Три цвета времени - Виноградов Анатолий Корнелиевич - Страница 89

– Ну, для покупки тех продуктов, о которых вы так неосторожно заговорили, кажется, нет надобности греть руки.

– Прекратимте этот разговор, – отрывисто сказал Бейль. – Нам очень долго не подают обеда. Кстати, скажите, пожалуйста, верно ли говорят, что от вас сильно пострадала молодая жещина, Аврора Дюдеван, как ее псевдоним, я не помню.

– Вы говорите о Жорж Занд? – спросил Мериме.

– Да. Все говорят о том, что ваша свинцовая пятерня отпечатлелась у нее на плече.

– Пятерня тут ни при чем, – сказал Мериме и улыбнулся.

Бейль ответил улыбкой.

– Теперь все кончено и навсегда, – помолчав, произнес Мериме.

– Ну, в таком случае начнем новое блюдо, – сказал Бейль, придвигая к себе тарелку.

Некоторое время оба друга обедали молча В промежутках между блюдами Мериме переворачивал страницы «Британского обозрения» и поднял брови, прочитав абзац из анонимных «Воспоминаний итальянского дворянина».

– Какая замечательная вещь! – восклицает он. – Вы подумайте, какая прозрачная проза, это совершенный Вольтер! Назовите во Франции хотя бы одного человека, который писал бы, так просто. Англичане в овладении стилем далеко уходят вперед!

Бейль взял книгу, презрительно прочел место, отчеркнутое ногтем, и, молча закрыв книгу, отшвырнул ее.

– Слушайте, дорогой наставник, вам не кажется, что ваш жест говорит о самой низкой зависти?

– Не кажется, потому что эта статья – моя: я не опровергаю Фосколо, приписывающего мне на страницах «Вестминстерского обозрения» высокую честь авторства «Записок Казановы». Но тут все ясно и без Фосколо.

Мериме молчал. Первый раз в жизни он чувствовал, как краска заливает ему лицо, и большими глотками красного вина старался в своих собственных глазах оправдать появление этой краски.

На этот раз все позиции остались за Бейлем. Он дал возможность своему другу покраснеть до корня волос. Он делал вид, что не замечает Мериме, он жевал спокойно, методически, как будто весь был погружен в сладостный труд гурмана; наконец, он спросил:

– Ну, что же, Клара, вы мне не досказали о ваших шашнях с маршалом Мармоном. Имейте в виду, что он в ближайшее время отправляется в вашу проклятую Россию. Северный царь Николай только что подавил восстание русских карбонариев, о чем вы читали во «Всемирном обозрении», казнил своих врагов и сейчас возлагает на себя тиару восточного деспота. Французский Карл в ознаменование этого события посылает маршала Мармона в Петербург.

– Мне, собственно, не нужен маршал Мармон. Мне нужны славянские песни, о которых он говорил. Я достал их по его совету в библиотеке Арсенала. Огромный толстый том описывает старинные путешествия по западным Балканам аббата Фортиса и Лаорика. Потом у Мармона я взял книжонку Шоммет де Фоссе, который был консулом где-то в Баньялуке. Что касается русского восстания, то я имею о нем самое смутное представление.

– Мне кажется, на этот раз русское восстание коренным образом отличается от старых переворотов, происходивших в этой стране. Я недавно встретил у Строгановых девушку, жениха и дядю которой подвергли страшным карам в России. Это все были передовые люди своего сословия и блестящие представители образованного Петербурга. В последнюю поездку в Англию, несколько месяцев тому назад, я снова был в Ричмонде, где очень советую побывать и вам – одно из красивейших мест на земле. Там мой спутник Россетти, в свое время карбонарий, теперь мирный поэт, показал мне высокого и стройного человека с курчавыми волосами, в голубом сюртуке, русского заговорщика, одного из самых опасных, Николая Тургенева Ему удалось спастись в Англию. Россетти рассказывал, что Тургенев со дня на день ждет решения английского правительства о выдаче его царю. Северный медведь – ужасное чудовище.

Мериме пропустил все это мимо ушей. Он делал вид, что слушает, но на самом деле глаза его постоянно обращались в сторону вошедшей женщины, которая, идя под руку с мужем, рассеянно искала свободный столик. Бейль замолчал, оборвав фразу на полуслове, и принял непроницаемый вид. Мериме не обратил на это внимания.

– Скажите, Клара, кто привлекает ваше внимание – он или она? Оба одинаково красивы.

Мериме вдруг спохватился.

– Я не знаю фамилии этой женщины, – сказал он, – но слава о моем беспутстве настолько велика, что, когда недавно мне и ей предложили место в карете, она отказалась ехать со мною.

– Ну, что ж, она, конечно, совершенно права, – сказал Бейль. – Я неоднократно слышал, что, даже дыша одним с вами воздухом в дилижансе, женщина делается беременной.

– Фу, какой безобразный язык! Кто это отпускает такие остроты, ценою в лиар?

