Голубица в орлином гнезде - Юнг Шарлотта - Страница 4

– Но, – продолжал он, – Богу также известно, что я не вижу никакого средства освободить Христину от власти того, кто имеет на нее больше прав, чем я… то есть, я знаю одно только средство, но ты и сама, жена, не захочешь к нему прибегнуть.

– Какое же это средство? – спросила Иоганна.

– Выдать его полицейским властям, как партизана Адлерштейна и одного из грабителей, ограбивших дом кузнеца Филиппа.

Христина вздрогнула; сама фрау Иоганна даже отступила, но затем сказала:

– Нет, конечно тебе нельзя на него донести; но отчего не попробовать пригрозить ему этим? Отправься завтра, как можно раньше, в его комнату, и объяви ему, что если завтра с рассветом не уберется отсюда со своими разбойниками, то их всех возьмут алебардщики.

– Угрожать тем, чего я не хочу и не могу исполнить, жена? Плохое это средство.

Между тем, Христина поднялась с места и, стоя перед дядей и теткой, с полными слез глазами, проговорила тихим, но твердым голосом:

– Пусть будет так, я покорилась своей участи с тех пор, как услыхала об этой бедной больной барышне, за которой некому ухаживать. Я уеду с отцом, – моя обязанность исполнять все, что он желает. Но, дорогой дядюшка! Похлопочите только, чтобы он скорее привез меня опять к вам.

– Как, и ты это говоришь, Христина! – вскричала тетка. – Да ведь ты делаешься больна, как только завидишь какого-нибудь рейтара?

– Святые угодники защитят меня, а вы за меня помолитесь, – дрожа отвечала бедная девушка.

– Я говорю тебе, что не знаешь, что такое эти ужасные берлоги, да дай Бог, чтобы никогда и не узнала! – вскричала фрау Иоганна. – Сходи-ка ты к отцу Бальтазару, Годфрид, да посоветуйся с ним. Увидишь, он тебе скажет, что это значит, послать агнца к волкам.

– Помнишь ли, жена, резную фигуру, что я сделал для исповедальни отца Бальтазара? – спросил Годфрид.

– Тут идет дело не о резной фигуре, но о нашей дочери.

– Ut agnus inter lupos, – тихо проговорил мейстер Годфрид, бросая полный любви взгляд на племянницу, та не только поняла цитату, но и припомнила фигуру, о которой говорил дядя; фигура эта изображала агнца, отмеченного крестом, покидающего овчарню и отправляющегося к кровожадным волкам.

– Увы, – сказала Христина, – я не апостол.

– Нет, но рука, ведущая тебя по пути долга, сумеет поддержать тебя…

– По пути долга? В самом деле! – перебила фрау Иоганна. – Как будто действительно долг заставляет эту несчастную малютку идти в шайку порочных людей с негодяем отцом, который готов продать ее за хорошую лошадь первому встречному!

– Я постараюсь объяснить брату, что ради его же собственных интересов ему выгоднее возвратить нам Христину. К тому же, я уже не такого дурного о Гуго мнения, как ты, жена! Наконец, Бог, святые угодники и собственный рассудок будут руководить Христиной до тех пор, пока она не будет нами возвращена.

– Как можешь ты надеяться на Божью помощь, когда сам не хочешь заслужить ее, отчего ты не идешь к отцу Бальтазару?

– Сходи к нему сама, Иоганна, – отвечал мейстер Годфрид, убежденный, что отец Бальтазар взглянет на дело также, как и он сам, и успокоит фрау Иоганну.

Священник жил недалеко от дома Годфрида, и еще не было настолько поздно, чтобы он отказался придти. Послали слугу сказать отцу Бальтазару, что фрау Иоганна Сорель желает с ним переговорить. Через несколько минут пришел священник; это был бодрый, свежий старик, с умным выражением лица; видно было, что он вел трезвую, трудную жизнь. Также, как и друг его Годфрид Сорель, отец Бальтазар был большой приверженец идей знаменитого страсбургского проповедника Иоанна Таулера. Когда Иоганна объяснила ему в чем дело, то ожидала, что он тотчас же возьмет ее сторону. Но, к удивлению и огорчению почтенной фрау, отец Бальтазар объявил, что мейстер Годфрид совершенно прав, и что до тех пор, пока Гуго Сорель не потребует от своей дочери чего-нибудь действительно предосудительного, дочь обязана ему повиноваться. К этому священник энергически и уверенно прибавил, что Господь не оставит ее и будет ей руководителем и защитником. Тексты из священного писания, приведенные священником на латинском языке, несколько ободрили племянницу, понявшую их, и произвели впечатление на тетку, не понявшую ни слова. Сверх того, оставалась надежда, что во всяком случае срок пребывания Христины в замке Адлерштейн будет зависеть от хода болезни молодой барышни, и, как только та выздоровеет или умрет, Христина возвратится домой. Фрау Иоганна должна была этим удовольствоваться. Священник ушел, обещав Христине повидаться с ней завтра до обедни в исповеднице. Всю ночь тетка с племянницей провели в приготовлениях к столь неожиданному отъезду.

