Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция - Белов Руслан - Страница 54

Пока Павел сообщал им биографию и как дошел до жизни такой, я пытался втащить в наш кристалл дьякона, сидевшего посередине, и неудачно, может быть, потому что он, хотя и длинноволосый, был, тем не менее, бритоголовым. Все в нем было от бритоголовых – и взгляд, и ум, и комплекция. Убедившись в этом, я пал духом. Разговаривать мне удавалось лишь только с людьми, пытающимися что-то понять, да и чудесами я прочищал только таких. А этого в глазах тлела деревянно-металлическая уверенность в себе и своем идейном шампуре, занявшем место хребта.

– Нет, он меня распнет, – вздохнул я и посмотрел на дьякона, сидевшего справа от деревянно-металлического.

Это был поджарый фанатик с глазами, покрасневшими от ненависти к еретикам всех мастей. Если бы в детстве ему сказали, что земля – это море, он всю жизнь просидел бы в лодке, люто ненавидя не тонущих прохожих, ненавидя и бросая в них комья забортной воды.

– Этот тоже распнет, – решил я, и уставился в третьего. Острые серые глаза, плотно сжатые губы, постановка головы, манера сидеть – все говорило, что он человек действия, и действия, как правило, завершающегося нажатием спускового крючка.

– Неужели и у них есть соловьи-разбойники? – возопил я внутренне. – Господи, что же это такое? я ведь мечтал быть распятым за людей, но я никогда не думал, что сделают это такие несимпатичные личности.

– Ну ты даешь, – мысленно засмеялся Павел. – Думал, тебя распнут умные, интеллигентные или, на худой конец, просто добрые люди?

– Я не думал и не надеялся. Это... это казалось мне само собой разумеющимся...

– Римские солдаты казались тебе само собой разумеющимся? Благородные, мужественные, отдающие должное героизму? "Извините, гражданин, но я должен пробить этим сволочным гвоздем вашу божественную руку", – это ты рассчитывал услышать?

Тут обратились ко мне.

– Представьтесь, пожалуйста.

– Христос, – ответил не я. Ответила моя дочь Полина из Южной Кореи, куда затащила ее мать. Она спала и втайне от матери и ее друга видела, что отец – не сволочь, а человек, существо, которому что-то подвластно.

– Это фамилия или имя?

– Это я.

– Понятно. Год рождения?

– 1951

– Вероисповедание?

– Вообще-то, по образованию я – атеист. Но...

– Что но?

– Ну, видите ли, Бог для достижения своих целей использует всех, в том числе и атеистов. Знаете, однажды у Нильса Бора, знаменитого физика, спросили, почему у него над дверью прибита подкова, ведь он по всем видимостям не верит в то, что они приносят счастье. На это Бор ответил: "Я слышал, что подковы приносят счастье и тем, кто не верит в чудесные их особенности". А если серьезно, то Бог сделал меня атеистом, чтобы я, по глупости своей душевной не заделался лицемерным католиком, нервозным шиитом или, упаси, Господи, адвентистом седьмого дня, свидетелем Иеговы, или харей Кришны...

– Понятно. Семейное положение?

– Холост в который раз.

– Занятие?

– Я ж говорил...

– Что вы говорили?

– Я – Христос.

– Вы имеете в виду, что все мы являемся свидетелями второго пришествия?

– Нет, не второго, – ответил я и рассказал, как пришел к открытию, что каждый человек есть Сын Божий и является потенциальным Христом. И потому порядковый номер моего пришествия определить можно лишь приблизительно.

Закончив, я посмотрел на судей, и мне раскрылось, что никакие они не служители глубоко уважаемого мной православия, создавшего и сохранившего Россию, а люди, или представители людей, решивших использовать мои способности в целях личного обогащения.

– Иногда до тебя долго доходит, – сокрушился Павел Грачев.

– Ты, что, думаешь, они хотят нас использовать?

– Факт. Будешь в подпольном цехе воду в вино превращать.

Я почернел. Меня о чем-то спрашивали, но я не слышал, хотя и отвечал. Перед моими глазами стояла старая и нечистая по краям чугунная ванна, полная водопроводной воды, под моими пассами постепенно превращавшая в "Три семерки" сомнительного качества.

