Князь ветра - Юзефович Леонид Абрамович - Страница 10

7

Иван Дмитриевич вернулся за полночь, но жена не попрекнула его ни единым словом. Попив чаю, он отворил дверь спальни и замер, пораженный. Их скромное супружеское ложе, обычно застеленное едва ли не по-солдатски, сегодня убрано было с альковной пышностью. По всей кровати разбросаны разной величины и толщины подушечки, благоуханные простыни белеют под якобы небрежно откинутым покрывалом. К изголовью придвинут столик с букетом бумажных цветов, бутылкой вина, двумя бокалами и апельсинами в вазочке. Аромат курительной свечки смешивался с запахом духов, не хватало только балдахина с зеркалом внутри, как в борделях высшего разряда. Все было продумано, на всем лежала печать ожидающих его, Ивана Дмитриевича, запретных страстей и порочных, но изысканных наслаждений. В соответствии с этим планом натоплено было как в сорокаградусный мороз, чтобы резвиться нагишом, в блаженном поту, намертво слипаясь телами друг с другом.

Жена с удовлетворением озирала дело рук своих. Надо думать, она рук не покладала, превращая их уютную спаленку в это капище разврата. Новенький капотик неожиданно распахнулся и кружевным ворохом невесомо упал к ее ногам. Она вышла из него, как Венера из пены морской. Иван Дмитриевич обомлел. По идее под капотиком не должно было быть совсем ничего, но, видимо пораскинув умом, жена внесла исправления в первоначальный замысел. Теперь на ней, матушке, не было ничего, кроме черных шелковых чулок с какими-то необычайно пышными и фигуристыми подвязками, составлявшими, как он понял, главную сенсацию ее туалета.

Перехватив его неодобрительный взгляд, жена потянулась было за капотиком, чтобы прикрыть свои никому, оказывается, не нужные прелести, но Иван Дмитриевич не дал ей этого сделать. Ему уже стало совестно, что он не оценил ее трудов. Иван Дмитриевич схватился за один конец капотика, она– за другой, каждый тянул обновку к себе, и за этой богатырской забавой Иван Дмитриевич вдруг прозрел и понял, что и чулочки, и подвязочки вовсе не так плохи, как ему показалось вначале. Он отпустил свой конец обновки, жена плюхнулась на кровать, всхлипывая от обиды, но Иван Дмитриевич быстро утешил ее среди расшитых гладью и болгарским крестом подушечек, приятно разнообразивших скучный равнинный рельеф их семейного ложа.

Потом жена лежала головой у него на плече и сонным голосом рассказывала новости про соседей, про прислугу соседей, про соседских детей, собак и кошек. Это называлось у нее: излить душу. Наконец она заснула. Иван Дмитриевич осторожно выбрался из-под одеяла и, прихватив по дороге подарок Килина, прошел к себе в кабинет. Здесь у него стоял книжный шкаф, где, как в богадельне, на покое доживали свой век полысевшие клоуны, потерпевшие крушение паровозики, лошадки, мячики, волчки – словом, все то, чем когда-то забавлялся Ванечка и что свято сохранялось в память о его былой невинности. Игрушкам в шкафу было тесно, а книгам – просторно. В уголке притулилась стопка книжечек о похождениях сыщика Путилова. Иван Дмитриевич собрал их десятка полтора, Ванечка ими зачитывался. Сверху лежала последняя, месяц назад купленная книжка под названием «Секрет афинской камеи». В ней у Путилова появилась даже семья: обожаемый сын, лукавый бесенок, единственный в мире человек, способный провести великого сыщика, и кроткая, как ангел, жена, молча страдающая от того, что мужа постоянно нет дома.

Иван Дмитриевич сел за стол и раскрыл «Загадку медного дьявола».

Зачин был малооригинальный, хотя нельзя сказать, чтобы совсем уж далекий от жизненной правды: вечер, Путилов с сыном играют в шашки, жена музицирует на мандолине, но тут столичный обер-полицмейстер трубит в рог, взывая о помощи. Погода мерзейшая, а самовар так уютно гудит на столе, так сладко поет мандолина: останься, останься! Но долг превыше всего, надо ехать.

