Ночью на белых конях - Вежинов Павел - Страница 52

Прошло два дня, Урумов окончательно успокоился. Советские войска вошли в Софию. И тут его вызвали в комендатуру. Было уже за полночь, поселок давно спал. Парнишка, которого за ним прислали, оказался очень близоруким, он несколько раз споткнулся, хотя освещал себе путь карманным фонариком. И за всю дорогу не проронил ни слова. Нехорошее предчувствие сжало сердце профессора. Когда наконец они пришли в комендатуру, их встретила все та же девушка. Сейчас она была в военной гимнастерке без погон, но вид ее от этого не стал более внушительным.

— Очень неприятно, господин профессор, — сказала она. — Нужно, чтобы вы помогли нам опознать один труп.

Труп лежал на полу, лицо его было прикрыто каким-то грязным полотенцем. Посредине груди зияла громадная безобразная рана, словно в человека выстрелили из противотанкового орудия.

— Откройте его, — сказала девушка.

Один из парней снял тряпку. Урумов сразу же узнал лицо Кисева, голубовато-бледное и напряженное, словно в последнюю свою секунду он изготовился к страшному смертельному прыжку. И хотя профессор повидал в своей жизни немало трупов, он почувствовал, что ему становится дурно. Этот мертвец не был похож на других, у этого он сам отнял жизнь, хотя и не своими руками.

— Да, — сказал он тихо. — Это Кисев. Бывший полицейский…

— Бывший полицейский и настоящий убийца! — сказала девушка с какой-то жестокой ненавистью, которая никак не подходила к ее тонкому лицу. — Платный агент гестапо.

И, увидев расстроенное лицо Урумова, добавила:

— Не надо его жалеть. На его совести самое малое двадцать убийств… Рано или поздно он все равно попал бы к нам в руки.

Профессор Урумов, член Ученого совета Софийского университета, вернулся домой почти в беспамятстве. И всю ночь не мог заснуть. Но это была тогда его единственная и последняя бессонная ночь. После этого мрачный образ Кисева словно бы провалился в какую-то черную дыру, куда Урумов никогда не заглядывал.

5

В ночь накануне собрания хуже всех спала Ангелина. Ей приснился очень плохой сон. Будто бы лежит она дома в своей постели и вдруг откуда-то является покойная невестка и начинает за ноги стаскивать ее с кровати… Ангелина с ужасом смотрела на ее белое, как гашеная известь, лицо, и вдруг ей стало ясно, куда та ее тянет — в ад. Но ей удалось уцепиться за железную кроватную ножку, хотя в действительности она спала на деревянной кровати. И все же Наталия, вероятно, осилила бы ее, если бы в самый опасный момент у Ангелины не хватило бы благоразумия проснуться. Дрожащая, вся в поту, она больше так и не смогла уснуть. Ночь была очень светлая, и ей все казалось, что вот-вот рассветет, хотя не было еще никаких предвестников утра — ни звона трамваев, ни сухого посверкиванья проводов. Потом она поняла, что этот ночной свет — всего-навсего отражение свежевыпавшего снега, так что ей пришлось несколько часов поворочаться в постели, пока на самом деле не рассвело.

Все еще вялая и даже немного испуганная Ангелина без всякого удовольствия подошла к гардеробу. Японское кимоно надевать не хотелось — холодно. И кто знает, может, это покойница мстит ей за свои туалеты. И все же, не удержавшись, она натянула на себя черные брюки из китайского шелка. Потом, поколебавшись, надела выношенный зеленый свитер из самых старых, связанных ею еще в девичестве во время войны. В этом наряде она, все еще охваченная дурными предчувствиями, побродила по комнатам и, наконец не выдержав, разбудила сына. Сашо молча встал, оделся, но, выйдя в холл, с удивлением воззрился на часы.

— Зачем ты меня таи рано разбудила? — спросил он сердито.

— У тебя ведь сегодня собрание.

— Так собрание же будет только в конце дня, дубовая твоя башка! — вскипел он.

— Нужно же тебе подготовиться.

— Чего мне готовиться? Собрание как собрание.

— Ничего подобного! — озабоченно ответила мать. — Говорят, Михаил попал в немилость и его хотят отправить на пенсию.

Только теперь Сашо обернулся и внимательно посмотрел на мать.

— Кто это тебе сказал?

