Сельва умеет ждать - Вершинин Лев Рэмович - Страница 44

Он захлебнулся криком, перевел дух и завершил уже гораздо тише:

– Слышите, вы?! Я, Алеко Энгерт, этого желаю, а значит, так тому и быть…

Шторм, кажется, угасал.

Мясистые ноздри все еще трепетали, но жутковатое сопение понемногу стихало, а из глаз быстро улетучивалась розовая дымка. Так что, когда гость, переждав еще чуток, решился выглянуть из-за квадратной, покрытой потеками патины спины носатого мужика в лавровом венце, Александр Анатольевич был уже вполне в себе и, озабоченно хмурясь, разглядывал окровавленные, стремглав опухающие костяшки пальцев.

Впрочем, приближение гостя он уловил не глядя.

Закряхтел, виновато улыбнулся и спросил – доброжелательно, но отрывисто, неумело скрывая смущение за грубоватой фамильярностью:

– Короче, браток, что тебе нужно?

– Люди, – мгновенно ответил Тахви.

– И только? – прищурился господин Энгерт.

– Только. – В голосе седоусого не было ни тени сомнений. – Все куплены. Везде. В Администрации. В Компании. У Смирновых и то был прецедент. Понимаете? У всех патриотизм в глазах, а верить нельзя никому. – Он помолчал. – Ну, может быть, кому-то и можно. Но я таких не знаю. А мне нужны именно такие. И быстро.

Старец поплотнее запахнулся в халат.

– Всем нужны именно такие, – уже вполне миролюбиво пробурчал он, отходя к гобелену. – Видишь, Фриц, что творится?

– Ja, ja, – мрачно отозвался вытканный великан, наливаясь плотью и неловко комкая в кулаке поспешно сорванную корону. – Naturlich.[13]

– Ты вот тут ваньку валяешь, часа своего, понимаете ли, ждешь, а там, наверху, гопники вконец забеспредельничали. – Старец задрал голову. – Ну что, alter Kamerad,[14] как насчет поработать?

В светлых арийских глазах величайшего из Штауфенов полыхнула сталь.

– Es ist hoechste Zeit, mein Goenner. Immer bereit.[15]

– Вот и хорошо. Готовь ребят.

– Jawohl, mein Herr,[16] – радостно прогудел гигант и вновь развоплотился, успев, однако, расправить и нахлобучить на огненную гриву зубчатый головной убор.

– Хорошо. – Хозяин обернулся к гостю и с силой провел сухонькой лапкой по лицу. – Будут тебе верные люди на первое время. А кстати, у тебя-то есть кем дырки затыкать? Живые остались?

– Двое, – хмуро сказал Тахви.

– Надежные?

– Да. Один в СИЗО, другой в бегах.

Челюсти господина Энгерта дрогнули, отчетливо скрипнув бюгелями. Ноздри его вновь напряглись, издав уже знакомое Тахви нехорошее сопение.

– В-СИ-ЗО? – крайне отчетливо переспросил старец. – П-по-че-му-в-СИ-ЗО?

– Говорят, унитаз украл.

– А-с-суд?

– Вот суд и говорит, что украл.

– А-т-ты?

– А у нас, – столь же отчетливо вымолвил Тахви, – де-мо-кра-ти-я. Пр-равовое государ-рство.

Истовая, любовно выпестованная ненависть, явственно звякнувшая в интонациях гостя, как ни странно, подействовала на хозяина благотворно.

– Второго надежно спрятал? – уже спокойнее спросил он.

– Вполне. Но он и от моих сбежал.

– Ну? – удивился хозяин. – Колобок, однако… Что так?

– Не верит никому.

– Правильно делает, молодец.

Господин Энгерт вынул из обширного халатного кармана матовый пузырек, вытряс пилюлю, забросил под язык.

– Хочешь? – спросил он, потирая левую ключицу.

Тахви кивнул. И неловко улыбнулся, возвращая склянку. Он не любил вспоминать, что у него есть сердце. Это расхолаживало.

Чудной стариковский брудершафт разрядил напряжение.

– Ну, вроде все порешили, ничего не забыли?

– В общем, да.

– Что, есть вопросы? – насторожился хозяин.

– Есть, – признался гость. – Но не по делу.

– Валяй!

Тахви покашлял.

