Смерть за хребтом - Белов Руслан - Страница 13

– Нет, Черный, не выйдет... Не успеешь. Щас сдуется!

Конечно, так и случилось... Сглазил, гад! Но потом все встало... на свои места. До утра мы с ней веселились, сумела она нас поднять и не раз и по-разному, но самое веселое было в конце. Сплошной, отвратительный разврат, но уже духовный.

Когда Софи, наконец, одеваться начала, выяснилось, что пропали трусики ее французские! Маленькие такие, носа не вытрешь. Час искали тотально – не могли найти. Лишь на следующий день жена Борина нашла их в щели между матрасом и спинкой кроватной. А я ведь искал там. Обычная подлянка свободной женщины – ста баксов не пожалеет, чтобы расписаться в книге отзывов и предложений вашей супруги!

“Разврат, так разврат... – подумал я, решив, наконец, сдаться обстоятельствам. – Поплаваем пока в этой мутной водичке... Со временем можно будет оценить обстановку в доме и решить, что делать дальше. Хотя, честно говоря, у меня совсем нет желания оставаться в этом доме. Интересно, мужиков у них нет, что ли? Что за пламенная страсть к чужаку? А Лейла-то на иранку не похожа!

Столько вопросов на голодный желудок! Господи, какая глупость – морить мужика голодом. Идиотка!”

Разьярившись, я заорал во весь голос:

– Пива хочу! Жрать давай, крыса амбарная! Лей... – хотел я диким ревом привлечь мою ненаглядную, но, осознав вдруг политическую несвоевременность этого шага, продолжил:

– Лейка огородная! Хлеба давай! Гусыня подколодная...

На этом эпитете дверь растворилась, и я увидел оценивающие глаза Фатимы. Через пару секунд внимательно-ехидной констатации моего полного и безоговорочного поражения она удовлетворенно закивала, но потом, когда взгляд ее прошелся по разоренной комнате, кивок перешел в досадное покачивание головой из стороны в сторону. Еще раз взглянув на меня, уже с толикой уважения, она вышла.

Через некоторое время Фатима вернулась и предложила следовать за собой. По застланному коврами коридору мы прошли в богатую беломраморную ванную комнату. Все было знакомо... Да, похоже, именно здесь, с омовения, я начал свое хождение по мукам и радостям этого дома. В стены были вделаны зеркала, по углам стояли вазы с искусно сделанными цветами. Фатима царственным жестом указала мне на бесподобно широкую ванну, скорее – бассейн и вышла.

Я разделся и плюхнулся в воду. Вода оказалась не из водопроводного крана, солоноватая, а питьевая, из местного источника. Это был признак высшего благоприятствования! Следующий его признак не заставил себя ждать: в ванную гуськом вошли три девушки в прозрачных голубых шароварах и рубашках. Лейлы среди них не было. Но, да простит меня радость моих глаз, я скоро забыл о ней – девицы окружили меня и начали совершать омовение.

Преодолев, конечно же, не сразу, смущение, я принялся легкомысленно заигрывать с ними: брызгать водой, чтобы одежды стали прозрачнее, шлепать по попкам и прелестным маленьким грудкам, касаться ненароком таких разных – розовых и коричневатых, больших, с пуговку и маленьких, с булавочную головку, сосков – и, наконец, затащил сначала одну, а затем и остальных в ванну.

Как только они расположились в ней, в моем организме произошли количественные перемены. Девочек это привело в неописуемый восторг, они затараторили, указывая пальчиками на то, что в смущении я пытался скрыть в воде от их пытливых взоров. По их виду нетрудно было понять, что они уговаривают друг друга познакомиться со мной поближе. “Эти румяные яблочки недалеко от яблони попадали” – подумал я, рассматривая негодниц. Наконец, одна из них, брызнув мне в лицо водой, устремилась тотчас прелестной ручкой под воду и неожиданно для меня, с первого раза, схватила за основание члена нежнейшей ладошкой и довольно медленно заскользила ею к узлу сплетения большинства моих нервных окончаний.

