И явилось новое солнце - Вулф Джин Родман - Страница 57

Я повиновался.

– Отличный экземпляр; и, похоже, вы не оставили на нем ни следа. Он не сопротивлялся?

– Мы вручаем тебе чистую страницу.

Он не сказал больше ни слова, и тогда один из факельщиков прошептал:

– Он дрался как дьявол, госпожа префект.

Офицер бросил на него взгляд, ясно говоривший, что тот заплатит за свое замечание.

– Ну, с таким покладистым клиентом, – продолжала женщина, – думаю, мне вряд ли потребуешься ты или твои люди, чтобы переправить его в камеру?

– Если хочешь, мы сами запрем его, – сказал офицер.

– В противном случае придется немедленно снять наручники.

– Я расписался за них, – офицер пожал плечами.

– Тогда снимайте их. – Она повернулась к слуге. – Смерди, этот человек, быть может, попробует бежать от нас. Если он сделает это, отдашь мне лампу и вернешь его.

Освобождая мои руки, офицер шепнул мне на ухо «не вздумай», потом отступил и поспешно отдал мне честь. Стражник с мечом ухмыльнулся снова и открыл узкую дверь в стене; офицер и факельщики строем вышли наружу, и дверь с грохотом захлопнулась за ними. Я чувствовал, что потерял единственного друга.

– Сюда, сто второй, – скомандовала женщина, указав мне на дверь, откуда недавно появилась сама.

Я оглядывался, сперва надеясь бежать, а затем с немым изумлением, которое мне навряд ли удастся описать. Слова рвались из меня; я не мог сдержать их, как не мог заставить замолчать свое сердце: «Это же наша Башня Сообразности! Вон там Башня Ведьм – только она сейчас стоит прямо! А дальше – Медвежья Башня!»

– Тебя называют святым, – промолвила женщина. – Вижу, ты совсем ненормальный.

С этими словами она показала свои руки, чтобы я убедился в отсутствии у нее оружия, и улыбнулась мне так зловеще, что и без предупреждения офицера я понял, куда она клонит. Разумеется, оборванный мальчишка с лампой безоружен и не представляет никакой угрозы; у нее же, решил я, под роскошной формой пистолет или нечто похуже.

Что бы там ни говорили, очень трудно ударить другого человека изо всех сил; какой-то древний инстинкт заставляет даже самых жестоких смягчать удар. У палачей я научился не делать этого. Я саданул ее ребром ладони в подбородок с такой силой, с какой не бил никого в свое и жизни, и, обмякнув как кукла, она рухнула на землю. Я вышиб фонарь из рук мальчишки, который погас еще в полете.

Стражник у двери в стене поднял свой меч, но только затем, чтобы преградить мне дорогу. Я развернулся и бросился бежать к Разбитому Двору.

Боль, пронзившая меня в тот же миг, сравнима разве что с муками, испытанными мною на «Революционизаторе». Меня разрывало на части, и это расчленение все тянулось и тянулось, пока четвертование мечом не показалось мне чем-то обыденным. Земля подо мной будто тряслась и подпрыгивала, даже когда первый приступ жуткой боли закончился и я остался лежать в темноте. Выстрелы всех громадных орудий Битвы при Орифии слились в один залп.

Потом я вернулся в мир Йесода. Его чистый воздух наполнял мои легкие, а музыка его ветерков ласкала мой слух. Я сел и обнаружил, что это всего лишь Урс, но такой, каким он является тому, кто вернулся из преисподней. Поднимаясь, я думал о великой помощи, которую оказал на расстоянии этому растерзанному телу; но руки и ноги мои замерзли и онемели, а все суставы нестерпимо ныли.

Меня уложили на койку в комнатушке, которая теперь казалась мне до странного знакомой. Уверен, эта дверь, когда я видел ее в последний раз, была цельнометаллической, но сейчас представляла собой решетку из стальных прутьев; она выходила в узкий коридор, чьи повороты знакомы мне с детства. Я обернулся и внимательно оглядел причудливые очертания комнаты.

Это была та самая спальня, которую подмастерьем занимал Рош, и именно сюда я зашел переодеться в вечер нашей экскурсии в Лазурный Дом. Пораженный, я осмотрелся по сторонам. Кровать Роша, только чуть шире, стояла точно там, где теперь моя койка. Расположение бойницы (я вспомнил, как удивился, обнаружив, что у Роща есть бойница и что мне потом досталась комната без окон) и углов переборок спутать невозможно.

