Завтра утром, за чаем - Вольф Сергей Евгеньевич - Страница 4

Эльза вышла последней.

В зале стояли все наши, Палыч и какой-то длинный лысый дядька.

Палыч сказал Лысому:

— Мастер, как в этом году на Аяксе с едой? Буфет есть?

Лысый кивнул и объяснил, что на каждом участке есть столовая и стыдно думать, что может быть иначе. Еще Палыч спросил, на сколько времени растянется практическая беседа с нами, Лысый ответил, и Палыч, кивнув, укатил на лифте.

Лысый запихал нас в другой лифт, многоместный, замелькали этажи, потом мы остановились, вышли и по узкому полутемному коридору прошли в маленький зал с ярусами, как в цирке, грифельной доской и аппаратурой связи. За столом уже сидела и ждала нас стенографистка.

Эльза рассадила нас по местам, открыла портфель и раздала нам большие картонные карточки с нашими фамилиями, чтобы стенографистка могла не спрашивая знать, чей ответ она записывает. Когда мы, наконец, разобрались с этой ерундой и затихли, Лысый сказал:

— Ну-с, начнем. Были вы здесь или не были, вам, должно быть, известно, что Аякс «Ц» — типовая промежуточная станция для дальних рейсовых полетов. Это ее основное назначение. Но есть еще и побочное — сейчас здесь начались и ведутся испытания…

— Знаем, знаем, — сказал Ким Утюгов.

Лысый кивнул стенографистке, и она отметила Утюгу минус в графе «неоправданная трата полезного времени». В этой школе вообще никто никого не ругал за плохое поведение на лекциях или практике, потому что ругать — это тоже неоправданная трата полезного времени, просто преподаватель фиксировал факт нарушения дисциплины и продолжал свою мысль. Довольно-таки скучно все это выглядело, но мудро, никто к нам не приставал, никого не ругал, как хочешь, так себя и веди, но потом, ко дню окончания школы, все это вылезало наружу: хитрым каким-то образом нам кроме оценок по разным предметам выводили еще и общую оценку, среднюю, с учетом поведения за все годы, — нечто вроде личного коэффициента полезного действия. Получалось так, что у любого из нас само должно было проявиться чувство ответственности за собственное будущее. Недурно, правда? Словом, каждый твердо знал, что от этой общей оценки зависит, возьмут его после окончания школы, например, простым инженером на завод или все же зачислят в какой-либо отдел Высшей Лиги.

— Сейчас здесь ведутся испытания, — продолжал Лысый, — новых микрокосмолетов для многодневных рейсов. Вот общий вид нового космолета. — И он быстро нарисовал корабль в разрезе, обозначив крестиками узлы, которые были решены по-новому в сравнении со старыми машинами.

— В общих чертах конструктивные изменения понятны? — спросил Лысый.

Все сказали, что понятны.

— Ну и отлично. Да и не в них дело: решены они безукоризненно. Высшая Лига расчет приняла. Неясно лишь с этой вот деталью ведущего двигателя.

И он нарисовал знак вопроса и стрелочку от него к самой детали.

— Группа никак не может решить общий ее вид и материал для ее изготовления, хотя предварительные расчеты показали, что материал — наверняка пластмасса, неизвестно лишь; какого точно состава. Давайте поимпровизируем по этим двум вопросам: ваш класс был нами выбран не случайно, нас устраивает ваша подготовка по курсу «Химия сверхпрочных пластмасс». Начинаем.

Я опять подумал, может, все это липа и тема беседы выдумана, но это, в общем-то, не имело значения, да и, как оказалось после, дело было серьезное, даже — слишком серьезное. По крайней мере — кое для кого.

— Холодкова, прошу, — сказал Лысый.

— О материале потом, — сказала Натка. — Но стержень детали «эль-три» должен быть в сечении эллипсовидным.

Стенографистка застрочила.

— Почему? — спросил Лысый.

— Уровень трений должен упасть до альфа-разумной.

— Та-ак. Все?

— Пока да.

— Активней, активней!

— Предлагаю среднюю кривизну эллипса из уравнения Асатиани, — сказал Веня Плюкат.

— Занятно. Принято.

— Эллипс вообще не нужен, — сказал Гаррик Петров. — Сечение — круг, эффект снижения трения, как в системе «Пионер-двести одиннадцать».

— А в письменном виде можно? — спросили сестры Вишняк.

— В чем дело?

— Зуб ноет, — сказала Раиса.