– Может, обрушить своды? Пусть они погибнут? Или позвать младшего лейтенанта? Он давно ждет нашего сигнала.

– Зачем обрушить? Зачем позвать? Ты забыл, куда мы с тобой идем?

– На Голгофу...

– Так вот она, милая! А ты хочешь идти к ней кругами? До маразма? Или попозже, насладившись людским признанием?

– Ты прав, – подумал я.

– Нам просто остается с честью все вынести, и мы своего добьемся.

– Чего добьемся?

– Десяток ублюдков поймут, что они ублюдки, и что Отец их точно покарает. И сотни, может, тысячи людей, лишний раз убедятся, что не все люди сволочи и мокрицы, и терпеть им станет светлее.

Я молчал, пытаясь распроститься с жизнью, отдать, так сказать, конец, к ней прикрепляющий. Павел, чувствуя, что это плохо получается, продолжил обработку:

– Понимаешь, мы должны умереть, чтобы зло в нашем поединке проиграло, и проиграло не в результате вмешательства ОМОНа в масках и беспорядочной стрельбы, а просто, один на один проиграло.

– Но если мы выйдем отсюда, столько всего можно будет сделать...

– Мы уже все сделали. Мы были чудотворцами, и стали лицедеями, на которых можно зарабатывать деньги. А это конец. Воду в вино – вот что нам теперь светит в нашем отечестве.

– Ты прав.

Пока мы с Павлом говорили, нас о чем-то спрашивали. Когда бритоголовому стало ясно, что ответов не будет, он крикнул в дверь, и в подвале появились двое охранников с резиновыми дубинками. Действовали они квалифицированно, и скоро сознание нас покинуло.

Очнувшись, я увидел свет. Он шел от Любы, сидевшей рядом с Павлом. Заметив, что я пришел в себя и смотрю, она подошла, провела ладошкой по щеке. Мне стало легко и покойно, мой путь осветился и стал необходимым.

– Видишь, как все просто... – прошептала она. – Ты просто отдал всего себя мне, и мы стали одним человеком. И всегда им будем.

Я закрыл глаза и увидел свой крест, и понял, что не умру, понял, что эта светлая девочка, это мое Я, от всего дрянного очищенное, пойдет по свету и, смотря моими глазами, расскажет обо мне людям, расскажет хорошее, расскажет, как я вытащил ее из тьмы, и люди придут к близким, и попросят у них прощения, и люди пойдут на могилы и поправят их, и люди накормят голодного и без сожаления отдадут деньги проходимцам, и те станут от этого на йоту чище.

Когда я открыл глаза, проходимцы сидели на местах. На них были гражданские одежды. Бритоголовый смотрел на меня, как на еврея, фанатик видел костер, а убийца предвкушал, как нажмет на курок, и пуля разорвет кишки, и "Христос" из чудотворца превратится в пропитанного страхом и болью человечишку. Павел, брезгливо покачав головой, удобно устроил голову на выступе стены и закрыл глаза. Это покоробило бритоголового, но он взял себя в руки и мерно выдавил:

– Мне кажется, вы догадываетесь, что нам от вас нужно. И чтобы вы поняли, как нам это нужно, мы, пожалуй, стрельнем в вашего товарища по разу, но от души.

– Не стоит этого делать, – сказал я как можно равнодушнее. – Он – это я, я – это он. И еще с несколькими людьми я состою в таких же отношениях...

– Это слова! – выкрикнул фанатик.

– Что ж, убейте его. И получите в свое распоряжение спивающегося гнилого интеллигентишку, ни на что не годного, кроме инфаркта и апоплексии.

– А на что вы годны с ним? – презрительно выдавил убийца.

– Покажи им фокус, – подумал Павел, не раскрывая глаз.

Я подумал, что ему не хочется умирать.

– Да нет, – усмехнулся Павел. – Я же сказал: "Покажи им фокус".

– Хорошо, – ответил я убийце. – Принесите бутылку вина, я превращу его в воду.

– А может, наоборот? Это будет убедительнее? – бритоголовый счел, что успех близок и шеф будет доволен.

– Мне не хочется превращать воду в вино для вас. Для вас я сделаю из вина воду.

– Хорошо, пусть будет по-вашему. Виктор Иванович, – обернул он лицо к убийце, – принесите требуемое.