Три цвета времени - Виноградов Анатолий Корнелиевич - Страница 65

– Проклятые жандармы стреляют с берега, когда подъезжаешь не один.

Бейль небрежно звенел наполеондорами, сверкавшими на ладони левой руки.

Перевозчик покосился и, как бы отвечая на безмолвное приглашение, сказал:

– Ну, хорошо! Золото всегда золото, даже если на монете портрет Бонапарта! Вам только нужно переодеться. Я живу недалеко, около Бельджойозо.

Бейль вздрогнул при этом имени. Перевозчик проницательно посмотрел на него и спросил:

– Разве вы кого-нибудь знаете в этом селе?

«Ах, это здешнее село называется Бельджойозо», – подумал Бейль.

– Нет, никого не знаю, – сказал он вслух, – но мне нужно завтра же попасть во Флоренцию.

– Ну, вы знаете сами, что это невозможно.

Вечером, закутав лицо и переодевшись старухой, Бейль, полулежа в лодке, переправлялся через мутную реку и благополучно высадился недалеко от Страделлы. Лодочник говорил, что везет больную мать к жившему в Страделле хирургу. Больная мать лодочника вскоре опять превратилась в миланского гражданина Арриго Бейля и благополучно начала новое путешествие.

Вольтерра – одно из самых высоких мест Южной Тосканы. Старинный город на вершине каменистого холма, уединенный и пустынный, окруженный циклопическими стенами, созданием сказочных этрусков, и крепостными валами средневековья. Горячее солнце накаляет коричневые камни стен и воинственные башни. Все говорит о том, что эта несокрушимая твердыня была местом разбойничьих набегов и кровопролитных войн древних римских времен и времен первых пап. Вокруг города, стоящего на уединенном каменном острове среди океана зелени, видном издалека, расстилается спокойный деревенский ландшафт: куски пашен желтеют яркими пятнами среди серебряной зелени оливковых деревьев и золотисто-зеленых виноградников. Старинная крепость кажется странным противоречием и воинственным вызовом мирному деревенскому пейзажу. Пологие и зеленые склоны самых нежных очертаний, дымчатые леса на горизонте – все дышит миром вокруг одинокого коричневого холма. Мир входит в душу, как только путник войдет за городские стены. Старинные улицы, невысокие каменные дома, покрытые черепицей, тесные проходы, по которым едва могут разойтись нагруженные ослики, площади, позолоченные тосканским солнцем, – все дышит ленью и спокойствием. Когда Бейль вошел на площадь, на каменных плитах около храма сидели старухи, вязали чулки и штопали белье; веревки, протянутые из дома в дом, были увешаны стираным тряпьем, дети играли на улице, перегораживая ее: путнику приходилось загибать в переулок; железные фонари с острыми концами торчали по углам зданий так, что в темноте фонарь мог ранить прохожего. От всего этого повеяло на Бейля столетним покоем.

Он, желая быть незамеченным, воспользовался тем, что была пятница – базарный день, и, затерявшись в крестьянской толпе, прошел на городскую площадь. Высокие крестьяне в черных широкополых шляпах, в пестрых, из цветной материи, куртках, доходящих до пояса, с орлиными глазами, с горбатыми носами, чернобровые, легкие и быстрые в движениях, наполнили площадь перед собором живостью, скрипом огромных цельных колес, горячей бранью и резким говором. Сквозь эту базарную толпу проступали иные времена и иные люди. В свободных и смелых движениях жителей Тосканского плоскогорья была воинственная величавость и властная простота старинных поколений воинов, населявших эти горы. Простая базарная площадь имела вид сборного пункта восставшего города, где партизаны феодальных войн разбирают копья, алебарды и ружья перед началом битвы.

Миновав площадь, Бейль направился к дому коллегии, в которой воспитывались двое сыновей Висконтини. Он предусмотрительно запасся роговыми очками, рединготом оливкового цвета, новой тростью и зеленым цилиндром. В таком виде, привлекая внимание скучающих горожан, он шел по тихим маленьким улицам Вольтерры. Верхние этажи домов в североитальянских городах почти соприкасаются. Когда Бейль проходил мимо, жалюзи открывались, любопытные взоры встречали его с балконов, откровенные вопросы бросались ему вслед, и когда он достиг ворот, все улицы Вольтерры уже знали о прибытии иностранца.

Хуже всего то, что, выходя за город, он встретил Метильду. Чекина несла зонт, два мальчика, оживленно разговаривая, шли впереди по мостовой.

