Корабли Мериора - Вурц Дженни - Страница 77

— Кем бы он там ни был, но управлять кораблем он умеет, — добавил первый помощник.

— Что, заскулили, щенята? — огрызнулась Диркен. — Забыли, что он лжец и чародей, и готовы просить за него?

Никто из матросов не осмелился встретиться с ней глазами. Капитану не пристало советоваться с командой. Диркен умолкла, оставляя последнее слово за собой. Матросы на реях все это время с любопытством слушали разговор внизу и совсем забыли, что по их неподвижным теням капитан сразу поймет, что они бездельничают. Так и случилось. Диркен задала им взбучку, потом спросила Аритона:

— Если ты говоришь правду и дальнее мореплавание — не колдовство, значит, этому может научиться каждый?

— Кто угодно, у кого есть глаза, уши и руки, — заверил ее Аритон. — Кстати, мои руки могут остаться связанными. Я объясню, как пользоваться инструментами, и ты сама будешь прокладывать курс.

— Твои руки останутся связанными. И ноги тоже.

Довольная одержанной победой, Диркен послала матроса за веревкой.

— А из гаваней я выбираю Фэрси. Сделай так, чтобы корабль приплыл туда. Обманешь — твоей дохлятиной будут кормиться крабы.

Разогнав матросов по местам, Диркен развязала мешок Аритона и с изумлением стала извлекать оттуда непонятные блестящие предметы и старинные карты. Она не знала, сколько времени прошло. Когда от голода ей свело живот, Диркен догадалась, что сегодня еще не проглотила ни кусочка. Она кликнула юнгу и тут же вспомнила про жирного индюка с кляпом во рту, томящегося у нее в каюте. Если только этот мешок с салом не задохнулся, его можно будет развязать и выпустить.

Юнга не появлялся. Диркен нехотя оторвалась от карт и инструментов и спустилась к себе.

В каюте было темно и подозрительно тихо. Диркен выругалась. Когда ее глаза привыкли к полумраку, она выругалась вторично. Юнга беззвучно спал на ее койке. Тесак, позаимствованный у кока, вывалился из его пальцев. Лезвие отражало синеву небес, видневшихся в маленьком иллюминаторе. Тесак лежал почти рядом с сапогами пленника.

Увы, Дакару было не до борьбы за свободу. Его лицо позеленело, а волосы от пота стали курчавыми. Диркен удивило, что он как-то ухитрился вытолкнуть кляп. Нагнувшись за тесаком, она оглядела пол каюты, но не увидела даже маленького кусочка тряпки. Неужели толстяк сжевал и проглотил кляп?

Так оно и было. Теперь живот пророка крутило вдвое сильнее: от морской болезни и от съеденной грязной тряпки.

— Где Аритон? — простонал Дакар.

— Привязан к бизани, и хорошенько привязан, если желаешь знать.

Немного подумав, Диркен убрала саблю в ножны. Чтобы перерезать веревки, хватит и тесака.

— Там он и останется, пока корабль не придет в обещанную им гавань.

Безумный Пророк кряхтел и растирал затекшие руки.

— Сколько твоих матросов он уложил, прежде чем вы сумели его связать?

Диркен возилась с веревками на ногах Дакара. Услышав вопрос, она сердито вскинула голову.

— Ни одного, — раздраженно ответила капитан. — Представь себе, сдался без сопротивления.

— Ах, госпожа, — горестно вздохнул Дакар. — Ты его совсем не знаешь. Сама не заметишь, как он заставит тебя думать в нужном ему направлении. Говорю тебе об этом не понаслышке. Значит, он никого не убил? А зачем ему убивать, если ты теперь пляшешь под его дудку?

Диркен встала с колен. Глаза ее гневно сверкали. Рука, сжимавшая тесак, замерла.

— Ты сильно его ненавидишь. Но твоя ненависть меня ни в чем не убеждает.

Дакар встряхнул головой и зажал ладонями рот, удерживая новый позыв на рвоту. Он выбрался из каюты и поплелся на палубу. Диркен захлопнула дверь каюты и встала, скрестив на груди руки. Юнга спал, и никто не видел ее дрожащих пальцев.

— Эт милосердный, я никому из вас не верю, — прошептала она. — Что бы ни плели мне оба, последнее слово все равно останется за мной.

