Иск - Юрьев Зиновий Юрьевич - Страница 39

— Ну что ж, Густав, расскажите, расскажите, послушаем…

Полковник Ратмэн не зря просидел последние годы за письменным столом. Разбуди его ночью, и он мог бы со сна выдать шедевр стиля, принятого в Конторе. Он говорил четко, коротко, ясно. Он дал понять, что сожалеет о своей неуместной самодеятельности. Но что он докладывает тут же, как только понял свою ошибку.

— Ну… не надо так в грудь… — вздохнул генерал Иджер.

— Знаете, я как-то мальчишкой видел в зоопарке, как гориллы лупят себя в грудь… Такой звук… Как барабан… М-да… Я склонен думать, что вам нечего извиняться… Я, во всяком случае, об этой фантастической истории слышу в первый раз… М-да… И это странно. И признаться, немножко беспокоит… Я думаю, при нормальном прохождении информации я должен был что-нибудь знать об этом… Как вы называете это ужасное место?

— Ритрит, сэр.

— Да, Ритрит. И вместо того чтобы извиняться… — генерал снова помассировал переносицу, — вы, может быть, могли бы помочь нам… Вот что мы сделаем, дорогой Густав. Вот вам телефон человека по фамилии Хилэри Импиат. Он был связан с покойным Калебом Людвигом… И сейчас связан с его фондом. Он оказывал нам кое-какие услуги, и я надеюсь… Во всяком случае, я согласен с вами, как-то вся эта история…

— Как мне представиться ему? — деловито спросил полковник.

— Своим христианским именем, Густав. А я предупрежу его. Хорошо?

— Слушаюсь, сэр.

— А где сейчас ваш… этот… школьный друг?

— Николас Карсон? Вместе с приятельницей он ждет моих звонков. Я рекомендовал ему пока не рисковать и не высовывать нос.

— Разумно. В высшей степени разумно. Я бы пошел еще дальше. Я бы поставил человечка или двух у дома. На всякий случай. М-да… чтобы избежать ненужного риска. Раз уж за ними охотятся, не будем рисковать. Тем более если повезет, мы и с охотниками познакомимся. Давайте адрес.

Полковник продиктовал адрес и телефон.

— Спасибо, Густав, — устало кивнул генерал. — И позвоните утром этому Хилэри Импиату. Немножко эксцентричный человечек, но надежен, как Верховный суд. — Генерал беззвучно засмеялся и слегка приподнялся, давая понять, что аудиенция закончена. — Идите, Густав, и попытайтесь разобраться в этой… странной истории.

Генерал встал, несколько раз развел руки, глубоко вздохнул, поднял трубку телефона и попросил зайти к себе полковника Ларра. Тот явился через несколько минут и молча замер у двери.

— Если не ошибаюсь, полковник, вы любите классическую музыку? Включите, пожалуйста, проигрыватель. По-моему, там стоит Моцарт. Обожаю Моцарта. Светлый и чистый гений. Я не особый меломан, но, по-моему, нет в мире музыкального гения выше, чем Вольфганг Амадей Моцарт. Как вы считаете?

Полковник включил проигрыватель.

— И погромче, пожалуйста, — сказал генерал. — Когда я слушаю Моцарта, я хочу погружаться… тонуть в музыке… Вот так, спасибо. И садитесь поближе ко мне, здесь акустический фокус, и слышимость в этой точке просто изумительная.

Генерал закрыл глаза. На лице его появилось выражение блаженства. Несколько минут он молчал, потом пробормотал почти в самое ухо подчиненного:

— Густав Ратмэн случайно напал на след Ритрита. Один из сбежавших, Николас Карсон, его школьный приятель. Вот адрес, где он находится сейчас с приятельницей. Завтра Ратмэн позвонит Хилэри Импиату. Нужно помочь организовать встречу.

— Хорошо, сэр.

— Не так громко, вы мешаете мне слушать, — поморщился генерал.

