Голубица в орлином гнезде - Юнг Шарлотта - Страница 3

– Что ты хочешь сделать с Христиной, брат? – серьезно спросил Годфрид, усаживаясь по другую сторону печки. Тем временем, Христина, склонив голову на колени тетки, с некоторой надеждой слушала, как фрау Иоганна горячилась и говорила, что ни мейстер Годфрид, ни она ни за что не согласятся расстаться с племянницей.

– В самом деле! – грубо сказал Гуго. – Разве я не имею права делать с дочерью, что мне угодно? Какое вам дело, куда я намерен девать ее?

– Какое дело, брат? – сказал Годфрид. – Но мне кажется, что воспитав Христину, как собственную дочь, и оставляя ее наследницей всего моего имущества, я имею некоторое право вмешиваться в твои распоряжения относительно нее.

– Что же, вы уже ей нашли мужа, что ли? Какого-нибудь игрушечного мастера, вероятно? Покажите же мне его по крайней мере. Если он мне понравится и любит мою дочь, я пожалуй соглашусь на их брак и привезу ее сюда обратно, когда она исполнит то, зачем я ее увожу.

– Тут речь идет вовсе не о замужестве, – отвечал Годфрид, – Христине еще не минуло семнадцати лет. Я еще успею найти для нее честного, хорошего человека, который сумеет оценить сокровище, что я доверю ему.

– Да, и будет заставлять ее всю жизнь, с утра до ночи, чистить свою оловянную посуду! – сказал насмешливо Гуго, и видимо задетый за живое обещанием брата оставить свое имущество племяннице, прибавил серьезно: – Как! Да разве у тебя нет своих детей, брат?

– Никого, кроме той, что теперь в раю, – отвечал Годфрид, перекрестясь. – Если Христина останется с нами и будет заменять нам дочь, все наше состояние, после нашей смерти, будет ее. Часть останется и тебе, брат, если когда-нибудь захочешь отдохнуть от бродячей жизни. В противном случае, – прибавил Годфрид, опустив глаза в землю, – мои скромные сбережения пойдут на окончательную отделку нашего собора.

– Да кто же тебе говорил, Гетц, что временный отъезд от тебя моей дочери помешает ей сделаться кухаркой, приготовлять кислую капусту и беспрестанно чистить посуду. Ведь эти качества, кажется, очень драгоценны в твоих глазах!

– Я еще ничего не знаю о твоих намерениях, Гуго; слышал только, что ты хочешь отвезти Христину в замок Адлерштейн; а общее мнение, что этот замок притон разбойников.

– А! А! Ты, как я вижу, слыхал об Адлерштейне. Да, мы-таки порядком понамяли бока нашим добрым купчикам. Ульм знает кое-что об Адлерштейне и о Спорном Броде.

– Все, что знает о них Ульм, делает им мало чести, – с важностью отвечал Годфрид. – Но Ульм знает также, что император готовится составить союз против всех разбойничьих притонов в Швабии, и худо будет тем, кто не присоединится к его знаменам.

– Э, пусть император Франц убьет прежде медведя, а потом уж продает его шкуру! Он никогда еще не пробовал взлезть к орлиному гнезду. Уверяю тебя, одна сестра Иоганна со своей прялкой могла бы защитить Адлерштейн против пятисот человек. Это баронство свободное, говорю тебе, мейстер Годфрид, баронство, никогда не присягавшее на подданство ни императору, ни швабскому герцогу. Эбергард такой же король на своей скале, как молодой Макс… (как там еще его зовут далее) король римлян, да еще больше, потому я что-то не слыхал, чтобы римляне особенно уважали своего короля. Нет, бороться с нашим старым бароном трудновато, это все равно, что перескочить через пропасть.

– Да, – сказал Годфрид, – эти свободные бароны жестокие тираны, и я сомневаюсь, в своем ли ты уме, что решаешься везти в такую берлогу свою дочь…

– Я везу ее туда по приказанию самого барона, – отвечал Гуго. – Видишь ли, они очень несчастливы в детях. У баронессы Кунегунды было человек двенадцать детей, а осталось всего двое: молодой барон и госпожа Эрментруда. Да оно и не удивительно; стоит только поглядеть на нашу баронессу; природа верно ошибкой создала ее женщиной, а не мужчиной. Она сама из рода Адлерштейнов; она вышла замуж за своего двоюродного брата. Она еще надменнее и неукротимее самого старого барона, и, конечно, может гораздо лучше обращаться с мечом и щитом, чем нянчить детей. Теперь наша молодая барышня так нездорова, что жалость смотреть, какие у нее впалые щеки и как она чахнет с каждым днем! А отец с братом любят ее до безумия, и готовы отдать все на свете, лишь бы она выздоровела. Сначала думали, что барышню кто-нибудь околдовал; позвали старуху Ильзебиллу и пытали ее водой; бедная старуха вышла из воды также невредима, как новорожденный щенок; тут уже Урсула, старая ключница, не знала кого и подозревать. Только, однажды, проходя мимо комнаты Эрментруды, я, сквозь растворенную дверь, увидел, что бедная барышня сидит на стуле с высокой спинкой, повесив голову; ноги висят, не доходя до полу, а на полу ни скамеечки, ни подушечки. Перед барышней стоял кусок пережаренной, подгорелой говядины, черный хлеб и кислое вино; а мать сидит, да попрекает дочь, что та капризничает и не дает в доме никому покоя. Вот, после этого вскоре, молодой барон стал жаловаться, что никак не мог остановить какого-то проезжего жида-лекаря, который мог бы вылечить его сестру. Тут я не вытерпел, и говорю, что никакой лекарь не может помочь барышне, а ей всего нужнее хороший уход; надо, что бы ее всячески нежили и покоили; укладывали в мягкую и спокойную постель; кормили хорошим бульоном, поили вкусными напитками и окружали бы всеми маленькими заботами, к каким способны только женщины. Старая барыня стала мне попрекать, по своему обыкновению, что я хочу приучить к мещанским вкусам и женским прихотям девицу из семейства Адлерштейнов. Но старый барон и его сын тотчас же поняли в чем дело.

– У тебя есть дочь? – спросил барон.

– Да, ваше сиятельство, говорю, то есть не знаю еще наверное, жива ли она, я оставил ее очень слабым и больным ребенком.

– Ну, так вот что, – говорит мне господин, – если ты привезешь сюда дочь и она поможет Эрментруде, я сделаю тебя своим главным конюшим, предоставлю тебе получать четвертую долю из добычи, и буду содержать для тебя пару лошадей в моей конюшне.

Молодой Эбергард подтвердил обещания отца.

Годфрид заметил, что фрейлейн Эрментруде лучше всего было бы пригласить сиделку, а вовсе не такого неопытного ребенка, как Христина, но Гуго отвечал, что ни одна сиделка не согласится отправиться в Адлерштейн, а захватить где-нибудь сиделку силой очень нелегко. Кроме того, рейтар заявил, что имеет право распоряжаться своей дочерью, и ее услуги доставят лично ему такие выгоды, от каких он вовсе не намерен отказываться.

Сказать по правде, старый барон ничем иным не мог заплатить за ухаживанье за дочерью, как только подобными обещаниями.

Граждане средневековой Германии имели весьма твердые, но определенные понятия об отеческой власти; они смотрели на дочерей, как на полную собственность отцов, и, хотя мейстер Годфрид Сорель вполне заменял место отца для своей племянницы, но на доводы своего брата мог отвечать только возражениями, которые произвели на рейтара не более впечатления, чем советы, полученные им в юности. Сытный ужин, доброе вино, спокойное кресло и дельный, серьезный разговор мейстера Годфрида вскоре повергли бесшабашного воина в дремоту, от которой он очнулся только затем, чтобы последовать за хозяином в приготовленную для него комнату, где рейтар вскоре богатырски захрапел на мягких пуховиках.

После его ухода, в галерее можно было говорить свободнее, и дядя с теткой стали советоваться, между темь, как Христина сидела, положив голову на грудь Иоганны. Почтенная фрау была в страшном негодовании. Как, ее дочку, ее милую Христину везут в разбойничий притон! Кроткую голубку, так долго ею оберегаемую от всякого зла… Да Иоганна лучше решилась бы отдать ее самому сатане в руки!

– Что же делать, – сказал Годфрид, – отец хочет.

– Родительские права принадлежат тем, кто исполнял родительские обязанности, – возразила Иоганна. – Помнишь, что говорит в басне козленок козе, когда та хотела его отнять у овцы, что его выкормила? Стыдись, Годфрид, ты совсем не любишь свою племянницу!

– Один Господь знает, как я ее люблю, – отвечал Годфрид, между тем, как красноречивый взгляд на него Христины оправдывал его от такого обвинения. И дядя стал гладить шелковистые волосы девушки, и поцеловал ее в лоб.