Отяжелевшее, уставшее от изобилия красок и запахов лето на берегах Эльтаирского залива как будто замерло в ожидании скорой осени. Долины и крутые склоны холмов, пышно и беспорядочно заросшие деревьями и вечнозелеными кустами, тонули в дымке разогретого пряного воздуха. С дубов гроздьями свешивались желуди. Смолкли песни жаворонков, не только услаждавшие человеческий слух, но и отмечавшие границы птичьих владений. Птенцы оперились, научились летать и покинули родительские гнезда. Было жарко, и даже ветер с залива не всегда приносил желанную прохладу. Но в горах к западу от Джелота, куда по просьбе Асандира отправился Люэйн, полновластным хозяином был жестокий, пронизывающий до костей холод. Смена времен года здесь почти не ощущалась. По утрам (если только утро не выдавалось пасмурным) высочайшая из вершин Скайшельских гор пронзала небо подобно жертвенному ножу. Покрытая льдом, она ослепительно блестела на солнце, а вечером, после захода солнца, превращалась в глыбу черного металла. Тень от Рокфальского пика (так называлась эта вершина) достигала самых глубоких ущелий, полных снега. Летом снег таял, превращаясь в ручейки, и сквозь расселины покидал Рокфальскую долину. О северный склон Рокфальского пика разбивались ветры. В дни, когда они особенно неистовствовали, их вопли и стоны, способные сделать честь любому пиршеству призраков, Долетали до самых подножий, перекликаясь с тревожным шелестом листвы.

Данфолские охотники иногда забредали в предгорные леса и ставили там свои силки и капканы, но не оставались ждать появления добычи, а торопились уйти. Они утверждали, что ветры приносят в долину «голоса гор». Эти голоса завораживали человека, заставляли забыть обо всем на свете и сводили с ума. Редкие смельчаки отваживались появляться здесь в одиночку.

Когда Люэйн добрался до Рокфальских гор, шел дождь. Долины радовались ему и блестели умытой листвой. Однако чем выше он поднимался, тем холоднее становились струи дождя. На вершине бушевала снежная буря, порывы ветра швыряли снежинки на обледенелые скалы. Бестелесный маг не чувствовал их обжигающих уколов, по своей беспощадности похожих на удары остро заточенного меча. Снег запорошил странную до нелепости каменную лестницу — творение Давина-Отступника, возведенное им по собственной прихоти. Вычурные стойки перил на концах лестничных маршей, химеры, устрашающе оскалившие пасти, — среди снежных наносов эта лестница казалась столь же нелепой, как дворцовая мебель, забытая кем-то на лугу.

Но для магического зрения Люэйна глаза каменных химер не были безжизненными. При его появлении сразу же пробудилась цепь охранительных заклинаний. Обычный человек не увидел бы ее сияния. Возможно, даже странные очертания лестницы не вызвали бы у него никаких мыслей, лишь пробудили ненадолго любопытство. Каменные ступени не оказали бы ему никакого сопротивления. И откуда незваному гостю знать, что гранитный костяк Рокфальского пика и обсидиановые вкрапления — далеко не мертвый камень? Конечно, трудно представить, чтобы кто-то из простых смертных отправился сюда. Но случись такое, о его появлении стало бы известно намного раньше, чем он достиг бы лестницы Давина.

Толкаемый азартом, самовольный путешественник двинулся бы по ступеням к вершине, вероятно думая, что без всякого позволения может туда подняться. Тем не менее Люэйн, знавший эти места, не торопился шагнуть на ступеньки. Для морозных ветров он был вихрем, еще более студеным, нежели они сами, и ветры, чуя магию Содружества, старались держаться от Люэйна подальше. Своим восприятием маг проник глубоко внутрь горы и молчаливо попросил разрешения войти.

Ответ пришел сразу же: медленный, печально-торжественный, похожий на приглушенные отзвуки землетрясения. Чувства смертного человека были слишком грубыми, чтобы уловить его. Язык камня обладал величием, перед которым даже время сжималось и становилось бессмысленным. Камень был созвучен натуре Люэйна, склонной к суровости и аскетизму. Например, музыку бестелесный маг считал легкомысленной забавой. Способность же камня стойко выдерживать любые превратности судьбы восхищала Люэйна. В сравнении с размеренным существованием камней жизнь растений и животных представлялась ему шумной и суетливой.