Истребители - Ворожейкин Арсений Васильевич - Страница 80

И точно: двухмоторный самолет с ходу приземлился по соседству с окруженными. Видно было, как из него выскакивают и разбегаются в стороны людские фигурки…

Для переброски подкреплений японцы стали широко использовать транспортные самолеты. Одну такую машину мы с Гриневым уже зажгли на земле…

Теперь на первом же заходе у меня, как назло, отказало вооружение. Напарник держался рядом. Энергично жестикулируя, я показал ему, что пулеметы не стреляют. Он кивнул головой: «Понял!» Я тут же пошел вверх, чтобы прикрыть его в случае появления вражеских истребителей, и с нетерпением стал ожидать конца атаки: запас горючего в наших баках кончался. Летчик сделал два захода, и оба раза трассы как будто бы ложились в цель, а транспортный самолет все не загорался. Дальше задерживаться над вражеской территорией мы не могли. Я помахал товарищу крыльями: пристраивайся, пора домой! Он не внял сигналу, и нетрудно понять почему: не мог отступиться от цели. Я следил за ним, оглядывая воздух. Появились японские истребители. Должно быть, они были посланы специально, чтобы прикрыть транспортный самолет. Увлеченный атакой, товарищ не мог, конечно, их видеть, и через несколько секунд, как раз при выводе своей машины из пикирования, должен был попасть прямо в лапы японцам.

И снова возник требующий немедленного ответа вопрос: «Что делать?» Тут же явилось и решение, на первый взгляд очень сходное с теми, какие принимались в подобных обстоятельствах прежде, а по сути-то своей совсем уже иное…

Единственный шанс, позволяющий отвлечь внимание вражеских истребителей от напарника, был в стремительном броске им навстречу. Но этот маневр, эта лобовая атака в интересах товарища отзывалась в моей душе, в моем сознании не так, как в памятные мгновения первого боя.

Она возникала не стихийно, а связывалась с определенным расчетом, подсказанным обстановкой: броситься японцам на глаза прежде напарника, увлечь их за собой, позволить товарищу изготовиться к бою. Правда, при этом я еще дальше уйду в Маньчжурию… Но как только японцы, привлеченные моим самолетом, станут на меня разворачиваться, я тотчас повторю встречною атаку и уйду от них в сторону государственной границы, попутно прихватив товарища. Только бы он не обнаружил себя прежде времени!

Весь этот расчет мог за долю секунды сложиться в голове потому, что сама лобовая атака навсегда утратила в моих глазах ореол своей необыкновенности, исключительности и прочих внушающих почтение и страх достоинств.

По мнению многих летчиков и по личному опыту, я знал теперь, что из всех вариантов нападения лобовая атака — самая нерезультативная в смысле боевого поражения. При стремительном сближении двух машин глаз летчика не способен определить точное расстояние до самолета, мчащегося навстречу с огромной скоростью и похожего на черное пятнышко. Это почти исключает возможность правильного прицеливания, а следовательно, и поражения противника огнем: трассы, летящие навстречу, действуют на психику слабонервных, но вреда, как правило, не приносят. Я видел в лобовой атаке, кроме самозащиты, как бы разгонный момент для начала воздушного боя. Кто быстрее сумеет после нее развернуться, у того и больше шансов на победу. Но сейчас рассчитывать на успех не приходилось: привлечь бы только на себя противника да выйти из боя!.. А лучшего приема, чем лобовая атака, при подобной ситуации я не знал. Это ее рабочее назначение, познанное в воздушных сражениях, было для меня не только определенным завоеванием в области тактики, но также и психологическим, моральным завоеванием, ибо холодный рассудок летчика-истребителя, как признак его профессиональной зрелости, опирается, в частности, и на моральные победы, одерживаемые над самим собой…

Я устремился в лобовою атаку. Вначале все шло так, как и рассчитывал: японцы всей группой бросились мне навстречу Атака по транспортному самолету сорвана не была! Больше того: транспортник вспыхнул, как сухая солома… Но последствия этой удачной очереди оказались самыми неожиданными: вражеские истребители, увидев, что самолет, на охрану которого они были посланы, горит, оставили меня и с остервенением кинулись на напарника. Мой замысел рухнул. В тот самый момент, когда товарищ, не подозревая об опасности, выходил из атаки, его окружила стая озлобленных врагов. Предвидеть такого оборота я не мог. Развернувшись, немедленно кинулся в этот клубок, смертельно захлестнувший напарника…

И вдруг неподалеку от горевшего японского самолета поднялся высокий огненный столб. «Все!.. Погиб!»

Я не успел врезаться в кучу японских истребителей: они волной отхлынули в сторону, а вслед за ними, до последнего момента скрытая ослепительным солнцем, пронеслась большая группа наших истребителей. Если бы на минуту раньше!..

Я снова глянул вниз, на свежий костер…

Прощай, неизвестный товарищ!..

Летчики сидели после завтрака у командного пункта. Шинкаренко с чувством подпевал патефону:

Я слушал песню, лежа на спине. Ее воинственные слова, воспевающие мужество русского народа, как бы вторили жестокой битве, происходящей на клочке монгольской земли… Возле стоял телефон, и капитан Борзяк, опасаясь, что не расслышит звонка из штаба, остановил пластинку. Шинкаренко продолжал без музыкального сопровождения:

…Нам смерть не может быть страшна, Свое мы дело совершили…

— Женя, там, наверно, бой идет, — Борзяк с укором показал в сторону Халхин-Гола.

Мы прислушались. Пулеметной стрельбы не слышно.

— Может, японцы после вчерашнего парада победы образумились и решат пойти на мировую? — подал мысль Женя.

Вчера истребительная группа майора Грицевца безупречно, строгим парадным строем прошла над линией фронта, демонстрируя мощь нашей авиации. Парад победителей сопровождался высшим пилотажем: звено майора Александра Николаева каскадом восходящих и горизонтальных бочек, петель и других виртуозно исполненных фигур показывало класс летного мастерства.

Наши бойцы ликовали. На земле гремели аплодисменты, громковещательные машины во всю свою мощь призывали зажатую в железные тиски и раздробленною на части японскую армию сложить оружие, прекратить бессмысленное сопротивление. Но японцы забрались в норы, как кроты, и, ожесточенно огрызаясь, гибли.