– Александр Анатольевич, вы ведь вошли в историю как великий прагматик. А здесь, – он выразительно мотнул головой, – сплошная экзотика. Даже с перебором. Вам как, не жмет?

– Разве? – Господин Энгерт не без удовольствия похихикал, словно бусинки рассыпал. – Как по мне, так все по понятиям. – Еще один дробный смешок раскатился по гранитному полу. – Откровенно сказать, мне, старому, думается, что это там, – повторяя давнишний жест гостя, тощий старческий палец вознесся к своду, – у вас, наверху, сплошная фантастика…

Одернул халат. Посерьезнел.

– Все, браток. Ступай с богом. Жди.

И, не глядя, бросил через плечо:

– Фриц! Проведи гостя к калитке…

…Путь назад, странное дело, оказался длиннее. Переходы сделались извилисты, радужное марево исчезло. В полумраке трудно было разглядеть потолки и стены, но гостю казалось, что коридоры стали ниже, уже, древнее, что ли… из невидимых ниш тянуло волглой сыростью, а за минуту-другую до того, как впереди неясным пятном забрезжил выход, в лицо неприятно пахнуло жаром, и голос, отнюдь не лишенный некоей замогильности, уныло сообщил:

– И в сороковой раз повторю, и еще сорок раз не устану повторять: не будь я Кашкаш, сын Маймуна, кабаки и бабы неизбежно доведут тебя до цугундера, о многомерзопакостный Али-Баба…

Приостановившись, седоусый вопросительно уставился во мглу.

Продолжения не последовало.

– Бар-рдак! – пожав плечами, внятно произнес Тахви. – Дожили! И здесь бардак.

Тьма стыдливо помалкивала. А если что и сказала вслед, то гость, выползая из узкой расщелины, не удосужился расслышать.

Яркий свет и звонкий мороз обрушились сразу, единым махом. Вечные Альпы скалились вокруг, отвесная белая стена высилась позади, а неподалеку, натужно вращая широкими лопастями, урчал маленький желто-голубой вертолет. И рыхлый старик-пилот, выглядывая из кабины, кричал удивительно молодым, звонким тенорком:

– Когда назад, шеф?

– Уже, – сказал Тахви, стряхивая снег с полушубка.

И, мельком поглядев на хронометр (четырнадцать пятьдесят три), хмыкнул. Судя по всему, в этих местах даже время сошло с ума.

Конкретно.

Жизнь, конечно, штука капризная, и раз на раз не приходится.

Но.

Если прелестным июльским утром, когда свежая зелень листвы с обаятельной беспардонностью возжелавшего белокурую гимназистку портупей-прапорщика лезет в распахнутое отнюдь не для нее окошко, когда напоенный солнечными лучами ветерок, мимолетно пробегая по прозрачной занавеске, напоминает о приятной близости звонкоструйного ручья, а в заполошно шелестящих кустах, заходясь от восторженной тоски, лепечет признания расцветающей розе бестолковая хохластая пичуга… так вот, друзья, если в такое дивное утро вас будит не требовательное прикосновение нежных девичьих пальчиков к сколько-то отдохнувшей плоти, а красная точка лазерного прицела, целенаправленно ползущая к переносице, – можете не сомневаться, это не к добру.

Враги не дремлют.

Впрочем, на каждую хитрую жопу найдется болт с левой резьбой…

Ровно за четыре терции до того, как ртутная пуля, пробив завесу балдахина, поставила дыбом подушку, Алексей Костусев перекатом ушел с кровати в мертвую зону, а миг спустя его никелированная «баркаролла» четырежды тявкнула, огрызаясь.

На противоположной стороне улицы мелодично зазвенели стекла.

Нечто большое и тяжелое, перевалившись через парапет, полетело с украшенного кариатидами балкона на граненую брусчатку.

Скорее по привычке, нежели от испуга, запричитала мать Тереза, улыбчивая, миловидная, всеми уважаемая старушка-цветочница, ровно в шесть тридцать пять утра отпирающая для посетителей будочку у парадного подъезда «Самостийности».

В общем, все было как всегда. А на фоне последних сумасшедших недель день начинался даже чересчур буднично. Но некое предчувствие все же будоражило душу, а своему внутреннему голосу Алексей привык верить. Голос не подводил никогда. Скорее всего, прав он и на сей раз. «Самостийность», бесспорно, всем хороша, но, увы, пришло время думать о смене убежища.