Увы! Он был немедленно узнан. Она сама подошла к нему и сказала твердо:

– Вы хотите прослыть моим любовником. Это низко. Сейчас же уезжайте во Флоренцию, поселяйтесь на Виа-деи-Фосси у Николини. Не возвращайтесь в Милан, пока я вам не разрешу.

Она не позволила ему вымолвить ни слова. Один из мальчиков, оглядываясь на уходящего Бейля, произнес:

– Мама, он вовсе не похож на нищего, а, должно быть, хотел что-то просить.

Глава двадцать пятая

День приезда во Флоренцию был тяжелым для Бейля. Виа-деи-Фосси, короткая, довольно широкая улица, одним концом выходила на набережную Арно, другим – на площадь. Идя с почтовой станции, Бейль зашел во второй этаж палаццо Николини. Этим громким названием именовалось странное трехэтажное здание из темно-серого камня, в котором обычно останавливались в то время проживавшие в Италии французы. Отдохнув с дороги, Бейль пошел бродить по городу и, ступая на каменные плиты с изображением флорентийской лилии, думал о том, чем вызван красный символ этого флорентийского герба. Он вспоминал другую лилию, белую лилию Бурбонов, и размышлял о цветовых обозначениях времени. Так возникли его исторические ассоциации – цветовые обозначения целых эпох.

Белое, красное, черное – все это выразительные эмблемы сменяющихся времен. Старинная флорентийская красная лилия неоднократно меняла свой цвет: из белого переходила в красный и обратно, в зависимости от того, какая партия одерживала верх в коммуне. С этими мыслями Бейль миновал Торнабоуни, дворец Строцци и, оставив вправо галерею Ланци, вошел на старый мост. Около палаццо Ачаоли обычно продавали газеты. На этот раз ни одного газетчика не было. Бейль решил идти к Сан-Миньято и оттуда любоваться видом на Кашины и течение реки Арно. Отсутствие газет его удивило. Обратившись к первому встреченному на мосту флорентийцу, он спросил, чем это вызвано. Тот развел руками и сказал только одно слово: «Испания». Бейль не понял и обратился к табачному торговцу. И тот пожал плечами, смущенно покачав головой, нехотя ответил:

– Не знаю, синьор.

И вопреки обычной вежливости тосканского населения и даже в ущерб своей торговле испуганно добавил, что ему некогда и что он вообще не склонен говорить.

Вечером у полковника Скотти собрались на «фараон». Человек тридцать сели за огромный круглый стол. Хозяина еще не было дома, когда игра началась. Бейль играл вяло, все время проигрывал. Его рассеянность была так сильна, что он уронил канделябр неловким движением и зажег газовое платье своей соседки. В комнате поднялся переполох, и не заметили, как вошел бледный, взволнованный Скотти.

– Господа, – начал он. – Фердинанд арестован. В Испании революция. Полиция конфисковала газеты.

Все бросили игру; обгоревшая дама с красными пятнами на обнаженном плече забыла о своей боли, так же как соседи забыли о происшедшем с нею.

Скотти рассказал следующее:

– Приезжавший недавно в Неаполь молодой офицер Рафаэль Риего, вернувшись в Испанию, открыл военные действия против правительства с горсточкой людей. Первоначально отряд Риего, к которому присоединился полковник Квирога, был разбит. У него осталось всего сорок пять человек, и дело считалось проигранным. Фердинанд и генералы-монархисты, бежавшие в Кадикс, узнав о поражении Риего, подняли голову. Но тут случилось чудо: тройные массы населения от Каруньи до Барселоны стали требовать свержения тирании. Я не имею последних известий, я знаю только, что в Мадриде толпа ворвалась во дворец, и под ее крики вернувшийся в столицу Фердинанд принужден был дать клятву в верности конституции.

Бейль смотрел на своих соседей. Веселые итальянцы, хранившие беспечный вид несколько минут тому назад, вдруг превратились в безумных и отважных людей: они кричали слова приветствия, они рукоплескали, они быстро решили переходить к действию и после слов Скотти о том, что надо собрать чрезвычайное собрание вент, пожимая друг другу руки, стали расходиться. Бейль остался один. Он решил, что события снимают с него запрещение. Завтра же он едет в Милан. Грудь дышала полно, он не замечал ни крупных капель дождя, промочившего его насквозь и стекавшего ручьями по лицу, ни быстро налетевшей на Флоренцию тучи. Зигзаги молний на ночном небе казались ему блеском военной грозы, закрутившейся вихрями над помертвевшей Европой. Он вспомнил слова о единстве действий и ждал, что движение, подготовленное в Италии и начавшееся в Испании, перекинется на Апеннины по знаку Риего.