Немало слез пролилось в эту тяжелую ночь; почти каждая вещь, попадавшая под руку тетке, напоминала ей разные маленькие услуги, оказываемые Христиной по хозяйству. И вся эта счастливая, мирная жизнь так внезапно расстроилась! Между делом, фрау Иоганна читала племяннице длинную проповедь о необходимости быть осторожной и предусмотрительной, и советовала ей, как можно более остерегаться франтоватых рейтаров, пьяниц-воинов и особенно молодых баронов, от которых честной горожанке ничего нельзя ожидать доброго; на этом основании когда в замке соберется молодежь, Христине всего благоразумнее не отходить от кресла Эрментруды.

В промежутках этих речей, фрау Иоганна давала племяннице советы, как ходить за больной, как приготовлять различные лекарства, которые будет полезно ей давать. Мало того, добрая фрау до того увлеклась, что на минуту у нее родилась мысль самой предложить свои услуги Эрментруде в качестве сиделки, так как она на это гораздо способнее, чем племянница. Но почти сейчас же распорядительная домохозяйка вспомнила, как от ее отсутствия пострадает благосостояние мейстера Годфрида и ведение хозяйства; а еще сильнее поколебала ее мысль, что скажет известная сплетница в городе фрау Гертруда Грундт, когда узнает, что фрау Иоганна Сорель уехала куда-то с каким-то рейтаром. Все эти моментально возникшие соображения понудили Иоганну отказаться от такого намерения, и она даже ни слова не промолвила об этом ни мужу, ни племяннице.

Когда на следующее утро, Гуго Сорель пробудился на своих мягких пуховиках, и собирался надеть свой костюм из буйволовой кожи, то вдруг увидал, что во время его сна, около кровати положен был новый полный рейтарский костюм и пара крепких сапог, приспособленная к общему туалету.

– О, о! мейстер Гетц, – сказал Гуго, входя в столовую, где уже собралось все семейство, – я угадал твои штуки; ты хочешь мне показать, что мне есть из-за чего время от времени посещать отчий дом.

– Действительно будет из-за чего, – отвечал Годфрид, – когда ты опять привезешь мне мою белую голубку.

– А если я ее привезу с мужем, большим детиной рейтаром, – сказал Гуго смеясь, – как ты его примешь?

– Будет зависеть от того, каков он окажется. Расположение духа рейтара было очень хорошо настроено новым платьем, и в особенности созерцанием кошелька, лежавшего на столе около Годфрида, и он более серьезным тоном сказал:

– Бояться нечего; мои товарищи любят невест потолще и порумянее Христины; а она сегодня что-то еще бледнее вчерашнего. Ну же, дочка, перестань плакать!

– Я не буду плакать, отец, – покорно отвечала Христина, – я повинуюсь вам.

– Хорошо, дитя мое, помни… чтобы слез не было! Твоя мать плакала с утра до ночи; выплакав все слезы, она была печальна и недовольна, когда я был с ней ласков. Это для нее кончилось худо. Слушай: будешь мне хорошей дочерью, – я буду тебе хорошим отцом.

В то время, когда Гуго говорил эти слова, во взгляде его мелькнуло доброе выражение, несколько ободрившее бедную девушку, которую он отрывал от всего, к чему она до сих пор была привязана. Христина повторила обещание повиноваться воле отца, тем с большей готовностью, что утренние молитвы и исповедь подкрепили ее бодрость.

– Хорошо, дочь моя. Ну, теперь можешь ли ты вместе со мной усесться на нашего старого Нибелунга? Спина у него такая мягкая словно он откармливался в конюшне какого-нибудь богатого горожанина. А если еще тетка даст тебе подушку, я обещаю тебе такую прогулку верхом, какой ты не делала с тех пор, как мы приехали сюда из Инсбрука; это было давно уже, и ты не помнишь этой поездки.