Ангелина попыталась вывернуться, словно пойманная за хвост кошка, но в конце концов призналась — Евгения Логофетова. Сашо помрачнел. Эта старая сова, у которой на почти облысевшей голове осталось только несколько яично-желтых кудряшек, целыми днями таскалась по разным кумушкам и порой в самом деле кое до чего докапывалась.

— Где ты ее видела?

— Вчера явилась сюда выспрашивать. Но разве мне о чем-нибудь рассказывают!

— А я-то думаю, что это у нас в холле вчера так воняло! — проворчал он недовольно.

Сашо не шутил — вчера вечером в холле действительно невыносимо пахло очень тяжелыми духами. А во всем городе только Евгения Логофетова еще употребляла эти ужасные старорежимные духи.

— Ты мне скажи, это верно? — спросила мать.

Но Сашо не слышал ее, с отвращением представляя себе, как горбатая Логофетка возбужденно бегает по комнате на своих тонких утиных ножках. Даже в этом возрасте ее зеленые глаза горели ясным пламенем. Про нее говорили, что стоит ей где-нибудь появиться, как непременно случится беда, пусть даже небольшая — споткнется человек, уронит сумку со свежими яйцами. А туда, где были маленькие дети, ее вообще не пускали под предлогом, что в доме больные. Логофетка боялась болезней, как ведьма петухов.

— Ответишь ты мне наконец или нет? — взорвалась мать. — Почему ты молчишь?

— Трепотня! — с презрением ответил Сашо. — Конечно, дядя немолод и вполне может уйти на пенсию. Но все остальное она выдумала, мерзавка! — И он с отвращением прибавил: — Немилость, скажешь тоже!

Ангелину этот ответ явно не удовлетворил.

— Не нравится мне все это. До сих пор никого из Урумовых не выгоняли на пенсию. Хотя среди них бывали и верховные судьи.

Придя на работу, Сашо сначала не заметил ничего особенного. Все шло, как обычно, никто не упоминал о предстоящем проклятом собрании. И все-таки что-то происходило. Вскоре Сашо почувствовал, что коллеги — все без исключения — просто избегают глядеть ему в глаза. Да, избегают, как будто чувствуют себя виноватыми перед ним, не перед ним — он что, вернее, перед его дядей. Сашо очень хотелось забежать к нему в кабинет, но не пойдешь же без дела к директору института. На его счастье, незадолго до обеда академик сам вызвал его к себе. Сашо почти бегом кинулся к кабинету, но перед дверью остановился, осмотрел свой белый халат и лишь тогда вошел. Дядя сидел на своем месте совершенно спокойный, даже, как показалось Сашо, в хорошем настроении. Здесь, в кабинете, он словно и не был его дядей, а только директором. Академик даже угостил его какими-то дорогими шоколадными конфетами, которые наверное, держал для зарубежных гостей. И лишь когда старик заговорил, молодой человек понял, что ничего. не изменилось, дядя по-прежнему оставался дядей.

— Я рассказал тебе про Аврамова, — начал он. — Несмотря ни на что, для меня он остается ученым самого высокого ранга. Сейчас Аврамов готовится продолжать свою работу. Там есть кое-что, чего, по-моему, американцы не заметили. Это очень перспективно.

«И что ему вздумалось рассказывать мне об этой ерунде накануне таких событий», — подумал Сашо.

— Буду очень рад, если это ему удастся, — с легкой досадой пробормотал он.

Но дядя это заметил:

— Ты недооцениваешь его, мой мальчик. Глупо в наивно недооцениваешь. Ты мог бы больше доверять моему мнению.

— Но какое мне до него дело? Пусть занимается, чем хочет. Удастся ему, всем пойдет на пользу.

— Какое дело? Он предлагает тебе продолжать эту работу вместе с ним.

— Как так вместе? — удивленно спросил молодой человек.

— Просто вместе. На общих основаниях, как работают обычно научные коллективы. Хотя он старший научный сотрудник, а ты всего лишь самый обычный дерьмовый ассистент! — Дядя усмехнулся.

Нашел время шутить. Но Сашо хорошо понимал, что в любом случае это предложение для него и комплимент и признание.

— Ты же прекрасно знаешь, дядя, что мои интересы — совсем в другой области, — наконец сказал он. — Мне бы хотелось продолжить твои опыты.