Чужак - Вилар Симона - Страница 31

Боль нашла такая, что она не смогла больше сдерживаться. Закричала, стала падать. Почувствовала, как Торир подхватил ее. И все. Глухая темнота накрыла, словно спасая.

— А ну-ка, милок, выйди, — сказала старуха. — Негоже мужику быть там, где баба от плода избавляется.

Глаза у старухи светлые, под черным платом почти белесыми казались. Жутковатый взгляд и властный.

Торир послушно вышел. Он и сам уже понял, что с Кариной. Так испугался за нее, что и сам не ожидал. А это неладно. Он не должен ни к кому привязываться. Он — волк-одиночка. И в том деле, какое он себе избрал, не должно быть места ни привязанности, ни доверию.

Возле Торира возникла фигурка хроменькой девушки, служки знахаркиной. Она провела его к небольшому хлеву, где едва хватило места разместить Малагу. Варяг медленно расседлал коня, засыпал овса в мешок и подвесил к его морде. Сам двигался медленно, устало. Так всегда бывает после боя, да еще начинаешь ощущать боль от ушибов, ран, порезов. Знахаркина девушка обрабатывала его увечья при свете масляной плошки, шептала заговоры. Да, досталось ему сегодня: порез над коленом кровоточил, саднили многочисленные ушибы, особенно те, где от ударов кольчуга вдавилась сквозь стеганую рубаху в тело, и теперь жгло как огнем. Тогда, в пылу схватки, он ничего не замечал, но волхвы предусмотрительно посоветовали, чтобы ехал за реку, в жилище Енеи-знахарки. Пусть посланец там немного отойдет да переждет, пока волнения улягутся. А вышло, что он знахарке свою бабу привез, просил уже не за себя, а за нее. Пусть только поможет ей — молил. С ним же и ее хроменькая управится. Он что… Он в порядке.

И вот теперь, после перевязки, не отдыхать и отсыпаться пошел, а сидит у знахаркиной избушки на колоде, вздрагивает, словно не рабу приблудную привез, а едва ли не жену, с которой из брачной чаши перед народом пил.

Жену… Торир презрительно хмыкнул. Вспомнил, как давеча разозлился, увидев ее, бегущую за ним, распатланную, кричащую. Ведь уже сговорился насчет нее с волхвами, что примут ее, не обидят. Волхвы не возражали, а, узнав, за кого просит, даже отозвались о вдове Боригора уважительно. А она все планы его спутала, за ним пошла. Ему-то она зачем? Только обуза. Но и услада… такая услада, что и передать трудно. Оттого и развернул назад Малагу. Думал, если не брать с собой, то хоть проститься по-людски. А получилось, что взял. Да и как не взять, если она едва не расшиблась у него на глазах. Ах, глупая Карина, глупая… Хотя волхвы-то ее разумницей считают. Да и для их плана с Копысью она весьма пригодилась.

К разгрому Копыси они подготовились заранее. Но надо было, чтобы заваруха в самом граде началась, вроде, как и без участия служителей. Ведь известен закон волхвов — в дела мирские не вмешиваться. А если и вмешиваться, то только при самой крайней нужде. Вот и требовался повод. А пока они как следует, подготовились: с местными князьями-старшинами сговорились, рать по округам собрали, благо желающих поквитаться с дировскими псами было предостаточно. Повод же… Поводом послужила Карина. Хотя волхвы и сомневались, что такая, как она, послушается. Ведь всем ведомо — Карина княгиней была, самого Боригора в кулачке держала. Но Торир не сомневался — не подведет его чернокосая красавица. Так и вышло. Правда, карлик Горух говорил, что пришлось припугнуть строптивую бабу для острастки.

Из знахаркиной избы донесся стон. Потом вскрик. Опять стон. Слышалось и бормотание Енеи. Что-то стукало, звякало металлическим холодом. Торира передернуло. Встал, начал ходить по двору, описывая круги до плетня и обратно. Порой видел в темном небе отсветы зарева: за рекой по-прежнему догорала Копысь. Но это осталось в прошлом. Он уже на этом берегу, в краю дреговичей. Казалось бы, об этом думать должен, а он все о Карине, о бабе беременной волнуется. Даже не от него, а невесть от кого понесла. Сказала же Енея, что срок большой. Значит, никак не его дитя, а спросить — так не сознается. И ведь наверняка думала, как принято это у баб, нагулыша своего на него повесить.

Уже совсем светать стало, когда скрипнула дверь, появилась худая сутулая фигура знахарки.

— Все, хоробр. Что можно было сделать — сделано. И если огнея-лихорадка не сожрет твою милую да не изойдет она кровищей — жива останется.

В полумраке избы пахло утробно, кровью пахло. Карина бессильно покоилась на лежанке. Лицо белое, коса до пола свесилась, к вискам прилипли мокрые прядки. Знобило ее, дрожью било. Енея ей на живот куски льда укладывала, читала вполголоса заговор-заклинание.

В беспамятстве Карина пробыла почти сутки. То огнем горела, то дрожала вся. А то стихала так, что Торир в волнении склонялся над ней, прислушиваясь — дышит ли?

Она пришла в себя тихо. Он только заметил, что глядит на него лучистыми глазами.

— Торша… Прости меня. И спасибо, что не оставил, сокол мой ясный.

А к ночи опять вся горела. Бредила. Однако еще через пару дней кровотечение у Карины прекратилось. Енею это успокоило. Сказала варягу:

— Она у тебя сильная. Вычухается.

Но ехать Торир решил, только когда знахарка окончательно убедилась, что Карина идет на поправку. Она теперь много спала, с охотой ела. Торир с грустью глядел на ее осунувшееся лицо. О том, от кого она носила, так и не спросил. Наоборот, ласков был, внимателен. Но однажды, когда молодая женщина забылась сном в полуденный час, пошел седлать Малагу, вывел коня к изгороди.

Старая Енея вышла проводить.

— Зря ты так торопишься ехать, витязь. Тебе и самому исцелиться не мешало бы.

Он поначалу не понял. Ведь все ссадины и порезы его зажили, затянулись. Но старуха не то имела в виду.

— Душа у тебя больна, не тело. Вижу — Чернобог[59] заразил тебя ненавистью да лютою, злом исходишь. А она, — указала Енея на избу, где осталась Карина, — она исцеление твое.

Лицо варяга стало еще более замкнутым. Молча расплатился с Енеей кунами[60] . Знахаркам положено платить. Правда, на Карине было богатое серебряное монисто, но у Торира рука не поднялась обобрать ее. Заплатил из собственного кошеля. Велел Енее оберегать и лечить Карину, сколько понадобится. Та лишь кивнула. Больше не уговаривала чужака задержаться. А он уехал и все думал о сказанном знахаркой. Но только крепче сжимал челюсти.