— «Общевзводная ведомость „Смерть захватчикам!“ — вслух прочитал он. —Юшманов, Кулыров, Павленко, Санжиев, Дубровин…».

Неделя прошла, как 34-я армия остановилась на высотах Валдая, и за это время Тагон Санжиев уничтожил восьмерых фашистских захватчиков. А до этого — не считал.

— Цель всегда найдётся, — сказал земляк. — Воюем помаленьку. Ночью опять выхожу караулить.

Номоконов облегчённо вздохнул. Он понял, что теперь прочно свяжет свою судьбу с людьми, которые охотятся за гитлеровцами.

— Долго добирался я сюда, — задумчиво сказал он Санжиеву. Кружил, кружил, а попал.

Вечером рядом легли на дощатые нары блиндажа, укрылись шинелями, вспоминали родные места. Санжиеву надо было отдыхать перед «охотой», но земляки никак не могли наговориться.

Лейтенант Репин беседовал с солдатами, только что прибывшими во взвод из различных подразделений полка. Заходили в блиндаж снайперы, коротко докладывали о результатах «дневной работы», ставили винтовки в самодельную пирамиду, ужинали, перешёптывались. Номоконов прислушивался: люди, разговаривая между собой, повторяли слово, прилипшее к нему ещё в сапёрной части.

— Шаманом назвали, — улыбнулся Санжиев. — Ничего.

Тагон по-своему представлял себе войну, и Номоконов заметил, что их взгляды сходятся. Земляк сказал, что линия фронта похожа на большой пал, который случается весной в степных просторах. Огненная лавина движется вперёд, все пожирает на своём пути, опустошает. В степи все выходят тушить пожар. Ему, Санжиеву, вручили винтовку для того, чтобы он помог своему народу сбить пламя войны, потушить все искры. Издавна подружился Тагон с дробовым ружьём: бил в степи дзеренов, коз, волков. Двадцать пять лет исполнилось Тагону, а в армии не служил: по очень важному делу отсрочку давали. Раньше отару овец пас Санжиев, потом курсы трактористов окончил, стал водить по полям могучую машину, распахивать степные просторы. Немного было перед войной трактористов-бурят, и когда подошёл его черёд призываться в армию, — не взяли. Паши, сказали, сей — боевое задание выполняешь. Так и отстал от своих одногодков. Женился, сын растёт. А теперь оторвала война от семьи и пашни.

Метких стрелков собрали во взвод совсем недавно, когда снова пришлось отходить. Тагон сам разыскал командира, под начальством которого хотелось воевать. Прочитал лейтенант Репин справку о пятидневной боевой выучке забайкальца, поставил на пень спичечный коробок и выдал Санжиеву обойму — так проверял он тогда своих людей. Некоторые зря бросали пули и, устыдившись, уходили прочь. А он, Санжиев, сумел сбить коробку с первого выстрела. Подальше поставил разбитую коробку лейтенант — опять сбил её Санжиев. В кусты унесло. Обрадовался лейтенант, о бурятском народе стал расспрашивать.

Первого фашиста он, Санжиев, прикончил так. С деревьев стреляли враги, не давали прохода солдатам. Высмотрел Тагон одну «кукушку», прицелился. Все равно что глухаря сшиб с сосны — крепко о землю шлёпнулся немец.

Когда закрепились в обороне, ведомость завели, решили считать убитых захватчиков. Неплохо получается, дельно. Вроде обожглись фашисты, а всё равно рыщут, близко подходят, все высматривают. Совсем смелые есть — сами на пулю лезут. Всех можно перебить из винтовок. Вот так, аба[4] .

Ночью Тагон ушёл за передний край.

Рано утром неподалёку от блиндажа, в лощине между скатами высот, стреляли в цели другие солдаты, только что прибывшие во взвод. Лейтенант бережно протянул Номоконову винтовку с оптическим прицелом:

— А вы из этой попробуйте.

Теперь уже внимательно, с нескрываемым любопытством осмотрел Номоконов трехлинейку с необычным прибором для прицеливания. Слышал, слышал таёжный зверобой о таких винтовках, а вчера, в блиндаже, впервые в жизни увидел её — грозную, тускло поблёскивающую. Командирская, одна-единственная во взводе, Тагон Санжиев сказал… А ну, что за штука?

Прилёг Номоконов, открыл затвор, зарядил винтовку, стал целиться. Блестящие, выпуклые стекла вплотную приблизили далёкую мишень, но солдат долго не решался спустить курок. Мешали какие-то тени, которые узенькими серпиками народившегося месяца возникали в оптическом прицеле. Заморгал стрелок, стал протирать глаза ладонью, и командир взвода потихоньку, чтоб не слышали другие, спросил, а умеет ли Номоконов пользоваться биноклем?

Совсем за парнишку считает лейтенант таёжного зверобоя! Как же не уметь? Ещё в колхозе его, лучшего по всей округе охотника, премировали однажды биноклем. Много зверя высмотрел Номоконов в небольшие чудесные трубки. А вот расстался с ними: перед войной отобрали и бинокль — вместе с берданкой и патронами. А здесь, на фронте, снова обзавёлся биноклем Номоконов. Он добыл его в день, когда вместе с младшим сержантом Смирновым отходил к своим. Легковая машина остановилась на вершине холма, и вылез из неё высокий немец. В упор ударил Номоконов. Шофёр вот только удрал —не успел стрелок свалить его. Взял Номоконов бинокль сражённого гитлеровца и ушёл в лес: на дороге показались грузовые немецкие машины. Стреляли фашисты, кричали вслед, шумели, а напрасно.