Юлианна, или Игра в киднеппинг - Вознесенская Юлия Николаевна - Страница 8

Несчастный сторож не любил жизнь, поскольку сам был уже наполовину мертв, потому и устроился работать на кладбище. Слабую жизнь он старался уничтожить или хотя бы придавить, а вот перед сильной – дрожал, пасовал, но и люто ненавидел. Сам ничтожный и гниющий, он, например, невзлюбил мощный трехсотлетний дуб, росший в самом центре кладбища. Спилить его он не посмел – начальства боялся. И тогда он удумал лить под корни дуба разную ядовитую гадость: бензин, хлорку, кислоту, мазут, ацетон – и делал это до тех пор, пока дуб-патриарх не засох на корню. А цветы на могилах он просто вытаптывал. Такой вот служил на этом кладбище сторож…

Но в Мишине было нечто такое, что заставило сторожа испугаться, а бесов – затаиться. Пожалуй, правильно будет назвать это доброй жизненной силой.

Да, сторож явно спасовал. Когда Мишин снова уселся за руль, ворота перед ним уже были широко и гостеприимно распахнуты.

– Езжайте прямо к могилке, там широкая дорожка. А лопаточку и леечку я вам прямо на место доставлю! – приговаривал сторож, суетливо запирая за ними ворота.

Отец с дочерью двинулись в глубину тенистого старого кладбища.

– Здесь, – сказала Аня, когда они проехали мимо сухого дуба. Мишин остановился, и они вместе вышли из машины и подошли к оградке, где были могилы Аниных мамы и дедушки. Аня открыла калитку, отогнув гвоздик, служивший запором, и пропустила отца вперед. Оба креста были большие, дубовые, с кровельками и с иконками вместо фотографий: такие кресты знающие люди называют «голубцами». Мишин сразу подошел к маминой могиле, сплошь поросшей белыми маргаритками, обнял рукой крест, прислонил к нему голову и вдруг громко заплакал, приговаривая:

– Ах, Нинка моя, Нинка… Что ж это ты такое сотворила? Как же это ты так – насовсем, а?

Вот этого Аня никак не ожидала! Она постояла-постояла, а потом подошла к отцу, подлезла под его руку, прислонилась к нему и тоже заплакала, громче отца.

– Папочка! Мой папочка! – твердила она, глотая слезы. – Не плачь, пожалуйста!

Она плакала, уткнувшись в папину рубашку, от которой не слишком хорошо пахло. Отец подхватил ее на руки и стал целовать, в свою очередь, уговаривая не плакать, и она тоже целовала его в колючие щеки и гладила по голове как маленького.

– Вот теперь я вижу, что ты мой настоящий папа, – сказала она, когда они оба наплакались и отец опустил ее на землю.

Ангелы стояли на крыше большого старинного купеческого мавзолея, никем не замечаемые и очень взволнованные.

– Вот ради таких минут на земле и стоило покидать Рай, – заметил Иоанн, вытирая слезы рукавом стихаря.

– Истину глаголешь, брат, сущую истину: взирать, как отец и дочь обретают друг друга после долгой разлуки – сие есть счастье… А вот погоди, что еще-то будет! Сейчас ты увидишь, какие Митя привез цветы на могилку своей покойной, давно разведенной жены. И ты, брат, поймешь, какое это золотое сердце!

– А где они, в машине? – Иоанн сосредоточился, чтобы увидеть, что за цветы находятся внутри машины, но Димитриус его остановил:

– Погоди, раньше времени взглядом не проникай! Вот Митя их достанет, развернет, – тогда и увидишь их во всей красе. Хороший он у меня, умный, добрый. Дурной только.

– Да нет, он вполне ничего себе, – успокоил его Иоанн, – мне нравится.

– Вот я вам лопатку принес… и воду… две лейки. Не хватит – еще принесу, – раздался сиплый голос кладбищенского сторожа, сопровождаемый звяканьем лопаты о лейку.

– Спасибо, приятель. Можешь пока быть свободен.

Сторож еще постоял, глядя на Мишина с какой-то смутной и кривой улыбкой. Он трусил и старался выказать радушие и приветливость, которые даже и не шли ему. Аня, взглянув на сторожа, немного испугалась. Когда сторож удалился своей странной, какой-то блуждающей походкой, она спросила:

– Ой, папочка, что же ты такое с ним сделал? Ты, наверно, дал ему денег, и он поэтому стал такой?

