Сельва не любит чужих - Вершинин Лев Рэмович - Страница 66

Блестяще: Коршанский, наследующий Коршанскому! И Ассамблея, и Внешние Миры настолько приучены падать в обморок при одном намеке на эту фамилию, что даже не подумают проявлять нелояльность. Особенно если мальчика должным образом поддержать. А за этим дело не станет…

Дело оставалось за малым: изловить – тьфу! – вызволить парнишку, причем обязательно живого и, по возможности, без повреждений. Можно бы, конечно, дать соответствующие распоряжения тамошнему представительству, но Шамиль Асланович, хоть и высоко ценил способности Шурки Штеймана, предпочитал все же вопросы такого уровня курировать лично.

Самому себе он хоть и не часто, но доверял вполне.

Итак. Прежде всего: отправить на Валькирию небольшую, но хорошо подготовленную группу профессионалов. Естественно, под благовидным предлогом. И добиться того, чтобы минимум на полгода планета оказалась в изоляции.

Нелегкая задача, учитывая ревнивое отношение Центра к организованным группам, отправляющимся во Внешние Миры. Но именно для решения подобных задач имелся в распоряжении Председателя совета директоров человечек, хоть и не шибко надежный, но подконтрольный, а главное – исключительно профессиональный…

– Зиночка!

– Да, Шамиль Асланович?

– Соедините с Тринадцатым!

– Простите, Шамиль Асланович, – в голосе доверенной секретарши, работающей безупречно и преданно уже девятый год, проскользнуло смущение, – Тринадцатый не отзывается. Секретаря на месте нет, референта и помощника тоже…

– А прямой?

– Я пробовала, Шамиль Асланович. Бесполезно.

– А по внутреннему?

– Я пробовала три раза, Шамиль Асланович.

– Хорошо, Зинуля, – бритоголовый произнес это особо сердечно, как бы подчеркивая, что вины секретарши не видит и разберется с вопросом сам. – Я попробую по экстренному. А ты, солнце, занеси-ка мне еще чайку. И… – он подумал и со вздохом добавил: —… нет, «Вицли» не нужно.

Селектор радостно вздохнул, и на экране слежения господин Салманов увидел широчайшую улыбку на несколько подувядшем, но все еще дьявольски привлекательном личике доверенного сотрудника.

Чай явился незамедлительно, с сахаром и лимоном.

Побалтывая ложечкой в фарфоровой чашке, коренастый толстяк в потертом костюме выдвинул из столешницы замаскированную панель экстренных вызовов и нажал на клавишу, помеченную цифирькой 13.

По идее, заслышав требовательный зуммер, исходящий из черного аппарата, любой из сотрудников головного офиса, не исключая и директора, обязан был, во избежание последствий, устремиться к средству связи даже в том случае, если, спустив штаны, восседал в туалете.

Но и на сей раз Тринадцатый, он же Игорь Вячеславович Нещевротный, начальник пресс-службы Компании, известный миллиардам стереозрителей как ведущий политический обозреватель популярнейших программ «Шпигель», «Тайм-с-Игоряшей» и «Тонтант», отозвался далеко не сразу.

И вовсе не потому, что был без штанов, хотя, откровенно говоря, как раз без них и был.

Просто он работал. Вернее, работали с ним.

Плотно и углубленно.

А сам Игорь Вячеславович, навалившись животом на письменный стол, пыхтел, елозил и судорожно подергивался, в меру иссякающих сил помогая референту не выбиться из так удачно пойманного ритма. Выработавшиеся вконец помощник и секретарь, тяжко дыша, раскинулись на пушистом ковре, устилающем пол отделанного в серебристо-голубых, будуарных оттенках кабинета, и вид этих могучих ребят сейчас мог бы вызвать приступ острой жалости даже у сержанта налоговой инспекции…

По всем законам, Божеским и человеческим, им обоим, и секретарю, и помощнику, полагалось бы сейчас идти домой и отлеживаться не менее суток. Но требовательный и строгий шеф, как с ужасом предвидели они, исходя из предыдущего опыта, не позже чем минут через пять вновь потребует от них восстать и приступать к исполнению своих обязанностей, а потому парни пытались с толком и пользой употребить пока еще находящееся в их распоряжении время.

– Ох! Ох!! Ох!!! – вырывалось у начальника пресс-службы Компании, и глаза его, не имеющие сил даже закрыться, подернула дымка упоительной неги. – Ох!!!! Ох!!!! О-о-о…

Вот уже больше трех лет, как он решительно не мог понять многих несчастных, невесть чего ждущих от так называемой традиционной ориентации. Но не мог понять и себя, тупо и бессмысленно ориентировавшегося традиционно в течение целых двадцати семи лет, от рождения до того самого мига, когда ему наконец-то разъяснили, в чем смысл жизни.

