Принцесса викингов - Вилар Симона - Страница 80

Эмма едва не расхохоталась. Вот он и пришел – час ее мести за все, что она претерпела по его вине, – боль, плен, растоптанное чувство, забвение, тоску, несчастье… Стальной воин Ролло не устоял перед ней, и теперь она вольна поступить с ним, как ей заблагорассудится. Старая монахиня была права – женщина может победить мужчину лишь женственностью.

– Что случилось? – заволновался Атли. – У вас вид, словно вы нагляделись на троллей. – В голосе его слышалась тревога. – Эмма, с тобой все в порядке?

Она повернула к нему бледное лицо:

– Я бы этого не сказала. Атли, твой брат овладел мною в канун нашего свадебного пира. Он вложил мою руку в твою, но сам взял меня, как последнюю шлюху. Я принадлежала ему, Атли, а теперь он возвращает меня тебе.

Она говорила сухо и зло. Когда же умолкла, воцарилась такая тишина, что звон колец в конских удилах показался гулом заупокойного колокола.

Атли едва слышно прошептал:

– Что она говорит, брат?..

Ролло сделал шаг вперед, губы его зашевелились, но он только с шумом выдохнул и прикрыл глаза. Эмма почувствовала мстительную радость при виде его унижения.

– Что же ты, Роллон Нормандский? Поступил низко – и молчишь? Нет сил признать правду? Тогда солги. Солги, скажи, что я все это только что придумала. Ты не касался женщины своего брата, не дрожал от вожделения, владея ею под елью, как дешевой блудницей! Он поверит тебе, а не мне, ибо сила твоего слова известна всем. Солги, если сможешь, Ролло, и тогда правду буду знать только я!

Ролло бросил на нее молниеносный взгляд, разящий, как кинжал, и шагнул к Атли:

– Брат, ради памяти женщины, породившей нас обоих!..

Юноша глядел перед собой оцепеневшим взглядом.

– Что ты хочешь сказать?

– Атли, поверь мне, я не виновен в этом… О, будь я проклят! Она поступила со мной, как ведьма…

– Не стоит тебе унижаться, брат.

Внезапно Атли испустил глухой стон и согнулся, словно оказавшись не в силах снести навалившуюся на него тяжесть. Задыхаясь, он приник лицом к гриве коня. Губы его окрасились кровью.

Ролло бросился к нему, но Атли рванул поводья, и конь метнулся в сторону, увязая в снегу. С неожиданной силой сдержав его, Атли заставил жеребца задрать голову и оскалиться.

– Не прикасайся ко мне!

Он сплюнул кровь на снег.

– Я никому не верил, кроме тебя!.. Но ведь у меня было твое слово!

Запястьем он отер лицо, захлебываясь колючим воздухом.

– Мне ли не знать, что я умираю!..

– Атли!..

– Ты лишил меня последнего. Будь же ты проклят! Будь проклят навек!

Кашляя и задыхаясь, он развернул Глада и, жестоко терзая его бока шпорами, пустил в галоп.

Ролло метнулся следом, но было поздно.

Эмма опустилась в снег. Сейчас она чувствовала себя глубокой старухой. Что ж, она добилась того, чего хотела, но больше она не испытывала торжества. Одну лишь усталость и еще – равнодушие, серое, как небо над оглохшим в снегах лесом.

Ролло стоял рядом, сжимая кулаки. Потом медленно повернулся к ней.

– Мой брат, ближайший из близких, проклял меня… Это случилось из-за тебя!

Лицо его было беспощадным, стиснутые зубы блестели узкой полосой.

– Лучше бы я оставил тебя своим людям.

Эмма вздрогнула. Холод пронзил ее до самого сердца. Больше всего это походило на смерть. Прикрыв глаза ладонью, она негромко проговорила:

– Бесконечно давно, еще в Сомюре, я поклялась памятью приемной матери, что отомщу, что причиню тебе такую боль, которая сожжет твои душу и плоть, варвар. Сегодня моя месть совершилась.

Ролло стоял не шевелясь. В глазах его постепенно угасала слепая ярость, но то, что теперь появилось в них, было гораздо хуже – презрение.

– Ты могла желать причинить зло мне. Но при чем здесь Атли? Ты раздавила сердце того, кто долго был тебе другом, как яичную скорлупу.

Эмма вдруг всхлипнула:

– Атли не был мне другом… Он желал меня, а я не могла ответить ему… Не могла даже помыслить, что он прикоснется ко мне…

– Вот как?

Он произнес это на удивление спокойно, но губы его искривила гримаса.

