Трудная любовь - Давыдычев Лев Иванович - Страница 36

В квартире не прекращались разговоры о необходимости жениться, о том, что без женщины не проживешь. Пьяные друзья, гогоча, уверяли, что жена нужна, хотя она что-то вроде чемодана без ручки: и носить неудобно, и бросить жалко.

Николай слушал обоими ушами и не понимал, почему отец не оставил у себя Зинаиду.

На фронт отец ушел добровольцем и в сентябре сорок первого года погиб. Перед уходом в армию он устроил сына в ремесленное училище.

Военное время Николай пережил трудно. Тяжелая работа, постоянное недоедание и недосыпание привели его на базар. Тут он увидел, как по-разному живут люди. Одни за кусок хлеба отдают последнюю рубашку, другие спокойно ждут, когда к вечеру хлеб вздорожает. Одни получают домой похоронные, другие — пачками носят домой деньги. Одни ждут с фронта женихов, другие, позабыв мужей, хохочут с упитанными тыловиками.

Многому научился Николай. Он покупал продовольственные, хлебные и промтоварные карточки, отоваривал их, делясь с продавцами, остальное выгодно сбывал. Обулся, оделся, стал есть досыта.

В мае сорок пятого Николай расстался с рынком. Работал он мастером цеха, поступил в вечернюю школу, сообразив, что без образования далеко не пойдешь, но скоро не выдержал и бросил учебу. В партию ему посоветовал вступить редактор многотиражной газеты, куда Николай посылал небольшие заметки. Он чутьем догадался, что без партбилета хорошей должности не получишь.

Так оно и случилось. Ему вручили билет и назначили ответственным секретарем редакции. Информации Николая стали появляться в областной газете. Он узнал, что такое гонорар, и решил, что рожден быть журналистом.

Рано проснувшееся влечение к женщинам доставило ему немало неприятных переживаний. Он не пытался разумом охладить разбуженную кровь, а, наоборот, с острым любопытством следил, как беспокоит его страсть, искал книги, в которых заинтересовавшая его сторона жизни описывалась с явным откровением, жадно прислушивался к непристойным анекдотам, к сплетням о знакомых девушках.

Он лишь ждал случая, чтобы поближе узнать, что такое женщина, и каждое очередное влечение принимал за любовь. Всякий раз он понимал постыдность своих желаний, ходил, опустошенный, словно его публично разоблачили.

В цехе он пригляделся к одной работнице — полногрудой хохотушке Аньке, румяной, задорной, о которой шли сомнительные толки и победами над которой хвастались почти все парни. Николай пригласил ее в кино.

Прижавшись к Аньке, он не видел происходившего на экране. Всю дорогу он молча обвинял себя в трусости, а у крыльца обнял Аньку и поцеловал. Она удовлетворенно рассмеялась и прошептала:

— Нельзя — соседка дома. На той неделе приходи, она в ночную будет.

Губы у нее были влажные и горячие. Он испуганно ответил на поцелуй и быстро пошел прочь. Больше он к ней не приходил, сообщив приятелям, что она ему не понравилась.

Он не мог думать о женщинах иначе, как о существах, предназначенных для вполне определенной цели. Не зная их, он был уже развращен в глубине души. Встретив Ольгу, он на некоторое время преобразился, словно очистился, но, став мужем, отметил с насмешливым удивлением: «Вот как, оказывается, просто. А я мучался».

Чем дальше шла семейная жизнь, тем быстрее исчезало очарование, которое когда-то привлекло его в Ольге. Постепенно он обнаружил, что она ничем не лучше других красивых женщин.

Николай соглашался: может быть, он жил неправильно. Не в этом дело. Хуже ли других он жил? Вряд ли. Не важно, что скрывается в душе, в думах; важно, что человек делает. А если и бывало что-нибудь некрасивое — ерунда. С кем не бывало?