Конечно, чувствовать постоянную ответственность, держать в голове детали множества дел, думал он, было утомительно. Но была и некая сладость. Чувствуешь себя как человек, управляющий марионетками. Маленькими, забавными марионетками. Одно движение руки, даже пальца — и кто-то тут же послушно отвечает тебе. В этом была успокаивающая гармония. По крайней мере, его марионетки никогда не сталкивались. О, он хорошо знал, что представляют из себя марионетки. Сложность их побудительных мотивов могла казаться непредсказуемой кому угодно, но только не ему. Он-то знал, что на самом деле вся эта сложность при первом же соприкосновении с ферментом опасности — а он наслаждался тем, что большинство людей воспринимало РА именно как источник опасности, — распадалась на несколько простейших элементов: страх, жадность и готовность предать ближнего. Именно поэтому управлять людьми было вовсе не сложно, нужно лишь не усложнять их. Они двигались в беззвучном танце, направляемые его волей.

Он улыбнулся. Конечно, эти мысли могли бы показаться кому-нибудь чудовищно самонадеянными. Кому-то могло показаться, что он хочет играть роль самого господа бога. Но это только иллюзия. Он не бог и не претендует на эту роль. Но он давно пришел к выводу, что марионетки не могут дергаться по своему усмотрению. Нити перепутаются, и они передавят друг друга. А люди все опутаны нитями. Нити жадности, зависти, глупости, голода тянутся от каждого. Было время, когда господь кое-как еще держал в своей деснице эти ниточки. Но марионетки потеряли веру в верховного кукловода, выдернули ниточки из ослабевшей, бессильной десницы и с ужасом обнаружили: они не знают, что делать. Но тогда должен быть некто, кто не отшатнется в страхе от ответственности, возьмет в руки кончики бессчетных нитей, распутает их и наведет в мире марионеток элементарный порядок.

Он, генерал Иджер, не боялся. Сознание чудовищной сложности стоявшей перед ним задачи наполняло его печальным и гордым чувством человека, решившего пожертвовать собой во имя блага других.

Пройдет совсем немного времени, и те, кто останется, воздадут ему должное за его гуманный подвиг. Именно гуманный, потому что разве не любовь к маленьким, беззащитным марионеткам движет им?

Генерал вздохнул. Божественная музыка струилась сквозь него, вымывала усталость и наполняла его светлой печалью. Скоро уже, скоро…

ГЛАВА 19

Никогда в жизни я ничего так не ждал, как ждал сейчас звонка Тони Баушера. Я смотрел на телефон и заклинал его: ну позвони же, позвони. Это такая простая вещь. Ток скользнет по проводу, возбудит соленоид, тот притянет молоточек, который начнет мелодично колотить о звонок. Это же элементарно. Я тут же подниму трубку, услышу голос Тони, и кончится невыносимое ожидание.

А оно стало действительно невыносимым. Тысячи раз я производил в уме все расчеты. Столько-то времени нужно было Тони, чтобы добраться до Кинглоу, столько-то для того, чтобы наметить план действий, столько-то для того, чтобы позвонить нам. Он знал, как мы ждем его звонка. Допустим, он не сразу нашел врача, который украл у него ноги. Он бы позвонил нам. Допустим, он не мог придумать план, как добраться до него. Он бы позвонил нам. При всех обстоятельствах он бы позвонил нам, потому что знал, что мы ждем его звонка и от этого звонка зависят все наши дальнейшие действия.

Поэтому телефон не мог не позвонить. И я сидел, уставившись на него, и повторял: ну позвони, позвони…

Но прошло уже трое суток, а телефон молчал.

— Он обязательно позвонит, — говорила Луиза, но в ее голосе не было убеждения.

Она была храброй женщиной. Она превзошла Геракла в своих подвигах и Пенелопу своей преданностью мне. Но нет более безжалостного растворителя для геройства и преданной любви, чем время. И я начал угадывать в Луизе тщательно скрываемый тягостный ужас. Она вырвала меня из знойного Ритрита, она заклинала себя, что по-прежнему любит холодную, бездушную машину, в которую чьей-то злой волей зачем-то вложена память, самосознание, душа умершего Ника Карсона. Но дальше что? Что я дал ей взамен? Чем я наградил ее за неслыханные подвиги? Она не просто выскочила из привычной жизненной колеи, она поднялась на неслыханные высоты духовной смелости, верности и самопожертвования. Вместо лавровых венков и аплодисментов я держу ее в жалкой комнате с вытертым ковром на полу, урчащими трубами в ванной и пятью старыми журналами с киногероями на обложках. И с бессильной болью и грустью я чувствую, как секунды, минуты и часы вынужденного бездействия разъедают ее храбрость и подмывают ее верность. О, она не подавала вида! Она смотрела на меня и говорила: