Эта милая Людмила - Давыдычев Лев Иванович - Страница 37

Первым не выдержал тягостного молчания Герка и спросил довольно насмешливо:

— Ну, какие будут предложения или указания с приказаниями? — и добавил почти торжествующе: — Говорил я вам, что ничего, у вас…

— А я вам вот что скажу! Вернее, тебе, дорогой внучек, заявляю! — Дед Игнатий Савельевич в сердцах два раза яростно крякнул, грозно покряхтел три раза и притопнул сначала левой, а затем правой ногой. — Утро вечера мудренее! Я лично сейчас же начинаю готовиться к многодневному походу! В восемь часов нуль-нуль минут мы с Геркой выступаем. Желающие могут присоединиться. Кто в чем сомневается, пусть до утра подумает.

— Чего думать-то? Думать-то чего? — запальчиво воскликнул Герка. — За этой завтра милиция или папаша прикатит! Эту тётечка дорогая не отпускает! Обеих завтра домой отправляют! Чего тут думать-то? Поход Людмилушка придумала, а топать мне?

— Пойду я в поход или не пойду, — задумчиво и медленно проговорила Голгофа, — мне всё равно попадёт. Так уж лучше пусть мне попадёт после того, как я вдоволь налюбуюсь у костра настоящими звёздами на настоящем небе. Проводите меня, пожалуйста, на сеновал, дедушка.

— А не боязно будет тебе там с непривычки-то?

— Ещё как! Но, понимаете, я хочу побояться! Я хочу чего-нибудь испытать! Переживать хочу! Я даже хочу, чтобы мне попало!

— Ты становишься нормальным человеком, — с уважением заметила эта милая Людмила.

— Нет, обе вы ненормальные, — грустно сказал Герка. — Если её одну в кино не пускают, то в многодневном-то походе она запросто и спокойненько и помереть ведь может!

Все вскочили, чтобы ему возразить, и Герка продолжал уже совсем-совсем запальчиво:

— Она же не-прис-по-соб-лен-на-я! Нам же её на руках нести придётся! Или носилки специальные делать! А вдруг ещё и деда из-за неё в милицию заберут? Какой же многодневный поход получится, когда за тобой милиция гонится? Людмилушка тут с тётечкой и котиком будут мультики по телику смотреть, а я и дед с Голочкой мучайся, да?

— Ты со мной мучаться будешь?! — возмутилась Голгофа. — Я не предоставлю тебе такой возможности, — ледяным тоном закончила она.

— Да Герман просто сам побаивается идти в поход, — насмешливо заявила эта милая Людмила. — А сам-то ты прис-по-соб-лен-ный? А не тебя ли придётся на руках нести или на специальных носилках тран-спор-ти-ро-вать? Ты, Герман, в данном случае о себе позаботься, а не о нас.

— Может быть, я физически и не очень подготовлена к многодневному походу, — уже почти сквозь слёзы сказала Голгофа, нервно поправляя свои голубые волосы, — но зато я… я зато… зато у меня достаточно желания, чтобы выдержать все трудности! И, к твоему сведению, Герман, я от тебя ни капелюшечки не завишу и прошу тебя обо мне не беспокоиться.

— Главное, ребята, картошки не забыть! — выходя на крыльцо с рюкзаком в руках, пропел дед Игнатий Савельевич. — Лук, главное, ребята, не забыть, лавровый лист, перец. Уха у нас будет… на всю жизнь запомните. А чаёк мы будем заваривать на смородиновом листе… И не важно, кто из нас к походу многодневному подготовлен, кто — нет. Для того мы в поход и отправляемся, чтобы сил набраться, закалиться, укрепить наши нервные системы. Сейчас — спать!

Он ушёл устраивать ночлег для Голгофы на сеновале. Людмила отправилась к тётечке, даже не взглянув в сторону Герки. Тот медленно, словно неуверенно скрылся в доме, плюхнулся на табуретку, сидел с мрачнейшим видом и никак не мог сообразить, чем же конкретно он так раздосадован и почему ему необходимо с кем-нибудь поругаться? Только что состоявшийся спор настолько перепутался у него в голове, что Герка вдруг метнулся к дверям, в ужасе подумав, что именно сейчас сюда примчится милиция!

Суетливыми, мешающими друг другу движениями он пытался закрыть дверь на крючок, и лишь когда услышал во дворе пение: «Главное, ребята, топорик не забыть!», — в изнеможении опустил руки, вернулся в комнату и рухнул на кровать.

