Клуб маньяков - Белов Руслан - Страница 73

– А... – протянул я равнодушно. – Я мог догадаться, что вы химичите со мной.

– Потом ты точно так же убил Ворончихиных. Мы рисковали с ними. И с тобой. Одно дело было активизировать твое снохождение в доме, в ночные или утренние часы, а другое дело – днем в переполненном городе. Тебя могли задержать. И поэтому Вере пришлось идти за тобой следом. Чтобы в случае чего прикрыть от милиции. Но все обошлось. Операция прошла без сучка и задоринки. Вот пресс для чеснока с кровью Мити и нож с кровью Ларисы. Хочешь подержать их в руках?

– Хочу, – ответил кто-то, глубоко во мне засевший.

Светлана Анатольевна вынула из своей сумки голубенький целлофановый пакет и протянула мне. Я взял его, достал нож и пресс, положил на стол и принялся оставлять на них отпечатки пальцев. Так, как это делают в кино и милиции: приложил мизинец левой руки к лезвию ножа, повернул его туда-сюда, затем проделал это с безымянным пальцем и так далее. Теще эти мои выкрутасы не понравились.

– Издеваешься, – покачала она головой. – Думаешь, что обманываю тебя...

– Теперь это не важно, – ответил я, возвращая ей голубенький пакет с неопровержимыми доказательствами своей причастности к убийству супругов Ворончихиных.

Светлане Анатольевне мой ответ не понравился, и задумалась.

«Сейчас губы начнет красить», – подумал я и не ошибся. Теща взяла Верину губнушку, лежавшую на подоконнике, и принялась наводить марафет. Закончив, посмотрела на меня. И я впервые заметил, что они с дочерью неуловимо похожи. «Если не обращать внимания на чувственные отцовские губы и нос Веры, то сходство несомненное».

– Я по глазам твоим вижу, что ты хочешь меня о чем-то спросить... – проговорила Светлана Анатольевна, как только я вновь вытаращился на клееночные фрукты.

– Нет, – ответил я, немного подумав.

– Об алкозельцере не хочешь спросить?

И меня пронзило с ног до головы острейшее лезвие. Мгновенно пронзило. Я вздрогнул, напрягся, раскис, ужаснулся одновременно.

– Вера... Вы поили им Веру...

– Да. Поила и пою.

– И потому она ваша марионетка...

И вновь меня пронзило беспощадное лезвие догадки.

– Вы и Наташу им поите!!?

– Нет. Пока нет. Я люблю ее...

«Любит в ней меня...» – догадался я.

– Да, – ответила Светлана Анатольевна, без труда прочитав эту мысль. – Я люблю в ней тебя. Но не хочу, чтобы она стала такой же, как ты, не хочу, чтобы она любила и слушалась тебя. И потому ты должен немедленно уйти. Если ты этого не сделаешь и останешься, я посажу тебя на долгие годы. И таблетка за таблеткой сломаю волю твоей дочери, и она на всю жизнь станет марионеткой, не способной принимать самостоятельных решений... Кстати, мне иногда кажется, что мысли человека, принимающего это средство, можно читать...

Я не успел ничего сказать. Дверь гостиной распахнулась, и на пороге мы увидели отнюдь не сонную Наташу. Не обращая внимания на бабушку, она сказала мне:

– Я всю ночь была Рисующей На Скалах, Подобно Солнцу Рисующему День. И я рисовала на каменной стене степного волка. Он хотел получиться страшным, но я его укротила.

Я хотел подойти к дочери и поцеловать ее. Но Светлана Анатольевна меня опередила. Она бросилась к внучке, взяла ее за руку и, обернувшись ко мне, твердо сказала:

– Твой папа уходит от тебя. Он разлюбил маму и решил жить отдельно. Скажи ему до свидания.

Эпилог

Наташа переживала мой уход несколько месяцев. Очень тяжело. Потом ей вправили мозги. Но, я думаю, ненадолго. У нее ведь все мое. В том числе и голова.

Вера добилась своего и осталась одна. Она до сих пор одна. С Матрасычем, теткой, Шакалом и Юрием Борисовичем.

Наташу видит только в выходные.

До сих пор, начиная с пятницы, ждет понедельника.