“Хорошее не может продолжаться долго”, – вдруг пришло мне в голову и тотчас дверь ванной распахнулась, чтобы открыть взорам нашей развеселившейся компании зловещую фигуру Фатимы – единственной владычицы моей эрекции. “Shewolf[14], – вырвалось у меня на смеси английско-русско-таджикского, – крыса черная, падарналат[15], подлая притом. Ты, что, думаешь...”

И тут мне вдруг сделалось так гадко на душе, что я замолк и, шлепнув, ближайшую девушку по уже застывшей попке, в чем был, побрел в свою комнату...

Она сверкала чистотой. Я бросился на тщательно застланную постель и отдался набежавшим мыслям: “Не готов я бежать... Да и как? Куда? Влип опять, застрял. В скале легче было – ты один, камень и судьба. Здесь куча народа кругом. Хорошо было там, в камне... Жаль, рассказать будет некому.

А в этом ведь вся соль... Влипнешь куда-нибудь, выскочишь незнамо как, и упиваешься потом, увлеченно рассказывая о приключениях, чуть не сведших тебя в могилу. Может быть, и отсюда выскочу... Главное – ничего не придумывать и не отчаиваться. Многие бы согласились лечь на мое место, ха-ха!”

Поток моего сознания был прерван мягко легшей мне на лоб ладонью. Я раскрыл глаза и увидел светящиеся тревогой очи Лейлы. Она явно была недовольна, если не рассержена.

“Да не ревнуешь ли ты? – пришло мне в голову. – Ну-ну... В таком случае на сцену выступает воля со знаком, обратным воле Фатимы, и есть возможность отдаться событиям и взирать на них нулем с точки начала координат, или, что лучше, с высоты кровати. Вперед, девочка! А я устал...”

Лейла, уловив, видимо, мои мысли, несколько раз больно толкнула меня кулачком в бок, в глазах ее показались слезы.

Я многое повидал на своем веку и потому многое воспринимаю холодно, если не равнодушно. Я могу хладнокровно взирать на растерзанную человеческую плоть, часто равнодушен к чужой боли, чужому горю – если не могу помочь – но тихие женские слезы берут меня за душу цепко и глубоко.

– Well, what can I do? What can I do, my honey?[16]

– I will do all myself[17], – воскликнула она и, вновь ударив в плечо кулачком, выскочила из комнаты.

Вечером Лейла не пришла. Я лежал, переваривая обильный ужин, запитый бутылкой апельсинового ликера. Остатки его еще искрились в покоившемся на животе хрустальном стакане. Мысли о причине замены тюремной администрацией напитка мужественных – виски – на дамский напиток будили во мне противление злу. Я медленно высосал остаток намека и заснул. Во сне ко мне пришла грузная женщина, и я зло и быстро изнасиловал ее...

7. Фатима под кроватью. – Блаженство единения. – Малайский нож.

Проснувшись на следующее утро, я позевал, приходя в себя, и сел под дверью в засаду. Как только она приоткрылась, и я увидел ненавистную черную фигуру, вся накопившаяся злость бросила меня вперед. Я схватил бешено сопротивлявшуюся Фатиму за жирные плечи, втащил в комнату и толкнул на пол. Она хотела, было, подняться, но я пнул ее в мягкий зад и еще, с огромным удовольствием, но не сильно – в пах. Мой трофей тут же успокоился и, жалобно всхлипывая, покорно распростерся у моих ног.

Многим мои действия по отношению к этой женщине показались бы жестокими и неджентльменскими, но, хочу вас заверить, что в тот момент, да и позже, я ни минуты не сожалел о содеянном. Наоборот, лишь мой взгляд, блуждавший от перевозбуждения, остановился на желтых глазах Фатимы, полных слез и нечеловеческой решимости через день, через месяц, через год, при первом же удобном случае выпить мою кровь и расчленить затем безжизненное тело на мелкие кусочки, я стал измышлять для нее что-нибудь эдакое... И, придумав, впихнул ей в рот свои плавки и с чувством глубокого удовлетворения (люблю, когда все идет так, как мечталось) закатал ее в пушистый персидский ковер. С трудом задвинув сверток под кровать (кокон с Фатимой оказался несколько большим в диаметре, чем высота кровати), я вышел из комнаты на рекогносцировку.