А на улице тем временем происходило нечто весьма и весьма любопытное, из ряда, так сказать, вон выходящее. Появившись на улице, закрыв за собой калитку, эта милая Людмила услышала довольно громкое и злое сопение и не менее злое пыхтение. Пройдя несколько шагов, она услышала что-то, напоминающее визгливое рычание, всмотрелась в темноту и сначала ничего толком не могла разглядеть. На земле барахтался и катался, сопя, пыхтя и визгливо рыча, человек.

Приглядевшись, эта милая Людмила чуть не вскрикнула от страха: он весь был опутан веревками. Он попытался встать на ноги и упал, гулко ударившись о землю.

— Развяжи мене! — писклявым голосом крикнул человек, увидев её. — Развяжи мене! — Он продолжал барахтаться и кататься, стараясь освободиться от веревок, и, кажется, запутывался всё больше.

И тут эта милая Людмила рассмеялась так звонко и громко, что Пантя (а перед ней был именно он) перестал двигаться, а когда она засмеялась ещё звонче и громче, яростно пропищал:

— Я тебе нос оторву, если…

— Да как же… да как же… — пытаясь сдержать смех, с трудом выговорила эта милая Людмила. — Да как же ты МЕНЕ нос оторвешь, если ты связан по рукам и по ногам?

Но злостный хулиган, видимо, уже плохо соображал и слышал и пропищал ещё более яростно:

— Я тебе и ухи оторву! Если ты мене не развяжешь! — И с каждой новой попыткой освободиться он всё крепче запутывался в веревках. — Если ты мене… я тебе… — угрожал он всё писклявее. — Я тебе… если ты мене… я тебе… если ты мене…

Вполне вероятно, уважаемые читатели, что вы пока ещё сами не догадались, что же произошло со злостным хулиганом Пантелеймоном Зыкиным по прозвищу Пантя, так я вам с удовольствием и, честно говоря, с большой радостью объясню.

Помните, дед Игнатий Савельевич сделал для единственного внука специальную загородку — между четырёх кольев натянул верёвку? Ну, чтобы не в меру избалованный Герка мог тренироваться, готовиться быть живым экспонатом наравне со скелетом мамонта в областном краеведческом музее?

Так вот, привычно слоняясь по улицам, но уже не в надежде сделать кому-нибудь пакость или мерзость, а просто изнывая от безделья и одиночества, Пантя вспоминал и вспоминал, как весело провел он день, подглядывая за нашей троицей. Сейчас его и тянуло к ней, и он не сразу догадался, где её разыскать. И когда Пантя обнаружил ребят во дворе деда Игнатия Савельевича, то с интересом, хотя ничего толком и не понимая, стал подслушивать спор о каком-то многодневном походе.

И как вы помните, уважаемые читатели, тётя Ариадна Аркадьевна оборвала спор и быстрыми, решительными, почти солдатскими шагами не прошла, а промаршировала к калитке и резко толкнула её.

Калитка обо что-то стукнулась, раздался приглушенный писклявый вскрик, и послышался стремительно удалявшийся топот ног.

Обескураженная спором о походе, раздосадованная, рассерженная, разгневанная, растерянная, тётя Ариадна Аркадьевна ничего не заметила и уже не промаршировала, а медленно и устало, опираясь рукой о заборчик, прошла в свой дворик.

Пантя же, получив довольно крепкий удар по лбу калиткой, бросился бежать, в темноте налетел на верёвку, упал на спину, перевернулся, чтобы встать, и начал запутываться, выдернув к тому же колья… И чем сильнее и отчаяннее старался он выпутаться, тем крепче запутывался…

Тут и подошла эта милая Людмила. Тут Пантя и стал требовать, чтобы она освободила его, да ещё и угрожал:

— Ты мене… я тебе…

Она поинтересовалась возмущённо:

— А ты по-человечески попросить не можешь?

— Не! Не! — искренне признался Пантя. — Ухи оторвать тебе могу! И нос оторвать могу! Развяжи мене!

— Ну тогда и лежи! — рассердилась эта милая Людмила. — Пока на ТЕБЕ грузовик не наедет! Или трактор! А ещё лучше — бульдозер!

— Не! Не! Не-е-е-е… — таким жалобным голосом пропищал Пантя, что она сразу же пожалела его, но строгим тоном приказала:

— Повтори за мной: пожалуйста, развяжи меня.

— Ррррррррразвяжи мене!!!!!

— Не рррррррразвяжу я ТЕБЕ, — передразнила эта милая Людмила, — пока ты МЕНЕ не скажешь «пожалуйста»!