Сельва не любит чужих - Вершинин Лев Рэмович - Страница 58

«Живчик режет стукачей», – подсунул сон под самые глаза лоскут позеленевшей, расползающейся кожи, заросшей мелким белесым волосом, и Дмитрий беспокойно поерзал на подстилке, безотчетно прогоняя гадостное видение. Люди дгаа спросили его, доступны ли пониманию эти знаки, но, как ни пытался он объяснить, смысл слов «Живчик» и «стукач», а также и назначение букв остались выше их понимания.

Это недоброе место цепочка воинов прошла ускорив шаг, и двали чуть слышно бормотали под нос заклятия от злых демонов, словно позабыв, что медно-зеркальные щитки делают такую предосторожность излишней…

А вскоре они миновали остатки сожженной много десятков дней назад деревни мохнорылых, где уже не было ничего, кроме пепла и людских костяков, и еще одну такую же деревню, где на костях убитых оставалось чуть-чуть мяса, а с улыбчивых черепов ливень еще не успел смыть все волосы до единого.

– Мы остановимся в Тгумумбагши, – то ли спросил у Дмитрия, то ли сообщил Н'харо, и нгуаб'дгге кивнул в ответ.

Воины оживились. Никто не признался бы в слабости, но вымотались все, и всем хотелось долгого отдыха.

Но не пришлось.

В большом селении людей, называющих себя дгавили, их встречали лишь девять свежих трупов, выложенных рядком на низеньком помосте, мертвая собака, свесившая размозженную голову в канавку посреди единственной улочки, да черные хрипатые птицы. И ни единой живой души. Люди дгавили разбежались при их приближении, хотя идущий вперед отряда М'куто давно уже гудел на ходу в короткую свирель, рваным, бередящим душу наигрыванием предупреждая здешних о приближении друзей.

Похоже, тут в дружбу уже не верили.

Второй привал, под открытым небом, Дмитрий, кажется, сумел перекемарить, едва улегшись, все полчаса без остатка. А спустя час ходьбы на третий день обнаружились наконец следы убийц.

Широкая торная тропа, принявшая в себя тропинку людей дгаа, была замусорена блестящими бумажками, жестянками и прочим сором, непонятным для горцев, но вполне привычным для Дмитрия, и время от времени попадались в кустах у обочин изъеденные зверьем трупы со связанными руками; большею частью это были осколки народа дгаа, хотя трижды на изуродованных лицах кустились мохнатые бороды…

Дмитрий видел, как взъерошились и зашевелились волосы на макушке М'куто, идущего впереди. Парень еле слышно пофыркивал, втягивая носом воздух.

И вдруг возник крик.

Словно бы ниоткуда, жуткий, клекочущий, наполненный невыразимой мукой.

Он рассек дремоту, словно витая плеть, разрубил надвое блаженное спокойствие и прогнал сон прочь. Распахнув глаза, Дмитрий увидел высоко над головой рвущийся сквозь плетеную крышу хижины, разделенный на сотни иголок солнечный свет, и понял, что проснулся от собственного крика.

Но ведь это и впрямь было страшно!

Вопль рвался из зарослей, полоснул по ушам, он дрожал, звенел, истончался до визга, срывался и вновь набирал силу, этот мучительный вой, способный свести с ума самого Тха-Онгуа.

– Кътё! – выкрикнул Н'харо, и воины бесшумно бросились в чащу, на бегу растягивая фланги. Нгуаб'дгге не понял еще, что началось серьезное дело, но атака была уже в разгаре, и была она столь стремительной, что несколько равнинных людей, расположившихся на привал, не успели даже схватиться за автоматы…

Они легли под ударами тесаков почти сразу, но Дмитрий не обратил на убитых особого внимания, потому что дальше, в кустах, бились и корчились распластанные на траве груды взлохмаченного тряпья, издающие запредельный визг…

В тот миг он хотел одного: скорее, как можно скорее разрубить путы, чтобы связанные наконец умолкли!

Его пытались удержать, совсем рядом что-то предостерегающее вопил Мгамба, но нгуаб'дгге вырвался, не видя ничего, кроме нелюдской смертью умирающих людей…

Удар широкого ттайя по перекрученным веревкам-лианам, и комок окровавленного тряпья забарахтался у ног, тщетно пытаясь встать. В тот же миг сотни раскаленных иголок одновременно вонзились в икры, голени, живот, спину, плечи Дмитрия. Неожиданная, а оттого – вдвое чудовищная боль вырвала из глотки крик, мало чем отличающийся от предыдущих.