– Не давал я ему никаких денег. Я просто объяснил ему в двух словах, что не надо лишний раз огорчать посетителей кладбища – они и так огорчены по самое некуда. Ну, а он меня правильно понял, вот и все. Не понимаю, почему раньше никто не догадался просто поговорить с ним? Ладно, пошли за цветами для мамы.

Мишин подошел к «Мерседесу», открыл багажник и осторожно вытащил огромный пакет, про который Аня подумала, что это свернутая палатка. Он развернул матовую пленку и извлек из нее огромный пластиковый горшок с каким-то растением, обернутым плотной бумагой и обмотанным бечевкой. Мишин внес горшок в ограду, поставил его между могилками, достал из кармана перочинный нож и освободил растение от веревок и бумаги. Это оказался большой куст сирени, весь усыпанный тяжелыми белыми гроздьями.

– Ой, папочка, какая красота! Белая сирень, любимые мамины цветы!

– А то я не помню!

– Лепота, одно слово, лепота! И когда ж он успел, Димитриус? Ты говорил, он пьяный в два часа ночи выехал, а в девять он уже возле Аниного дома стоял.

– Он у меня все успевает, когда хочет. Бабушка ваша правильно сказала – торопыга. К сожалению, скор он как на доброе, так и на дурное. Сторожа вон как напугал…

– Уж за это с него точно не спросится! Этот сторож тут на горе людском наживается да еще своей грубостью страждущие сердца ранит. Душа у него холодная, аки камень надгробный: живой мертвец на кладбище работает! Аннушке моей из-за него сколько раз плакать доводилось. Он даже бабушку Настю, бессовестный человек, как-то до слез огорчил. А ты ведь знаешь, что нет на земле ничего горше, чем слезы стариков…

– Вестимо!

– Решай, дочка, куда посадим мамину сирень – на могилку или в углу ограды? – спросил Мишин.

– А ты как думаешь, папа?

– Я бы посадил вон там, на свободном месте. И вот что я тебе скажу, дочка: место это пусть для меня останется. Когда я умру, ты распорядись сирень эту выкопать, а меня – закопать. Хочу рядом с Ниночкой лежать.

– Папа! – Голос Ани звучал одновременно жалобно и сердито. – Ты не смей так говорить! Я тебя первый день вижу, а ты уже помирать собираешься! Ты думаешь, это хорошо с твоей стороны – так говорить? Мама ведь тебя слышит! Ты ей лучше пообещай прямо здесь и сейчас, что не умрешь, пока нас с Юлей не вырастишь, и нас, и наших детей. Ты разве не хочешь своих внуков увидеть?

Мишин во все глаза глядел на дочь.

– Анна! Да ты в кого такая мудрая?

– В бабушку. Знаешь, какая она умная? К ней со всей нашей улицы люди советоваться ходят.

– Я знаю, Аня, какой мудрый и добрый человек Анастасия Николаевна, и очень ее уважаю, дочка. Если бы мы с мамой в свое время ее послушались, мы бы не расстались так по-глупому.

– Вот и жаль, что не послушались! Кстати, папочка, это место уже занято, его давно себе бабушка присмотрела. Ты ведь не станешь со своей уважаемой тещей спорить из-за места на кладбище?

– Нет, не стану! Ладно, раз уж помирать мне разрешат еще не скоро, так нечего об этом разговоры разговаривать. Скажи лучше, куда мы этот куст сажать будем? Если это место бабушка для себя выбрала, то, может, сирень надо в другом углу посадить?

– Нет, все-таки посадим тут, на бабушкином месте.

– А бабушка что скажет?

– А бабушка увидит, что место занято, и тоже перестанет о смерти думать. У нее в последнее время мысли завелись какие-то нехорошие… Я замечаю, как она молится, когда дьякон в церкви читает прошение о «кончине христианской, мирной и безболезненной».

– Анна, а ты что, тоже богомолка, как бабушка и как мама была?

– А тебе это не нравится?

– Да нет, почему «не нравится»?… Если в меру, то это для девочки очень даже неплохо. Лично я в религии особого вреда не вижу. Но думаю, наша Юлька тебя живо из церкви в дискотеку переманит.

– Слышишь, слышишь? Ох, кажется, началось, – встревожился Иоанн.

– Да нет, это он так… Смотри, Аннушка на эти слова только усмехнулась. Юльке с сестрой не справиться, Аннушка твоя духом посильней будет.

– Ты думаешь?

– Уверен!

– Папа, а если наоборот, если это я уведу Юлю из дискотеки в церковь, ты возражать не будешь?