И вообще, вся эта история больше неприятна, чем страшна. Но если на людях ему еще удавалось сохранить невозмутимость, то дома он давал волю злости, ревности, оскорбленному самолюбию, а иногда и страху. Лишь надежда, на то, что и Ольга, может быть, страдает, доставляла ему некоторое удовлетворение, которое особенно усиливалось, когда Николай бывал пьян. Возвратясь домой, он рассуждал вслух, произносил против бывшей жены целые обвинительные речи. Он пил не потому, что этого требовал организм, как бывает с алкоголиками, а потому, что ничего не мог делать, даже читать. Стоило ему вспомнить, что сейчас он придет в свою пустую квартиру, и ноги сами несли его к ближайшему киоску или в пивную. После первого стакана он уже искал собеседника, охотно вступал в разговоры, разглагольствовал о подлости женского пола, воспевал холостяцкое житье и рыдал.

На работе Николай почти ничего не делал. Все казалось мелочным, ненужным. Он даже не читал «Смены». Случалось, что, переборов лень и равнодушие, он отправлялся на завод, расположенный где-нибудь на окраине города, но у входа в заводоуправление поворачивал обратно.

Однажды он провел день на кондитерской фабрике и не написал ни строчки. И действительно, — уныло отмечал Николай, — ничего не случилось: газета не стала ни лучше, ни хуже.

Работа опротивела.

И только иногда, вспомнив, что за строчки платят, Николай оживал. Он брался за телефонную трубку, обзванивал заводы, фабрики, учреждения и сдавал в секретариат информацию за информацией. Нужны были деньги.

Иногда, завидуя Валентину, он принимал деловой вид, но желание показать себя, трудолюбивым быстро проходило, и он со злорадством твердил себе: «А я не могу так». Под разными предлогами он перепоручал Валентину всю работу.

Всеми поступками Николая двигала злоба. Это он, Лесной, виноват в несчастье, свалившемся на голову Николая, хорошего, в сущности, человека! И Николай искал, ждал случая, чтобы доказать, каков он есть на самом деле, этот тип в белоснежной рубашке.

Как-то Копытов поручил Николаю написать передовую. Он обратился к Валентину, и тот на память перечислил несколько фактов. Николай написал передовую и сел к телефону. Если бы Лесной переврал хотя бы один факт!

Однажды Николай не выдержал, возвратил Валентину небольшую зарисовку о каменщиках, придравшись к пустяку, причем сразу же заметил, что неправ.

— Вы просто ничего в этом не понимаете, — сказал Валентин.

— Выбирайте выражения! — огрызнулся Николай. — Хорошо, я подпишу, вам же отвечать.

Его раздражала аккуратность Валентина. Сам Николай редко брился, ходил в старом, изрядно поношенном костюме, в больших неуклюжих валенках, в которых обычно ездил в командировки.

— Что с вами? — спросил Полуяров. — Подойдите к зеркалу. Не стыдно?

— Стыдно? — иронически переспросил Николай. — Но это наиболее соответствует моему настроению.

Но разговор подействовал на него. Он поспешил домой, затопил печку и едва не заплакал от охватившей его грусти. Быть может, он напрасно обвиняет Ольгу в искусно скрываемой связи? Быть может, он сам виноват и стоит ему отказаться от подозрений, и Ольга… вернется?! А что? Вон полный шкаф ее платьев, под кроватью две пары туфель, везде ее вещи. Если бы она не рассчитывала вернуться, давно бы все забрала. Ведь она — Николай начинал в это верить — не живет с Лесным. Что же помешает ей вернуться? Ведь не могла же она уйти просто так!

Нужно написать ей. Она добрая, она поймет. Нельзя же ставить человека в такое идиотское положение, в какое попал он!

Николай склонился над бумагой.

Он вскочил, потирая руки. «Вот, что давно надо было сделать!» — радостно думал он и явственно, зримо вспомнил Ольгу. Вот здесь она жила, здесь любовь была и прочее. Он с размаху ударил по подушке и чуть не выругался… Конечно, его письмо она примет за проявление слабости, и он опять останется в дураках.