Сиреневый сад - Вучетич Виктор - Страница 4

– Была же вода, я помню, – заметил Сибирцев. – Весна дружная, вода большая.

– Э-э, знаешь, как тут говорят? Обнадейчива весна, да обманчива. Уже поговаривают мужички, что подаваться надо им из этих мест. А куда? Где лучше? Везде плохо. Боюсь, как бы ситуация эта не нам, а Антонову пришлась на руку. Продналогом-то мы большую силу от него оторвали. Мужик, кажись, поверил в декрет, сообразил, что к чему. Но тут ведь и его понять надо. У бедняка, что тогда, что нынче, ни шиша. Ему нового урожая ждать надо. С семенами помогли, а что по осени будет? Середняк, справный мужик, тоже, считай, откачнулся от Антонова. Ему свое хозяйство подымать надо. Добавь сюда прощеные недели – это когда дезертир да силком загнанный мужик повалил от Антонова сдаваться, – тоже крепко ослабили. Эти нынче за нас. За Советскую власть. Но ведь и кулак, и явный бандит, и беляк недобитый – он тоже не спит. И неурожай, засуха ему первые помощники. Считать-то осенью придется. А какой счет, уже нынче видно. Голод идет…,

– Не зря паникуешь?

– Это не паника, товарищ Сибирцев. Мужик – он загодя чует. Ох, быть беде великой…

– Ты прямо как тот поп заговорил.

– А-а, поп? Отец Павел? Слыхал я, ведет злостную пропаганду. Считаю, что он, как безусловно вредный элемент, должен быть передан в ЧК. Я по этому поводу уже документ составил в уезд.

– Отослал?

– Нет еще.

– Вот и хорошо. Будешь посылать, передай Ныркову и от меня записку. Я напишу… Много ваших тут?

– Продармейцев-то? Пятнадцать человек. Местная ячейка небольшая, трое всего. Зубков – председатель сельсовета – этот молодой еще, горячая головушка и не шибко умен. Потом Матвей Захарович, кузнец, войну прошел, батареец, наш человек вовсе, на него во всем можно положиться, как на самого себя. Он здешний народ доподлинно знает. Ну и Антон Шлепиков – он и секретарь. Только его сейчас тут нет, в Тамбове он, по делам уехал. Вот и все. Сочувствующих десятка два наберется. Которые победней. Немного, конечно, понимаю. Село, однако, крепкое, под сотню дворов. Кулаков – раз, два и обчелся. Середняк тут в основном.

– А он как?

– Середняк-то? Как ввели продналог, он, считай, тоже с нами. Коли будет хлеб. Ему бандиты самому поперек горла: ни посеять, ни убрать урожай. Вот погляди, какой мы днями митинг провели. Надо сообщить в уисполком. – Баулин протянул листок бумаги, исписанный корявыми лиловыми буквами.

Сибирцев стал читать.

«В селе Мишарине состоялся грандиозный митинг. Присутствовали 150 человек. Заслушаны доклады представителей от Красной Армии о текущем моменте и бандитизме. В резолюции граждане раскаиваются в своем заблуждении и заявляют, что бандитские вожди больше не найдут опоры в наших краях. Приветствуя Козловский уисполком, мы просим помочь выпутаться из омута.

Резолюцию, принятую гражданами села, прилагаем».

– Ну и грандиозный! – с усмешкой протянул Сибирцев и взглянул на Баулина. Тот обиженно отвернулся.

– Ладно тебе, не обижайся. Ну а что про Антонова слышно? – спросил Сибирцев.

– Да вот есть сведения, что наши войска в губернию стянули. Много всего: броневики, пушки, Котовский Григорий Иваныч прибыл с бригадой. Говорят, что, мол, конец Антонову пришел. Обложили его – мышь не проскочит.

– Значит, – задумчиво произнес Сибирцев, – мышь не проскочит, говоришь?… Ах ты черт! Слышь, Баулин, мне позарез нужно выйти на связь с Ильей. С Нырковым. Понял? Можешь нынче же организовать? Залежался я тут, а дело не движется.

– Телефона нет, а в ночь посылать… – озабоченно покачал головой Баулин. – Одного опасно. Нескольких не могу. Тут всего по горло… Потом и ты меня пойми, товарищ Сибирцев, это ведь только говорится, что мышь не проскочит. А ну как проскочит? Да не мышь, а волк? То-то. Между прочим, меньше месяца назад Антонов нагрянул в Рассказово с пятитысячной армией, разнес гарнизон и взял в плен батальон наших войск. А совсем днями уже с семью тысячами штурмовал Кирсанов. Отбросили его. Но ведь дело видишь какое? Ты извини, но мое мнение таково, что неладно и тебе быть тут одному. На отшибе то. Может, к нам, в село переберешься, а?

