И явилось новое солнце - Вулф Джин Родман - Страница 56

Оба были фузильерами. Первый лежал на спине, не двигаясь, но странно вывернувшись, словно в предсмертной судороге, а на лице его застыла жуткая гримаса. Заметив меня, он снова попытался заговорить, и сидевший над ним прошептал:

– Ничего, Эскил… Чего уж теперь…

– У твоего приятеля сломана шея, – заметил я. – Тебе лучше знать, пророк, – откликнулся он.

– Значит, это моих рук дело. Так я и думал.

Эскил издал какой-то сдавленный звук, и его товарищ нагнулся к нему, прислушиваясь.

– Хочет, чтобы я добил его, – сказал он, выпрямившись. – Просит об этом стражу – с тех пор, как мы отчалили.

– И ты собираешься это сделать?

– Не знаю.

Его фузея висела поперек груди; разговаривая, он снял ее и положил на палубу, придерживая одной рукой. Я обратил внимание на игру света на смазанной поверхности ствола.

– Скоро он умрет и без твоей помощи. Зато тебе потом будет легче, если ты дашь ему умереть своей смертью.

Наверно, я говорил бы и дольше, но левая ладонь Эскила шевельнулась, и я умолк, уставившись на нее. Точно хромой паук, она поползла к фузее, наконец пальцы сомкнулись на ней, и он потянул оружие к себе. Его товарищ легко мог отобрать у него фузею, но бездействовал, завороженный не меньше, чем я.

Медленно, с мучительным трудом Эскил поднял ее и повернул, нацелив на меня. В неясном свете звезд я наблюдал, как шарят и шарят негнущиеся пальцы.

Что кошке, то и мышке. Прежде я мог бы спастись, если бы только нашел тот злополучный предохранитель. Фузильер, отлично разбиравшийся в устройстве оружия, убил бы меня, если б только его онемевшие пальцы могли справиться с тугой защелкой. Одинаково беспомощные, мы взирали друг на друга.

Наконец последние силы оставили его. Фузея со стуком упала на палубу, и мое сердце чуть не разорвалось от жалости. В тот миг я сам охотно нажал бы курок. С моих губ сорвались какие-то слова, хотя сам я вряд ли понимал, что говорю.

Эскил сел и огляделся.

Наш корабль тотчас замедлил ход. Палуба стала оседать, пока почти не поравнялась с водой, и водяные плюмажи за кормой улеглись, как сглаживается волна, разбившись о берег. Я встал, чтобы выяснить, где мы; поднялся и Эскил, а вскоре к нему присоединились его друг, ухаживавший за ним, и стражник, охранявший меня.

Слева от нас возвышалась набережная Гьолла, разрезая ночное небо, словно лезвие меча. Мы дрейфовали вдоль нее почти в полной тишине – рев неведомых моторов, которые несли нас с головокружительной скоростью, теперь смолк. К воде спускались ступени, но ни одна живая душа не спешила принять у нас швартовы. Для этого с носа корабля на берег прыгнул матрос, а другой бросил ему канат. Еще через мгновение от корабля к лестнице протянулся трап.

На корме появился офицер в сопровождении фузильеров с факелами. Он замер, вперившись взглядом в Эскила, затем подозвал всех трех солдат к себе. Они совещались слишком тихо, чтобы я мог подслушать их разговор.

Наконец офицер с охранником подошли ко мне, за ними – группа факельщиков. Вздохнув раз или два, офицер произнес:

– Стащите с него рубашку.

Эскил и его друг очутились рядом.

– Ты должен снять рубашку, сьер, – сказал Эскил. – Если ты откажешься, нам придется сделать это самим.

– И ты осмелишься? – спросил я, чтобы проверить его.

Он пожал плечами; тогда я расстегнул прекрасный плащ, который взял на корабле Цадкиэля, и бросил его на палубу, затем снял через голову рубашку, кинув ее на плащ.

Офицер шагнул ближе и покрутил меня так и этак, чтобы осмотреть мои ребра с обоих боков.

– Я думал, ты валяешься при смерти… – пробормотал он. – Выходит, правду о тебе говорят.

– Не знаю, что именно обо мне говорят, поэтому не могу ни подтвердить, ни опровергнуть этого.

– А я и не прошу. Советую одеться.

