Дикое сердце - Вилар Симона - Страница 88

В полумраке она казалась гораздо моложе, но и страшнее. Этот разноцветный взгляд из-под черной накидки капюшона завораживал. И даже то, что она так откровенно и бесстыдно отдалась ему, не лишало Далмация ощущения, что каждый шаг финки продуман, что она не просто ради плотской прихоти отыскала его на стене.

— Почему меня не допускают в сад аббатства Святой Марии?

Аббат понял, что она имеет в виду Эмму. Племянницу Роберта хорошо охраняли, она должна была быть в безопасности. Даже от Снэфрид. Аббат Ги когда Далмации его навещал, только и справлялся о ней, С одной стороны, Далмация это раздражало. Что, в городе нет иных проблем, как только хлопотать за рыжую принцессу? Но, с другой стороны, ему уже дважды докладывали, что женщина с разноцветными глазами всеми правдами и неправдами хочет пробраться к Эмме.

Далмации догадывался, какие планы у финки: она не успокоится, пока не разделается с ненавистной соперницей. Этого нельзя допустить, ибо Эмма ценна не только как принцесса Робертинов, но и как заложница. Последняя мысль вдруг вспыхнула в мозгу с предельной ясностью. Ведь Ролло ради нее готов на все.

— Эй, аббат, ты разве не слышал моего вопроса? Он резко повернулся к ней.

— Монастырь не ковчег, не каждый имеет доступ в него, и какое тебе дело до Эммы? Она под покровительством епископа и…

— Ну же, договаривай. — Снэфрид улыбалась в темноте, блестя зубами. — И она нужна вам как заложница? Мало кто об этом знает, что Ролло готов ради нее на все. Какое тебе еще нужно чудо, поп?

Она удалилась, посмеиваясь.

Далмации тоже заулыбался. Эта женщина хитра, коварна, опасна, но как умна! Она расположила его к себе, заставила прислушаться и дала дельный совет.

Все то время, что аббат шел во дворец епископа, он размышлял об Эмме. Последняя их встреча оставила у него неприятное впечатление. Он пришел во дворец Гвальтельма, где лекари-монахи обрабатывали его рану на голове, когда на него, еще слабого после вскрытия нарыва, прямо-таки с кулаками набросилась Эмма.

— Убийца! — кричала она и отбивалась от удерживавших ее монахов. — Злодей, худший, чем рога дьявола! Ты убил Бьерна, ты наслаждался казнью раненых и связанных. Все, что ты можешь, трус, так это убивать пленных.

Ее уволокли, но в больной голове аббата ее крики еще долго раздавались мучительным звоном. Хотя чего еще ожидать от этой бабы — она уже нормандка и только и думает что о своих. Дуода позже рассказывала, что Эмма весь день прорыдала, все время вспоминала скальда Бьерна и грозилась, что норманны сумеют отомстить за него.

У Далмация забот хватало и без Эммы, но все же он усилил ее охрану. От этой бешеной девки ожидать можно было чего угодно, даже побега. Конечно, Дуода и пятерых, как Птичка, может заломать, но рыжая девка расположила ее к себе и хитростью обведет вокруг пальца, а Дуода к тому же вся в хлопотах за своего щенка Дюранда. Ведь женщины, когда дело касается их отродья, становятся на редкость бестолковыми. Сегодня он сам был свидетелем этого. А у рыжей к тому же сын остался в Руане. Не диво, что в ее хорошенькую головку могут прийти мысли о побеге. Поэтому ее охраняли. И не только от Снэфрид.

Епископа Далмации нашел в соборе. Собор был полон до отказа. Когда Далмации вошел туда, уже начались ночные песнопения. Уходивший вперед проход нефа и пространство вокруг алтарей были забиты людьми. Горели сотни свечей. Церковные служки собрали их у молящихся и надевали на поставцы в виде остроконечных горок.

Воздух был спертый, тяжелый от запаха горящего воска и дыхания толпы. Религиозный пыл молящихся отчаявшихся людей, пораженных к тому же гибелью своего святого, словно переполнял пространство храма, дрожал в воздухе. Солдаты, нищие, горожане, женщины с детьми — казалось, сегодня весь город пришел сюда, чтобы молить, уповать, ждать чуда.

Далмации невольно проникся эти чувством, словно что-то дрогнуло внутри, буквально осел на колени, молитвенно сложил руки. Религия для этого вояки в сутане была чем-то, о чем он, отягощенный мирскими заботами, забывал, как, носясь в седле, пропускал проведение службы. Она словно всегда находилась у него за спиной, но он забывал оглядываться. Сейчас же он проникся верой.

— Боже, всеблагой и правый, всякого зрит Твое око… Помилосердствуй! О, великий и всемогущий, преклонись ко мне!..

И когда грянул хор, поп подхватил третий псалом Давида, который тот пел, когда бежал от Авессалома.

Рядом закашлялся калека. Кашлял долго, и этим словно вывел Далмация из религиозного транса. «Боже, сколько мне еще надо сделать. Боже, помоги мне!»

Он встал, широко осенив себя ладонью, вышел боковым приделом, переступая через ноги верующих, через тела больных и калек. Запахи толпы смешивались с ароматами курений, гной больных — со смазкой оружия вооруженных вавассоров. Далмации почти дошел до ризницы, из-за колонны сделал знак епископу. Тот двигался величественно, важно, передал серебряную дарохранительницу клеврету. Весь в усыпанной каменьями ризе, в невысокой раздвоенной посредине митре с драгоценным ободком, обвивающим чело, подошел, опираясь на высокий посох.

— Негоже вам отрывать меня, Далмации. Люди готовы, и ко времени вертилии[36] , черная Мадонна в покрывале предстанет пред очи верующих.

— Очень хорошо, преподобный. Однако Мадонну можно вынести на стену, дабы и язычники узрели ее. Ибо они уже готовы к штурму и завтра нам необходимо чудо Пречистой, чтобы удержать их.

Гвальтельм странно поглядел на аббата.

— Христиане чтут и верят в свою святыню. Как и я, недостойный. Однако эти варвары… Что для нехристей наши святыни? Греховные слова для иерарха Церкви, однако Далмации согласно кивнул, почти машинально потрогал повязку на лбу.

— Святыня необходима для христиан. Она укрепит их дух и веру. А для язычников мы покажем их рыжую красотку. Пусть сам Роллон увидит, что ждет мать его наследника, ежели он не отступит. Я лично буду идти за ней, направив копье ей в спину. Они уже знают, что я велел казнить людей, и поймут, что меня ничто не остановит. Рискнет ли Роллон своей шлюхой, если поймет, что ей угрожает? Ведь ради нее он готов на все. Ну а если не выйдет… Если меня снимут стрелой, то пусть за меня докончит дело разноглазая язычница и пронзит рыжую острым наконечником. Она не дрогнет!