– Так то я для тебя одного товарищ. А им вовсе, может, свой Полковник, скажем. Как на такой оборот дела поглядишь?

– Дак кто же скажет, что лучше?… В селе слух такой, что ты вроде им родственником доводишься. Беляк не беляк, да кто тебя знает. Я, собственно, потому и пришел.

– Вы разрешите, Михаил Александрович? – на террасу выглянула Елена Алексеевна.

– Бог с вами, вы ж хозяйка. Какие могут быть разрешения? Слушаю вас.

– Там к вам еще гость, – неохотно, косо поглядывая на Баулина, сказала Елена Алексеевна.

– Кто же это? – удивился Сибирцев.

Елена Алексеевна стороной обошла сидящего Баулнна и, наклонившись над ухом Сибирцева, скороговоркой прошептала:

– От батюшки нашего человек. Хочет вас лично видеть. Но я не знаю, удобно ли при этом… гражданине?

Сибирцев изобразил понимающее выражение и тоже шепнул:

– Зовите. От этого я сейчас избавлюсь.

Когда Елена Александровна вышла, он быстро заговорил:

– Вот какие дела, Баулин, от самого святого отца гонец. Ты давай уходи через сад. Вам встречаться ни к чему. А попозже обязательно зайди ко мне, или я тебя найду, если смогу добраться до села. О связи не забудь.

– Значит, до вечера? – Баулин встал, нахлобучил фуражку и, пожав руку Сибирцеву, неожиданно легко, почти бесшумно исчез в саду.

Из комнаты буквально след в след ушедшему Баулину выскользнул лысый старичок, сморщенный и плюгавый, в длинной, до пят пыльной рясе.

– Наша вам почтенья, – ласково произнес он. Сибирцев наклонил голову.

– Чем могу служить?

– Хе-хе. – Старик показал беззубый рот, поклонился. – От батюшки поклон примитя. Просили узнать, как здоровья, и не затруднят ли вас, когда придуть с посещеньем?

– Благодарствую. – Сибирцев снова склонил голову. – Передайте: не затруднит.

– А здоровья позволить? – Старик хитро сощурился и подмигнул, щелкнув себя пальцем по тощему кадыку.

Сибирцев усмехнулся.

– К сожалению, угостить отца Павла…

– Не, не, не беспокойтеся, – перебил старик. – Время такое, что в гости со своим ходють, хе-хе… Так я и передам.

– Сделайте одолжение.

Старик откланялся и ушел, а Сибирцев откинул голову на спинку кресла и задумался. Вот и прислал гонца поп. Ну-ну… Значит, прав был в своих подозрениях Нырков. Поп-то его, Сибирцева, за своего принял, за беляка.

На запасных путях Козловского узла разгружались воинские эшелоны. По толстым доскам и сколоченным бревнам под звонкое «раз-два, взяли!» красноармейцы скатывали с железнодорожных платформ бронеавтомобили, пушки, грузовые машины. Облака серой пыли смешивались с паровозной гарью, яростно палило солнце, рассыпая пронзительные свистки, сновали маневровые, расталкивали платформы и теплушки. Шум и гам стояли невообразимые. Но во всей этой человеческой мешанине и толчее, среди военных в буденовках и фуражках, мечущихся по перрону с котелками, в крикливых очередях у колонки с водой, в строящихся на перроне и привокзальной площади ротах и батальонах, прибывших с юга и с польского фронта воинских частей, виделся Илье Ныркову свой четкий внутренний порядок. Он стоял на краю платформы, сдвинув фуражку набекрень и заложив большие пальцы ладоней за приспущенный поясной ремень.

Солнце с утра словно взбесилось. По круглому лицу Ныркова катился пот, но он не вытирал его, Глаза его возбужденно светились. Наконец-то! Сила пришла. Это тебе не отдельные, с бору по сосенке, так называемые полки, разутые и одетые кто во что горазд, с десятком патронов на душу. Это армия! Регулярные войска, только что разгромившие пилсудчиков, Врангеля, Улагая, чекисты, чоновцы…

На рассвете, оглашая сонный еще Козлов требовательным и восторженным ревом гудков, промчались по главному пути длинные составы теплушек. В их распахнутых дверях толпились конники в алых гимнастерках и галифе, наяривали гармоники, в глубине теплушек, видел Илья, мотали мордами добрые кони. «На Тамбов, на Тамбов!» – казалось, кричали паровозные гудки. Кончился теперь Антонов, понимал Нырков, и самому хотелось кричать от радости – против такой силы бандитам не устоять.