Хотя сперва ему думалось, что смысл жизни заключен в вокале. Пример папеньки, великого баритона, ну да, да, того самого Вячеслава Нещевротного, звезды и кумира, увлекал безмерно, да и голос, мягкий, мужественный и бархатистый, казалось, способствовал успеху. Увы! Как выяснилось уже на первом курсе консерватории, вершиной возможного для Игорешки оказалось исполнение третьих партий на духовых, да и то не всех, а потребных раз в три концерта; после долгих и мучительных попыток убедиться в обратном это вынуждена была признать даже маменька, почтеннейшая Рената Викторовна, обожающая своего единственного и, как ей казалось, безусловно талантливого сына. А быть на каких-либо ролях, кроме ведущих, Игорек не умел с тех самых пор, когда впервые осознал значимость своей персоны и злокозненность окружающего мира, не желающего понять и признать сей простой и объективный факт.

Посему музыкальное образование, невзирая на слезы и уговоры все еще на что-то надеявшейся Ренаты Викторовны, было категорически похерено, и творческая натура, проведя юного Нещевротного тропами сколь сложными, столь и заковыристыми, закинула его наконец в замызганную комнатушку редакции славного своей беспредельной скандальностью и легендарными гонорарами «Гаджи-Бейского Хабарника», где, проявив недюжинные способности очеркиста, Игорек и осел на более-менее продолжительный срок, постепенно из Игорька превращаясь в не всеми уважаемого, но всегда высоко оплачиваемого Игоря Вячеславовича.

Впрочем, тогда он был еще ориентирован традиционно.

Бр-р-р… Страшно вспомнить…

– Еще-о… Еще-о… – страстно выстонал начальник пресс-службы и, опасаясь, что референт не окажется на высоте, помог парню, приоттопырив объемистый задик. – О, милы-ый…

Острое, как бритва из Золингена, удовольствие вот-вот намеревалось оборваться тихой истомой…

А ведь если бы не тот материал, он, Игорь Нещевротный, так бы и не познал, для чего был рожден на свет!

Как здорово, что он, как и всякий сын непонятно кого от татарки, патологически ненавидел инородцев! Если бы не сие дивное обстоятельство, как знать, может, и не ему бы заказали серию очерков о небезызвестном гражданине Гуриэли Эдварде Юсифовиче. Но случилось то, что должно было случиться, и очеркист Нещевротный более месяца из номера в номер тискал подробности того, как вышеупомянутый Эдвард Гуриэли, отвлекшись на недолгое время от коррупции и беззаконий, попивает наливочку из крови мусульманских младенцев, заедая ее кошерным смальцем, вытопленным из младенчиков кришнаитских…

Он пять ночей не смыкал глаз, конспектируя том за томом «Всемирную историю извращенчества и садизма», и поэтому его материал имел потрясающий успех, а гонорар заказчики сами, извиняясь и заискивая, подняли вдвое против той суммы, о которой договаривались заранее.

А потом его опетушили. Прямо в подъезде. И первое, что бросилось ему в глаза, когда, использованный до отказа, он плелся вверх по родной лестнице, была лежащая у дверей апартаментов коробка великолепных шоколадных конфет и открытка, содержащая пожелание продолжать в том же духе, скромно подписанная инициалами «Э.Ю.Г».

– Ы-ы! – взвыл референт, содрогаясь в экстазе.

– У! – откликнулся начальник пресс-службы. – У!

Если бы они знали, подонки, что содеянное ими оказалось вовсе не карой… Напротив! В тот вечер Игорю Вячеславовичу открылся, пускай и достаточно поздно, смысл жизни. И уже через два дня, подлечившись, он, сперва стесняясь и робея, а затем все более спокойно и уверенно гулял по известной всему Истанбулу плешке под памятником Отцу Нации Мустафе Кемалю-паше Ататюрку. «Как тебя зовут?» – спросил его первый друг, заведенный в тот вечер, и он, немножко подумав, ответил: «Акбаршо!» И это не было ложью, поскольку именно под этим излюбленным псевдонимом печатался он в «Гаджи-Бейском Хабарнике». Впрочем, плешка плешкой, а в элитных клубах и закрытых саунах, где собирается публика изысканная, знающая толк в наслаждениях, поклонники именовали Игоря Вячеславовича Бабуниязом, в честь основателя «Блю-клаба», а Шурик, ставший для господина Нещевротного не просто поклонником, а чем-то гораздо большим, предпочитал в минуту ласки называть его просто и удивительно нежно: Иго-го…