Цитадель автарха - Вулф Джин Родман - Страница 4

С глазами пустыми, как у ребенка, он сел и оглянулся. Его губы зашевелились, но звуки, сорвавшиеся с них, были лишены смысла. Я заговорил с ним, стараясь придерживаться дружественного тона. Он слушал, но, казалось, не понимал меня, тогда я вспомнил, каким растерянным был тот улан, которого я оживил по дороге к Обители Абсолюта.

Я предложил бы ему воды, но поблизости ее не было. Тогда я достал кусок солонины, которую похитил из его ранца, разрезал надвое и подал одну половину солдату.

Он пожевал мясо и, похоже, почувствовал себя немного лучше.

– Встань, – сказал я, – надо найти воду.

Солдат взял мою руку и позволил мне поднять его, но стоять он не мог. Взгляд его, сначала спокойный и мирный, стал вдруг диким и настороженным. У меня возникло впечатление, что он боится, как бы деревья не накинулись на нас, будто стая львов. Однако он не сделал попытки схватиться за нож и не потребовал назад свою саблю.

После того как мы сделали три-четыре шага, он споткнулся и чуть не упал. Я дал ему опереться на мое плечо, и так мы начали выбираться из леса на дорогу.

3. СКВОЗЬ ПЫЛЬ

Я не знал, повернуть ли нам на север или на юг. Где-то на севере находилась асцианская армия, поэтому существовал риск, что если мы подойдем к их расположению слишком близко, то будем вовлечены в боевые действия. Но чем дальше мы станем продвигаться на юг, тем меньше будет шансов кого-нибудь встретить и получить помощь, и нас наверняка арестуют как дезертиров. В конце концов я повернул на север – скорее всего просто по инерции, я и сейчас не уверен, что поступил правильно.

Роса уже высохла, и на пыльной поверхности дороги не было видно никаких следов. Трава шириной в три шага по обе стороны дороги была покрыта серой пылью. Вскоре мы вышли из леса. Дорога спускалась с холма и дальше шла через мост, соединявший берега речушки, что бежала по дну каменистой долины.

Мы сошли с дороги и спустились к воде, чтобы напиться и ополоснуть лица. Я не брился с тех пор, как покинул озеро Диутурн, и хотя, роясь в ранце у солдата, я не обнаружил ничего подходящего, я все же решил спросить его о бритве.

Я упоминаю этот незначительный эпизод только потому, что тогда он впервые, как мне показалось, понял меня. Он кивнул и достал из-под кольчуги маленькое бритвенное лезвие, какими пользуются в деревнях. Их изготавливают сельские кузнецы из отслуживших свой век подков. Я заострил бритву при помощи сломанного точильного камня, который все еще таскал с собой, потом поправил ее на голенище сапога и спросил солдата, нет ли у него мыла. Если оно у бедняги и было, он меня не понял. Он уселся на большой камень и стал глядеть в воду, почти так же, как некогда Доркас. Я хотел расспросить его о полях смерти, узнать все, что он мог вспомнить о тех временах, темных, вероятно, только для нас, но не решился. Вместо этого я умыл лицо холодной речной водой, как мог отскоблил бритвой подбородок и щеки. Потом убрал бритву в футляр и хотел было вернуть ее солдату, но тот, похоже, не знал, что с ней делать, поэтому я оставил бритву у себя.

Мы шагали весь оставшийся день, нередко останавливаясь и обращаясь с расспросами к прохожим, а иногда сами подвергаясь допросам. Со временем я придумал ложь: я – ликтор гражданского судьи, сопровождавшего Автарха; мы встретили этого солдата на дороге, и мой хозяин велел мне позаботиться о нем. Он не может говорить, поэтому я не знаю, из какого он полка. Последнее было истинной правдой.

По пути мы пересекли несколько дорог, иногда же сворачивали на них. Мы дважды приближались к большим военным лагерям, где в палаточных городах жили десятки тысяч солдат. В лазаретах мне говорили, что, если бы раны моего спутника кровоточили, они бы с готовностью перевязали его, но в нынешнем его состоянии не видят, чем могут помочь. Я перестал спрашивать о местонахождении Пелерин, только просил направить нас туда, где мы могли найти убежище. Вскоре опустились сумерки.