В мгновение ока тысячи крупных красно-черных муравьев кинулись на новую жертву, и он завертелся вьюном, а воины дгаа суетились вокруг, сметая ядовитую мерзость широколистными ветвями мангара…

Как ни странно, всего в полушаге от кустарников трава поляны была чиста. А там, в сплетении разлапистых веток, белели привязанные к поваленным стволам скелеты, и трава вокруг побитых только что людей равнины уже заметно шевелилась, издавая монотонное шуршание.

– М'тварь' Я… – сдавленно пробормотал Н'харо, давя в кулаке десяток гадин, собранных со спины Дмитрия, и сейчас лицо бесстрашного Убийцы Леопардов было непривычно серым, – М'тварь' Я вваВаарг-Таанга, тхаонги…

Нгуаб'дгге содрогнулся.

Об этой напасти особо предупреждала его Гдламини.

На всякую силу, говорила она, в Тверди найдется иная, и даже леопард не проявит упрямства, уступая дорогу к водопою Клыкастому. Но и Клыкастый, и те, неведомые, перед кем смиряется он, и все, способные бегать и летать, спешат убраться с пути красно-черных м'тварь'Я, прислужников Безликой. Бессмысленно и неостановимо кружат они по сельве, словно узкий смолисто-огненный ручей, и не спастись от них иначе, как отойдя в сторону. Ибо по воле Тха-Онгуа мощь м'тварь'Я ограничена неумением уклоняться с тропы…

Нет, спать положительно расхотелось. Воспоминание о гадости, от чьих укусов доныне, несмотря на густой слой душистой мази, зудит все тело, прогнало дремоту.

Да и дела не позволяли нежиться дольше.

– Сэр?

– Слушаю, сержант, – откликнулся на осторожное покашливание за стеночкой Дмитрий.

– Разрешите доложить, сэр?

– Докладывайте, сержант, – разрешил нгуаб'дгге, отметив в памяти: непременно упростить после первого похода процедуру общения с подчиненными.

– Так точно, сэр. Утренняя роса изошла, сэр!

– Благодарю, сержант. Выстройте личный состав!

Пока там, снаружи, шуршало и топотало, Дмитрий с удовольствием плескался в заранее приготовленном долбленом тазу. А когда он вышел на свет, посвежевший и вполне довольный, тридцать смуглых фигур вытянулись в чуть неуклюжей, но старательной стойке, и шестьдесят восторженных глаз выкатились из орбит до отказа.

– Взво-од, р-равняйсь! – ликующе прокатился над селением вполне соответствующий уставу бас Н'харо. – Смирно!

Не очень четко, но с невероятным тщанием печатая шаг, бравый сержант приблизился к Дмитрию и с явным удовольствием отдал честь.

– Господин исполняющий обязанности верховного главнокомандующего, вверенное мне подразделение к смотру готово! Докладывал командир первого гвардейского взвода имени Президента Коршанского сержант Н'харо!

Одному только Тха-Онгуа известно, как непросто было Убийце Леопардов не то что выговорить, но и вызубрить наизусть столь длинные фразы! Тем паче что многим из колдовских слов не было соответствий в простом и легком языке людей дгаа…

Но сержант обязан во всем подавать пример рядовым бойцам, и он потрудился, зато теперь имел все основания смотреть свысока на урюков засраных. А те, не споря, тоже взирали на столь крутого черпака с огромным уважением.

– Вольно, – небрежно козырнул Дмитрий.

У него имелись все основания для довольства.

Что ни говори, а парни смотрелись теперь несравнимо с прежним. Пусть еще не очень ровен строй, пусть кое-кто сутулится, а кто-то, наоборот, слишком уж выпячивает грудь – при всем при том отряд уже более-менее походил не на партизанское скопище, а на нормальную армейскую часть, скованную нудным, но, как ни крути, необходимым однообразием.

Во всяком случае, партизанщинкой припахивало не от них, а от кучки оборванцев, толпящихся обочь.

К ним и повернулся Дмитрий. И сказал, не напрягая голоса:

– Здравствуйте, друзья!

Восемь бородачей заулыбались и нестройным хором ответили на приветствие. Они говорили на лингве, правда сильно искаженной, но ее все равно было приятно слышать. Хотя язык дгаа Дмитрий уже воспринимал как родной. Или около того.