Я подошел к бойнице. Она не закрывалась, и сквозь отверстие струился легкий ветерок, который и пробудил меня. Решеток на ней не было; но никто, разумеется, и не смог бы вскарабкаться по гладкой стене башни, да и протиснуться в бойницу сумел бы только человек, очень узкий в плечах. Я высунул в бойницу голову.

Подо мной лежало Старое Подворье, точно такое, каким оно мне запомнилось – согретое солнечными лучами позднего лета; его треснутые плиты, возможно, выглядели чуть новее, но в остальном ничуть не изменились. Башня Ведьм теперь завалилась набок именно так, как всегда кренилась она в укромных уголках моей памяти. Стена, как и в мое время, лежала в развалинах, часть ее тугоплавких металлических пластин в Старом Подворье, другая – в некрополе. Одинокий подмастерье (а я уже мысленно называл его подмастерьем) стоял, опираясь на Двери Мертвых Тел, и пусть, в отличие от Брата Привратника, он носил незнакомую форму и держал в руках меч, место, избранное им, было излюбленным местом Брата Привратника.

Спустя некоторое время Старое Подворье с каким-то поручением пересек мальчишка, оборванный ученик, в сущности – моя точная копия. Я помахал рукой и окликнул паренька, а когда он поднял голову, я узнал его и назвал по имени:

– Смерди! Эй, Смерди!

Он помахал мне в ответ и отправился по своим делам дальше, очевидно побаиваясь вступать в разговор с клиентом его гильдии. «Его гильдии», пишу я, но тогда я уверился, что это и моя гильдия.

По длинным теням я определил, что стоит еще раннее утро; чуть погодя хлопанье дверей и шаги подмастерья, принесшего мне еду, подтвердили мою догадку. В двери не оказалось положенной кормушки, и потому ему пришлось отступить в сторону с грудой подносов, пока другой подмастерье с алебардой, весьма похожий на солдата, отпирал замок.

– Неплохо выглядишь, – сказал он, поставив мой поднос на пол камеры.

Я ответил, что в свое время выглядел и получше. Тогда он приблизился.

– Ты убил ее.

– Женщину, которую звали госпожой префектом?

Оба кивнули:

– Сломал ей шею.

– Если вы отведете меня к ней, – предложил я им, – у меня, быть может, получится оживить ее.

Они обменялись взглядами и удалились, захлопнув за собой решетчатую дверь.

Значит, она мертва, и, судя по взглядам, которые я заметил, ее здесь люто ненавидели. Однажды Кириака спросила меня, не было ли мое предложение освободить ее последней и самой ужасной пыткой. Из глубин моей памяти выплыла и застыла посреди залитой ярким утренним светом камеры знакомая беседка со стенками, собранными из решеток, увитая плющом, зеленым, как лунные лучи.

Я сказал ей тогда, что ни один клиент не поверил бы нам; но сам я поверил госпоже префекту – поверил по крайней мере, что могу бежать от нее, хотя знал, что она не верит в такую возможность. И все это время из Башни Сообразности на меня было нацелено какое-то оружие – вполне вероятно, из этой самой бойницы, хотя скорее всего из орудийного отсека под крышей.

Воспоминания были прерваны приходом очередного подмастерья, на этот раз – в сопровождении врача. Дверь распахнулась, врач ступил внутрь, а подмастерье запер за ним дверь и отошел, готовый выстрелить сквозь решетку.

Эскулап присел на мою койку и раскрыл свой кожаный саквояж.

– Как ты себя чувствуешь?

– Есть хочется. – Я отшвырнул миску и ложку. – Гляди-ка, что мне принесли – это же почти одна вода.

– Мясо – для защитников монарха, а не для его врагов. В тебя попали из конвульсора?

– Видимо, да, если ты так говоришь. Лично я понятия не имею.

– По-моему, нет. Поднимайся.

Я встал, потом по его указанию пошевелил руками и ногами, повращал головой и выполнил прочие упражнения.

– Никаких следов попадания. На тебе офицерская накидка. Ты был офицером?

– Если желаешь. Я был генералом, во всяком случае, номинально. Не так давно.