Принцесса викингов - Вилар Симона - Страница 82

– Надо же, прежде ты от нее все нос воротила. Или распробовала наконец-то? А Ингрид-то, голубка, ей сейчас только такое и подавай. Но у нее на то своя причина. Женщины нашего рода всегда славились своей плодовитостью, и понесла она едва ли не с первой брачной ночи. О-эй, Эмма, ты куда?..

Но девушка даже не оглянулась. Стремглав пересекла тун, взбежала по лестнице стабюра, захлопнула за собой дверь.

– Пресвятая Дева Мария!

Она долго стояла неподвижно, прижав к подбородку сцепленные руки и устремив взгляд на тлеющие в очаге угли. Почему она до сих пор не обратила внимание на то, что с нею происходит? Эта необычная сонливость, эта усталость, головокружения по утрам… Сомнений нет – все указывало на то, что она тяжела от Ролло. Один лишь раз это было, и теперь, хочет Ролло того или нет, жизнь, что теплится в ней, связала их навсегда. Это – счастье. Она засмеялась легким смехом. Поистине, они созданы друг для друга, если все случилось так скоро… Эмма тряхнула волосами. Она не хочет больше думать о его злых словах. Пусть он гневается сколько угодно, но частица его безраздельно принадлежит ей, и никогда не зачеркнуть того, что произошло. Рано или поздно, им предначертано соединиться, и это так же верно, как и то, что завтра наступит новый день.

Эмма никому не поведала о своем открытии, но ее буквально переполняла счастливая гордость. Ингрид порой шепталась с нею, делясь новыми ощущениями, и Эмма внимательно слушала ее, сравнивая с тем, что чувствовала сама. Ее грудь пополнела и стала очень чувствительной, особенно по утрам, когда надо было вставать в холоде. Днем, занятая делами, она забывала об этом, но ее мутило от запахов пищи, и она под всякими предлогами избегала работы в кухне и кладовой, предпочитая прясть или чесать шерсть. И все же чувствовала она себя неплохо, в отличие от Ингрид, которая просто извелась от бесконечной тошноты.

– Если б я знала, что будет так тяжело, я бы не рвалась замуж! – говорила она. Эмма же лишь подшучивала над ней, пока та вновь не начинала улыбаться.

– В сентябре, – твердила Ингрид. – Это случится в сентябре, в самое благословенное время…

«В сентябре! – мечтательно повторяла про себя Эмма. – Мне исполнится девятнадцать, и у меня будет свой маленький Ролло…»

Весна пришла ранняя и дружная. Снег сошел меньше чем за неделю, отовсюду слышалось журчание ручьев, звон капели, беспечно перекликались синицы. Воздух наполнился запахами двинувшихся соков и согретой земли. На терновых кустах на склонах близ Байе лопнули почки, а в низинах зацвели примулы и дикий чеснок. Слышался гортанный говор грачей, воробьи гомонили и плескались в полных солнца лужах. Бьерн стал все чаще уезжать на побережье, готовясь к отплытию, Ингрид же, предчувствуя скорую разлуку с близкими, как жеребенок, ходила за матерью, льнула к отцу. Даже с Лив она наконец помирилась и одарила ее одним из своих браслетов.

Однажды Бьерн вернулся с побережья вместе с Херлаугом. Тот выглядел совершенно подавленным.

– Атли вот-вот умрет, – хмуро бросил он Эмме. – Он чует близость часа и послал меня за братом в Руан. А еще он хочет, чтобы вы вместе с Бьерном поскорее прибыли к нему в монастырь Святого Михаила.

Больше он не проронил ни слова. По всему чувствовалось, что он в обиде на Эмму за друга. К тому же он страшно торопился и, позволив себе лишь короткую передышку в Байе, продолжил свой путь.

Бьерн вышел в море спустя пару дней. И только тогда задал вопрос, который так долго откладывал:

– Что же все-таки произошло между тобой и обоими братьями?

Когда же Эмма объявила напрямик, что у нее будет ребенок от Ролло, он поначалу просиял, но вскоре лицо его омрачилось:

– Ты скажешь об этом Атли?

Эмма не знала, как быть.

В море весна ощущалась не так, как на берегу. Было холодно, все время штормило. Ингрид чувствовала себя отвратительно и не показывалась из палатки под мачтой, дуясь на мужа, который почти не уделял ей внимания. Но Бьерну и впрямь было не до нее. Обогнув полуостров Котантен, они шли, лавируя между подводными камнями, которыми было здесь усеяно море, вдоль западного побережья. Море расходилось не на шутку, и если Бьерн намеревался доставить к цели путешествия свою молодую жену, ему приходилось помышлять не о ней, а о рулевом весле, от которого он не отходил, опасаясь коварных шуток фарватера.