– Я презираю тебя. Я не могу думать о тебе без отвращения. И надеюсь, что больше никогда не увижу тебя.

Эмма поднялась. Колени ее дрожали, лицо горело.

– Не надейся! Я в твоем сердце, и это хуже болезни!

Ролло безразлично кивнул, зачерпнул пригоршню рассыпчатого снега и поднес его к губам.

– Мое сердце всегда при мне, – глухо проговорил он и добавил, словно роняя камни:

– Ты отвратительна мне.

После этого он размеренно зашагал по снежной целине, ни разу не оглянувшись. Эмма непроизвольно зажала уши – его последние слова не рассеялись в воздухе, не ушли, они вновь и вновь звучали в ней.

– Нет!

Сердце ее в один миг превратилось в болезненную, кровоточащую рану. А потом оборвалась натянутая до предела струна – и она захлебнулась горькими, как полынь, слезами, которые лились и лились, и казалось, им никогда не будет конца.

Лишь молчаливый лес и Господь в вышине видели, что она совершенно уничтожена.

Глава 10

Эмма вернулась в Байе, когда уже начали сгущаться сумерки. Город показался ей притихшим, но она была столь опустошена и подавлена, что не обратила на это внимания. Она медленно шла вдоль нескончаемых частоколов усадеб, направляясь в сторону церкви. Ей хотелось исповедаться; все, что было у нее на душе, так тяготило ее, что она не в силах была поднять голову.

Однако здешний священник, которому она обо всем поведала, остался совершенно невозмутим. Естественно, блуд – из числа смертных грехов, но он уже свыкся с тем, что женщины-христианки сходятся с варварами. Одной больше, одной меньше – не имеет значения, таков их удел. От этого и искупление, которое он ей назначил – семь покаянных псалмов и двухдневное воздержание от пищи, не считая хлеба и воды, – не показалось Эмме достаточной платой за то, что она совершила. Покидая церковные стены, она не испытывала ни малейшего облегчения.

На паперти ее ожидала сестра Мария.

– Теперь я наконец довольна тобой. Ролло уехал в отчаянии. Атли же выслушать его не пожелал.

– Уехал?.. – едва шевеля губами, переспросила Эмма. – Может, это и к лучшему.

Монахиня еще что-то торопливо говорила, но девушка, не слушая ее, побрела дальше. Сейчас ей хотелось одного – найти укромное место, затаиться и плакать, плакать без конца.

Когда она ступила на тун усадьбы Ботольфа, там было почти безлюдно. Не было того пчелиного гула, который висит над двором, когда в усадьбе много гостей. «Уехал…» – вновь произнесла она про себя, и сердце ее уколола острая игла. Зачем она это сделала? Сейчас в ней жили только ужас и стыд. Она стала блудницей, и Ролло справедливо возненавидел ее.

Крупный лохматый пес подбежал к ней, ласкаясь. Поскуливая, ткнулся холодным носом в ладонь. Раб вышел из дома, выплеснув что-то на снег. До нее донеслись голоса из-за приоткрытой двери, негромкое пение женщин. Жизнь шла своим чередом, но у нее не было сил войти туда и выдержать множество любопытных людских взглядов. Весь мир был сейчас чужим.

Едва передвигая ноги, она побрела в сторону стабюра, ибо, несмотря на пустоту внутри, где-то в глубине ее сознания теплилась единственная мысль – во что бы то ни стало она должна заставить себя поговорить с Атли. Он должен понять, что рано или поздно это должно было случиться, а ее вина состоит лишь в малодушии, из-за которого она так и не осмелилась открыто сказать, что не любит и никогда не сможет полюбить его, а его неуемное желание сделать ее своей женой убило все теплые чувства, которые она испытывала к нему. Она подло пряталась за спину Атли, когда ей это было необходимо, но отталкивала его, едва почувствовав себя увереннее. Да, ей давно следовало объяснить ему все, чтобы он не тешил себя пустой надеждой. Рано или поздно он смирился бы, свыкся с утратой, и ему не было бы так больно…

Однако в стабюре было пусто, темно и холодно. Пожалуй, Эмма ощутила облегчение. Она ощупью добралась до лежанки, опустилась на ее край, прижавшись лбом к изголовью, вырезанному в форме лошадиной головы. Так она и сидела, чувствуя, как холод медленно подбирается к самому сердцу. Еще совсем недавно, в лесу, ей было нестерпимо жарко… Нет, она не должна думать об этом… Атли… Сейчас время вечерней трапезы, и он наверняка в большом доме. Каково ему сейчас?