Все, что связано со мной, сожжено. В том числе и диван.

В доме завелись мыши.

С некоторых пор Вера подумывает о пристройке к нему двухэтажного придела. С обширным подвалом и независимой системой канализации.

Светлана Анатольевна по-прежнему напоминает натянутую струну. Ждет нового зятя, но он что-то не появляется. Недавно крутился один на горизонте, но вдруг умер.

Тетка сажает огурцы с помидорами, выращивает их, потом собирает, маринует и ест. Матрасыч ей помогает.

Алевтина родила девочку. Крестить ее ездил весь клуб.

Шакал возглавил в РКА важный отдел. В свободное от работы время он пишет триллеры.

Маргарита с Тамагочей и не думали умирать. Они живут под Рязанью в небольшой деревушке, и совершенно счастливо живут; у них четверо детей – две девочки и два мальчика. Раз в месяц они ездят в Москву показывать им зоопарк и загазованное Садовое кольцо. Новый год они встречают на Средиземноморье в рыбацкой деревне.

А я после разговора со Светланой Анатольевной собрал кое-какие вещи и, поцеловав ничего не понимающую Наташу, отправился в Москву первой же электричкой. Оказавшись на Ярославском вокзале, задумался, куда ехать (к матери или к Оманскому заливу?), но тут по радио объявили, что на первый путь подается поезд Москва – Владивосток. Через полчаса я лежал на верхней полке плацкартного вагона, а через час – увидел в окно дом, в котором прожил шесть лет. Во дворе стояла Наташа. Она стояла, сжавшись, стояла и смотрела на проходящий поезд. В самый последний момент ее глаза встретились с моими. И наши сердца полоснула общая боль.

Во Владике я пробыл несколько недель. Заработав в порту денег, уехал в Кавалерово, там проваландался до начала августа (прощался с городской жизнью). Напрощавшись до отвращения, купил продуктов и спирта на несколько месяцев, добрался на попутках до Арсеньевской шахты и оттуда ушел пешком в направлении верховьев реки Тарги.

Десять лет назад в поисковом маршруте я наткнулся там на небольшую плантацию табака и зимовье – низкую, крытую прогнившим толем избушку. «Кто-то жил здесь постоянно» – подумал я тогда, сорвав на ходу сочный табачный лист. И попытался вообразить этого человека, спрятавшегося в таежной глуши, но ничего романтического не получилось. А теперь, много лет спустя, я прекрасно знал, что в таких избушках прячутся от себя все потерявшие и ничего не нашедшие в жизни люди...

По дороге к последнему пристанищу я пытался вспомнить, была ли у меня жена Вера и дочь Наташа. Но ничего путного у меня не получилось. Вернее получилось, что Веры вроде бы не было, а Наташа непременно будет.

На этом я успокоился. На подходе к избушке вынул из рюкзака охотничий топорик и стал рубить разросшуюся на тропе таежную буйность. Последней я срубил березу, росшую на самом пороге. Она была толстой, и мне пришлось изрядно повозиться.

Выкурив сигарету над упавшим деревом, я вошел в избушку и сел на чурбан, стоявший рядом с приколоченным к стене дощатым столом. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел на полатях серый человеческий череп, кости вперемешку с остатками изъеденной плесенью одежды и крепкие импортные туристические ботинки. Часть костей лежала на полу.

Открыв шире дверь, я достал из рюкзака карманный фонарик, подошел к полатям и стал внимательно рассматривать предложенный мне судьбой или случаем натюрморт. Судя по ботинкам и когда-то добротной походной одежде, натурщиком для него явно послужил не местный охотник-одиночка, неосторожно нарвавшийся на клыки секача, и, тем более, не бич, скрывшийся в тайге после ножевой драки.

Откинув в сторону остатки истлевшей одежды, я попытался определить причину смерти. И преуспел в этом, лишь поднеся к оконцу череп: на лобной его кости зияла небольшая прямоугольная дырка.

«Не молотком ли ему врезали? Весьма похоже...» – пробормотал, я водя указательным пальцем по краям пробоины.

Поставив череп на стол, я вернулся к полатям и зашарил рукой в остатках одежды и под костями.

И открыл тем следующую главу своей жизни.