Я огляделся в поисках плаща и рубашки, но их уже и след простыл. Офицер вздохнул:

– Их стащили – кто-то из матросов, я полагаю. – Он глянул на друга Эскила. – Ты должен был заметить, Танко.

– Я смотрел на его лицо, сьер, а не на одежду. Но я постараюсь найти ее.

– Возьми Эскила с собой, – кивнул офицер.

По его знаку один из факельщиков отдал свою ношу соседу и нагнулся, чтобы освободить мою ногу.

– Ничего они не найдут, – сообщил мне офицер. – На таких кораблях – тысячи укромных мест, и команда их прекрасно знает.

Я сказал ему, что не замерз. Он расстегнул свою форменную накидку.

– Тот, кто украл твою одежду, теперь скорее всего разрежет ее на мелкие кусочки и развернет бойкую торговлю. Неплохо наживется. Накинь это – у меня в каюте есть еще одна.

Мне вовсе не хотелось надевать его накидку, но глупо было бы отказываться от такого щедрого подарка.

– Я должен связать тебе руки. Таковы инструкции.

В свете факелов эти наручники поблескивали словно серебро, но, впившись в мои запястья, вполне подтвердили свое истинное назначение.

Вчетвером мы сошли по трапу на причал (с виду недавно отстроенный), поднялись по лестнице и гуськом прошагали по узкой улочке меж крошечных садиков и возведенных в хаотичном порядке домиков, большей частью одноэтажных: первым шел факельщик, следом я, офицер с пистолетом на поясе – за мной, второй факельщик замыкал колонну. Какой-то чернорабочий, возвращавшийся домой, остановился поглазеть на нас; больше нам никто не встретился.

Я обернулся спросить у офицера, куда меня ведут.

– В старый порт. Корпус одного из кораблей приспособили для содержания заключенных.

– А потом?

Я не видел его, но живо представил себе, как он пожимает плечами.

– Понятия не имею. Мне было приказано только арестовать тебя и доставить сюда.

Как я мог сам убедиться, «сюда» пока означало городской сад. Прежде чем мы ступили под сень деревьев, я поднял голову и разглядел себя сквозь схваченную заморозком листву.

36. СНОВА В ЦИТАДЕЛИ

Я надеялся увидеть восход Старого Солнца перед тем, как меня запрут в камере. Надежда эта не оправдалась. Долгое время или время, показавшееся мне долгим, мы поднимались пологим склоном. Не один раз наши факелы поджигали побуревшие листья у нас над головами, а от них воспламенялась пара-тройка других, испуская едкий дым, дыхание самой осени, и в следующий миг шальной огонь гас. Еще больше листьев устилало тропу у нас под ногами, но они размокли от дождя.

Наконец мы выбрались к мощной стене, такой высокой, что свет наших факелов не достигал ее гребня, и на мгновение я принял ее за Стену Нессуса. В тени перед узким сводчатым проходом стоял человек в полудоспехе, опершись на древко алебарды. Завидев нас, он не сменил позу и не выказал никаких признаков почтения к офицеру; но, когда мы подошли к нему почти вплотную, он стукнул о железную дверь подбитым сталью концом своего оружия.

Дверь открыли изнутри. Мы прошли сквозь стену – огромной толщины, хотя и несравнимой со Стеной Нессуса, – и я остановился так внезапно, что офицер, шедший позади, налетел на меня. Стражник, дежуривший внутри, был вооружен длинным обоюдоострым мечом, острие которого он опустил на камни мостовой.

– Где я? – спросил я офицера. – Что это за место?

– То, о котором я говорил, – отвечал он. – Вон корабельный корпус.

Я посмотрел и увидел мощную башню из блестящего металла.

– Бойся моего клинка, – ухмыльнулся стражник. – Он славно заточен, приятель, ты его даже не почувствуешь!

– К этому заключенному ты должен обращаться «сьер», – приказал офицер.

– Допустим, сьер – пока ты здесь.

Не знаю, что еще офицер сказал ему или сделал; пока они обменивались этими репликами, из башни вышла женщина, за которой следовал мальчишка-слуга с фонарем. Офицер самым небрежным образом отдал ей честь – судя по роскошной форме, она явно была старше его по званию – и сказал:

– Похоже, тебе не спится?

– Не в том дело. В донесении ясно говорилось о времени прибытия, а мне известно, что ты держишь слово. Я предпочитаю встречать новых клиентов лично. Повернись-ка, парень, дай взглянуть на тебя.