— А у вас? — спросил Лысый у Ирины.

— У нас одинаковые соображения.

— Хорошо, пишите. Активней, активней! Не стесняйтесь, перебивайте друг друга, спорьте. Помните о материале.

Утюг сказал:

— Сечение — квадрат. Система крепления скользящая. Материал — двойная симпоза Эша.

— Эш не годится, — сказал Гаррик. — Мал коэффициент хрупкости.

— Достаточен, — сказала Раиса Вишняк.

— Что, прошел зуб? — спросил Лысый.

— Ваша фраза — лишняя трата времени, — сказал Лысому Утюг.

— И твоя, — сказал Лысый.

— И эта вот ваша, — сказал Утюг. Все заржали.

— Ну, разрядились? — спросил Лысый. — Поехали дальше!

Гриша Кау сказал:

— Предлагаю двойную основу Гуттермана, но обессоленную.

— А там и нет соли!

— Ну да, нет!

— А вот и нет!

— Гуттерман вообще не годится, структура слаба.

— Почему это еще слаба?!

Я молча слушал эту болтовню, хотя наверняка все говорили серьезно. Я все думал о хомяке (хорошо еще, что по инструкции при любом наказании само животное не отбиралось), о детали «эль-три» я тоже думал, но как-то все впустую, мысли в голову лезли какие-то тупые, скучные. Мы имели право молчать в этих случаях, никто на нас не давил, но оценку тогда ставили нулевую. Любая мысль оценивалась выше, чем молчание, но по неписаному закону было не принято говорить заведомую чушь, чтобы серьезные люди из науки не ломали себе зря голову и чтобы таким нечестным способом не выскакивать впереди своих товарищей по учебе.

Лёка Шорохов написал на доске длиннющую формулу, а Натка сказала, что такой вообще на свете нет, Лысый сказал, что, кажется, все же есть, Лёка объяснил, что она уже видоизмененная, пусть зафиксируют ее, а объяснять сейчас, как он ее вывел, долго — в группе сами разберутся.

Вдруг что-то плавно качнулось во мне, сместилось, и через несколько секунд я понял, что уже стою у доски.

— Рисую форму стержня «эль-три», — сказал я. — Пояснить труднее, форма сложной кривизны. Формулы кривых напишу.

Я быстро сделал рисунок, написал формулы и добавил:

— Предлагаю гибкую двухъярусную пластмассу Дейча-Лядова, но с перестройкой третьей, девятой и семнадцатой молекулы на повышение активности.

— Стоп! — сказал Лысый. — Внимание, тихо. Секунду он подумал, включил видеотелефон и нажал кнопку. На экране появился какой-то грустный толстяк.

— Рафа, — сказал Лысый. — Рыжкин предлагает двухъярусную Лядова с перестройкой третьей, девятой и семнадцатой.

Толстяк закрыл глаза, спрятал лицо в ладони и молчал с полминуты, потом убрал руки и с экрана поглядел прямо на меня.

— Поясни, — сказал он, — при чем тут семнадцатая?

— Я не могу доказать, — сказал я, — но чувствую, что ярусность увеличится до четырех, отсюда эффект повышенной гибкости при мгновенных нагрузках во второй зоне.

Он открыл рот, потом еще больше, вдруг замахал руками, крякнул, захохотал и, крикнув: «Привет. Пока. Работайте дальше!» — выключил видеотелефон.

— Катим дальше! — сказал Лысый. — Активней, активней!

Но активней не получилось. Он сам был виноват — нечего было перед всем классом пороть горячку, если ему понравилась моя идея. Толстого вызывал он зря, мог вполне подождать нашего отъезда, никуда бы я не делся (или работа шла у них кувырком?), а о толстом и говорить нечего — сбил тонус всем ребятам и девчонкам. Я чувствовал себя жутко неловко, хотя и понимал, что совсем не виноват, да и идея моя вполне могла оказаться неверной, а у кого-то из класса — той, что надо.

Мы просидели с Лысым еще с полчаса, но беседа шла сикось-накось, ему, вроде, и самому надоело, а потом толстый снова появился на экране, и по его лицу стало ясно, что пора кончать.

Он прямо весь светился.

— Юра прокрутил часть программы с условиями Рыжкина, — сказал он Лысому. — Все сходилось идеально, потом пошла бяка, но, я думаю, это какая-то ерунда, временно, помехи. Доложили Зинченко, он просил задержать Рыжкина на несколько часов. Все. Привет.