– В трех лигах отсюда есть лазарет, где вас могут принять. – Тот, кто дал этот совет, перевел взгляд с меня на солдата; казалось, он испытывал сочувствие к нам обоим. Мой спутник молчал с потерянным видом. – Идите на северо-запад до тех пор, пока по правую руку не увидите дорогу, проходящую между двумя большими деревьями. Она раза в два уже, чем та, по которой вы пришли. Вот и шагайте по ней. Ты вооружен?

Я покачал головой. Саблю солдата я убрал в его ножны.

– Мне пришлось оставить свой меч у слуг моего господина, иначе не справился бы, помогая идти этому бедняге.

– Тогда остерегайся диких зверей. Тебе было бы лучше иметь какое-нибудь огнестрельное оружие, но я не могу ничего предложить.

Я повернулся, чтобы продолжить путь, но собеседник жестом остановил меня.

– Если на тебя нападут – бросай его, – предупредил он. – И если тебя вынудят бросить своего подопечного, не слишком убивайся по этому поводу. Мне приходилось видеть подобные симптомы не один раз. Он едва ли выживет.

– Он уже оправился, – ответил я.

Этот человек не разрешил нам остаться в лазарете и не дал оружия, но снабдил провизией. Я расстался с ним в более приподнятом настроении, чем был прежде. Мы находились в долине, холмы на западе скрыли от нас солнце одну-две стражи назад. Шагая рядом с солдатом, я неожиданно понял, что держать его под руки больше нет необходимости. Я отпустил его, а он продолжал шагать рядом уже самостоятельно. Он вроде бы и отдаленно не напоминал Иону, у которого было узкое и длинное лицо, но когда я как-то раз взглянул на солдата сбоку, меня поразило его сходство с Ионой – настолько, что мне показалось, будто я смотрел на привидение.

Серая дорога при лунном освещении стала зеленовато-белой, деревья и кусты на обочине почернели. Пока мы шли, я снова прервал молчание. Честно признаюсь, я говорил, чтобы избавиться от чувства одиночества, но на то были и другие причины. Во-первых – дикие твари вроде альзабо, которые бросаются на людей, как лисицы на кур. Но я слышал и о других зверях, которые удирают, заранее почуяв присутствие человека. Кроме того, я подумал, что если буду разговаривать с солдатом, то люди с дурными намерениями поостерегутся нападать на нас. Откуда им знать, что один из собеседников совершенно беспомощен?

– Ты помнишь вчерашний вечер? – начал я. – Ты спал очень крепко.

Солдат промолчал.

– Наверное, я не говорил тебе, но я обладаю исключительной памятью. Конечно, мне не всегда удается вызвать то или иное воспоминание, как только захочу, но, знаешь, они – точно беглые узники, блуждающие по подземелью. Их невозможно предъявить по первому требованию, но они всегда тут, поблизости, и не могут далеко уйти.

Хотя, если вдуматься, это не совсем так. Четвертый, самый нижний уровень нашей подземной темницы был заброшен – ведь не находилось достаточно узников, чтобы заполнить даже три верхних яруса. Наверное, мастер Гурло откажется со временем и от третьего. Мы держим его только для сумасшедших, которых не посещают официальные лица. Если бы сумасшедших содержали на верхних уровнях, то шум от них мешал бы остальным заключенным. Конечно, не все буйные, некоторые очень тихие – прямо как ты.

Ответа снова не последовало. При слабом лунном свете я не мог понять, обращает он на меня внимание или нет, но помнил, что все-таки добился от него бритвы.

– Однажды я и сам проделал этот путь. То есть через четвертый уровень. У меня был пес, я его там держал, но он убежал. Я пошел за ним и обнаружил туннель, выходивший наружу из темницы. В конце концов я выбрался на разрушенный пьедестал в месте, называемом Атриум Времени. Там было множество солнечных циферблатов. Я встретил молодую женщину, такой красивой мне с тех пор не доводилось видеть, – думаю, она превосходила красотой даже Иоленту, хотя привлекательность той была совсем другого рода.

Солдат ничего не ответил, но что-то мне подсказывало, что он меня слушает. Может быть, едва заметное движение его головы, которое я уловил боковым зрением.