Пока он едет, покачиваясь в такт и так далее, выясняется, что с недавних пор в столице творятся странные вещи. Вот уже скоро месяц, как загадочно пропадают женщины, причем без разбора сословий, возраста и звания. Исчезают юные девы и почтенные матери семейств, дамы из общества и простые бабы, красавицы в расцвете лет и гадкие старухи с крючковатыми носами. Поначалу все окутано непроницаемой тайной, позже находятся два-три случайных свидетеля. Из их рассказов явствует, что несчастные женщины становятся жертвами каких-то людей в черных масках, которые вечерами подстерегают их на улице, затыкают рот, усаживают в карету и увозят куда-то, откуда они уже не возвращаются. Куда? Зачем? Кто эти люди в масках? Ответа нет, полиция бессильна, вот тогда-то полицмейстер и вспоминает о Путилове, пребывающем в опале за излишнюю самостоятельность суждений. С ним обошлись несправедливо, но он находит в себе силы подняться над личными обидами. Путилов опоясывается мечом и выходит на поле боя.

Первым делом он пытается понять, по какому принципу похитители выбирают своих жертв, есть ли между ними хоть что-то общее. Ему удается установить, что при массе различий всех исчезнувших женщин объединяет одно: все они из корысти или из любви к искусству занимались гаданиями, ворожбой, флоромансией, онирокритией, а также готовили приворотные зелья, предсказывали судьбу, вызывали духов и тому подобное. Уяснив это, Путилов берет под наблюдение одну популярную в Петербурге гадалку, пока что избежавшую участи товарок по ремеслу.

Однажды, когда она, возвращаясь от клиентки, идет пустынной вечерней улицей, люди в масках набрасываются на нее, заталкивают в карету. Кучер нахлестывает лошадей, карета скрывается во тьме, но сидящие в ней не подозревают, что Путилов успел вскочить на запятки. Он все предусмотрел, в карманах у него два револьвера и такая же, как у похитителей, черная маска с прорезями для глаз. В этой маске, принятый за своего, он проникает в их подземное логовище, соединенное, как следует из подслушанных здесь разговоров, с гигантской системой галерей, идущих в недрах земли под всей Европой и Азией, от Тибета до Гибралтара.

Путилов узнает, что эти люди объявили беспощадную войну всем тем, кто, по их мнению, служит сатане. Действуя в глубоком подполье – в буквальном и переносном смысле слова, – они тем не менее имеют покровителей в высших государственных сферах. Образованная ими конспиративная организация носит наименование Священной дружины. Тем самым подчеркивается ее здоровая национальная основа, но начальствует в ней почему-то Великий магистр, как в масонской ложе. Тот, впрочем, наравне с другими руководителями такого же ранга подчиняется некоему хану, обитающему где-то под Гималаями, в подземном дворце с окнами из ляпис-лазури. Несмотря на весь этот винегрет, дело весьма серьезно. Дружинники отличаются крайним фанатизмом, их связывает железная дисциплина. Что до идеологии, она характеризуется спартанской простотой, как все идеи, побуждающие не к размышлению, а к действию.

Видя вокруг себя полный упадок нравов и неограниченную власть золотого тельца, члены Священной дружины приписывают это влиянию служителей дьявола, которые должны быть распознаны и безжалостно истреблены, если не принесут покаяния в установленной форме. В этой деятельности на благо общества дружинникам противостоит не столько полиция – к ней они относятся с пренебрежением, сколько тайное общество палладистов Бафомета, разветвленная и тоже глубоко законспирированная организация. Хотя Священной дружине, как считают ее члены, покровительствует сам архангел Михаил, по ряду причин, остающихся для Путилова неясными, покончить с палладистами пока не удается. Пойманы и казнены лишь некоторые из них, далеко не самые важные. Временно главный акцент сделан на том, чтобы очистить Петербург от гадалок и ворожей, потому что они действуют в интересах Бафомета, целенаправленно влияя на судьбы людей, а через них – на ход истории. В итоге развитие общества уклоняется от того пути, который предначертан был архангелом Михаилом и таинственным ханом в толще Тибетского нагорья.

Однако российские законы чересчур либеральны, о сожжении на костре нет и речи, поэтому здесь, в мрачном подземелье, дружинники сами чинят суд и расправу. Привезенных сюда женщин подвергают испытанию: им предлагается или умереть, или поцеловать в уста медную статую Бафомета. Тех, кто выбирает смерть, не казнят, а отправляют в какой-нибудь отдаленный буддийский или православный монастырь, Те, кто предпочитает поцеловать медного дьявола, исчезают навеки. Готовность воздать лобзание его копии рассматривается как доказательство интимной связи с оригиналом.