На четвертый день они вошли в полосу тумана. Ветер стих, и все время приходилось грести. Спустя час весла зацепились за риф, и несколько из них сломались. Треск был такой силы, что находившиеся в палатке женщины испуганно закричали, решив, что произошло непоправимое. Бьерн едва успокоил обеих, но Эмма еще долго не могла унять сердцебиение. Ее жизнь была теперь драгоценна.

К вечеру туман рассеялся, и она с удивлением увидела встающую из вод огромную скальную пирамиду. Благовест колоколов несся с нее над морем, но Бьерн вел свой корабль мимо.

– Нам необходимо воспользоваться приливом, который и донесет нас до крепости за дюнами. Я назвал ее Бьернбе, хотя прежде у нее было иное имя. Рядом – граница с Бретанью; у нас будет лето, полное забав, когда я начну теснить бретонов прочь от своих владений.

Тем временем Эмма не отрывала глаз от высящейся над морем гигантской скалы, увенчанной грубыми постройками и, словно старым мхом, покрытой у подножия бурыми купами еще не успевших зазеленеть деревьев.

– Это гора Мон-Томб, – пояснил Бьерн. – Необычное место. Здесь испокон веков стояли святилища, а теперь там монастырь христиан. Ролло, бывая здесь, вознамерился устроить на вершине великий храм Одина, но едва его люди стали возводить капище, как с ними стали происходить несчастья – иных придавило статуей, иной отрубил себе топором ногу, многие падали с обрыва в море. Неделей позже к конунгу пришли монахи и поведали, что это особое место, поскольку его выбрал для себя сам святой Михаил. Две сотни лет назад епископом здесь был некий Оберт, которому во сне явился архангел, повелевая ему воздвигнуть здесь монастырь в его честь. Однако этот Оберт, по всему судя, был не большого ума человек и не понял, что его сон – вещий, а следовательно, и не придал ему значения, даже когда сон повторился. Но когда архангел явился в третий раз, на ладонях епископа появились следы, будто от ран. Вы это называете, если я не ошибаюсь…

– Стигматы, – взволнованно подсказала Эмма.

– Да, стигматы. Они появились от огненного прикосновения архангела. Тут-то до недогадливого попа наконец дошло, в чем дело, и он соорудил на Мон-Томб церковь, куда позднее перевезли из Италии плащ, принадлежавший святому. С тех пор сюда потянулись паломники, и даже Ролло отступил, отказавшись от первоначального замысла.

Он взглянул на девушку и добавил:

– Забавная легенда.

– Но ведь ты веришь в это?

Эмма не могла оторвать глаз от возвышающейся среди вод островерхой горы с крестом на вершине. Колокольный звон, несшийся по ветру, казался ей небесной музыкой.

– Святой Михаил был хорошим воином, – смущенно произнес Бьерн. – Что плохого в почитании воина? К тому же, – теперь он тоже глядел на Мон-Томб, – когда стоишь там, наверху, невозможно не почувствовать что-то особенное, какую-то дрожь. Ты тоже ощутишь это, когда поднимешься туда, к Атли. Но сначала нам следует немного передохнуть после плавания. Я дам тебе коня.

– Коня? – изумилась Эмма, глядя на волны, плескавшиеся у подножия Мон-Томб. Бьерн засмеялся:

– Пожалуй, нигде в мире больше нет таких приливов и отливов, как здесь. Когда море уходит, паломники бредут в монастырь посуху до самой скалы. Главное – знать часы, иначе возвращающаяся вода поглотит тех, кто неосторожен. Но я-то знаком с этими местами, к тому же дам тебе хорошего проводника…

То, что гора Мон-Томб – особое место, Эмма поняла, едва по влажной открытой равнине приблизилась к горе. Песок был влажен и полон следов моря – раковин, крабов, груд водорослей. Там и сям бродили женщины и монахи, собирающие среди водорослей мелкую морскую живность. Они с готовностью проводили ее к воротам монастыря. Дальше пришлось подниматься по узким, вырубленным в скале ступеням. Все постройки были сложены из грубо отесанных глыб гранита, схваченных известковым раствором. Массивная стена, сплошь окутанная покровом плюща, защищала монастырь, а близ нее стояли угрюмые кельтские кресты, сработанные из того же камня. Эмма невольно перекрестилась. Над головой кричали чайки, и хотя время мессы прошло, тревожно гудели колокола – их раскачивали порывы ветра. Поистине это место заставляло трепетать.