– Вы сегодня второй раз даете оценки невпопад, мой друг В первый раз вы похвалили мою коротенькую заметку в «Британском обозрении», отказавшись допустить во Франции существование человека, владеющего стилем, второй раз вы даете грошовую оценку моему собственному остроумию. Недостает, чтобы в третий раз вы сделали глупость вроде журналиста Журдена, который четыре мои статьи старательно и долго, с диксионером[146] в руках, переводил с английского языка на французский. Однако чего же эта дама испугалась? Она во всяком случае застрахована от скандала наличием законного супруга…

– Но, довольно, дорогой наставник, довольно, – перебил Мериме. – Вы уже в достаточной степени отомстили мне за индийскую шаль. Недостает, чтобы вы рассказали матушке о том, на какие плечи она попала.

– О! Это счастливая идея! Сейчас же поеду к мадам Мериме и все расскажу.

– Нет, этого вы не сделаете, во всяком случае меня вы там не застанете.

– Я это сделаю и горячо поблагодарю вас за то, что вас не будет.

Не прощаясь, Бейль вскочил на подножку проезжавшей коляски и уехал от приятеля. Тот молча зашагал в другую сторону.

Глава тридцать третья

Через какой-нибудь час Мериме убедился, что Бейль у него не был. С чувством облегчения он пошел на улицу Гамартен и в маленьком садике спросил себе пива у высокорослой красавицы госпожи Романэ.

– Был ли сегодня профессор? – спросил Мериме.

Романэ лукаво улыбнулась и сказала:

– Как всегда, ночевал у меня и ушел рано. Он с кем-то побранился здесь, кажется, с этим итальянцем Корнером.

Лингаи, преподаватель Мериме, был любовником госпожи Романэ.

«Из-за чего они могли поссориться? – думал Мериме. – Что им делить? Корнер – венецианец, бывший адъютант и друг миланского вице-короля, принца Евгения, теперь сорокалетний пьяница, промотавший огромное состояние на чужбине. Лингаи – бойкий журналист, пишущий по заказу разных министерств. В 1815 году он ловко и вовремя выпустил брошюру, восхвалявшую Бурбонов. Министр Деказ вызвал его к себе, дал ему чин политического писателя и назначил ему оклад в шесть тысяч франков. Лингаи превратился в лучшего знатока политических интриг и сплетен, в опасного многоименного журналиста. Нет никакой надобности браниться с Корнером. Корнер все равно согласился бы на все».

Эти размышления были прерваны неожиданным появлением Бейля.

– Как, вы здесь, граф Газуль? Я никуда не могу от вас скрыться.

– Кажется, вы к этому не особенно стремитесь, ведь вы хотели поехать к моей матери?

– Я там был, – сказал Бейль.

– Я вас там не видел, – ответил Мериме.

– В таком случае у вас очень плохое зрение, – сказал Бейль. – А быть может, я и в действительности там не был?

Бейль внимательно смотрел на своего собеседника. Человек в сером пиджаке, с уродливым носом, с маленькими глазами, никогда не меняющими злого выражения. Что-то холодное, злое и колючее.

«Вот человек, который сделался моим лучшим другом, – думал Бейль. – Этот Мериме, этот граф Газуль, письма которого доставляют мне столько настоящей радости, в разговоре лишен даже малейшего намека на сердечность и доброе чувство. Одно несомненно – у него огромный талант».

Мериме молча допивал пиво. Бейль, глядя на него, продолжал думать: «Отчего не поверить вместе с Бюффоном в то, что мы получаем от наших матерей некоторую неуверенности в подлинности отцовства: если мать не вызывает никаких сомнений, то это только потому, что природа обставила материнство серьезнейшими вещественными доказательствами. Но из всех мужчин, бывающих в доме, встреченных в дороге, кого можно по-настоящему назвать своим отцом? Леонор Мериме – это сплошное добродушие, большая сердечность, открытый и благородный нрав старинных времен. Госпожа Мериме – обладательница большого, чисто французского остроумия, женщина редчайшего ума. В ее сыне проявился тот же характер, лишь чрезвычайно заостренный. Он, так же как и мать, способен произнести сердечное слово не чаще одного раза в год. Эту сухость я нахожу и в его литературных опытах. Посмотрим, что даст будущее. Во всяком случае, нет ничего хуже этого союза с Лингаи, в иных отношениях очень полезного человека: прежде чем ехать куда-нибудь, всегда нужно спросить Лингаи, какие женщины пользуются влиянием в городе, какая дюжина красавиц имеет там успех и какие два толстосума ворочают делами города. На это он прекрасно сумеет ответить, но во всем остальном это какой-то водевильный суфлер, выступающий под разными именами, в разных газетах, по заказу разных министров и пишущий на разные суммы различные вещи. Сумеет ли Мериме уберечься от этого удешевления мысли и таланта? Превращение риторики в сплошную фальшь, поверхностность взглядов и полная пустота чувств, прикрытая блестящими фразами, – что может быть хуже для Мериме, если он станет писателем?!»