Убийство Моцарта - Вейс Дэвид - Страница 11

– А как выглядел Моцарт на премьере? Больным?

– Совершенно здоровым! – сказал Мюллер без тени сомнения. – Я сидел в оркестре и видел, как радость преображает его лицо. Я понимал, что в музыке вся его жизнь и что красота, изящество и жизнерадостность, выраженные языком музыки, помогали ему бороться со всеми невзгодами.

5. Решение

Мюллер закончил свой рассказ, и образ Моцарта сделался в глазах Джэсона еще значительнее. То, что он услышал, лишь разбудило его интерес. Воспоминаний Мюллера было явно недостаточно. Констанца, Алоизия, Софи… Которой из них Моцарт отдавал предпочтение? А может, он любил совсем другую женщину? Моцарт, так тонко писавший о любви.

– Скажите, Вена не изменилась со времен Моцарта? – спросил Джэсон.

– По-моему, нет, – ответил Мюллер, – но вы должны помнить, что я там не бывал уже много лет. Я покинул Вену во времена нашествия Наполеона.

Ничто в этом мире не стоит на месте, все меняется, думал Джэсон, больше прежнего укрепляясь в уверенности, что в рассказе Мюллера нельзя все принимать на веру. Он колебался, не зная, на что решиться. Но стоило старому музыканту сказать:

– Не прошло и двух лет после премьеры «Так поступают все», как Моцарт умер при самых таинственных обстоятельствах, – как снова какая-то непреодолимая сила стала тянуть Джэсона в Вену. Он уже не мог понять, то ли сам он преследует какую-то цель, то ли подчиняется чьей-то чужой воле.

– Могли бы вы дать мне рекомендательное письмо к сестрам Вебер?

– В этом вам поможет мой брат.

Какая из трех сестер по-настоящему любила Моцарта? Была ли Констанца ему хорошей женой? Разве Мюллер мог об этом судить? Будучи музыкантом, Мюллер несомненно понимал Моцарта, но старик был явно предубежден против женского пола.

– Эрнест знает почти всех, кто был знаком с Моцартом в Вене. Все эти люди вращались в одном узком кругу. Но если вы будете откладывать отъезд, – повторил Мюллер, – можно ли поручиться, что кто-нибудь останется в живых?

– Кто знает, чей придет черед. Все они уже немолоды, – согласился Джэсон.

– А теперь, когда вы имеете официальное поручение к Бетховену, у вас есть все основания для поездки в Вену.

Элиша Уитни считает, что вы готовы ехать, иначе он не давал бы вам поручение к Бетховену.

– Но когда я попросил его частично оплатить поездку, он пропустил это мимо ушей. Как вы думаете, кто-нибудь может догадаться об истинных целях моего путешествия?

– Ваша цель состоит в том, чтобы повидаться с Бетховеном. Ну, а если во время поездки вы узнаете нечто новое о Моцарте, то кому до этого какое дело? Все останется в тайне, вам нечего опасаться.

Джэсон бережно хранил полученное от Общества письмо, и в следующее воскресенье после окончания службы подошел к Элише Уитни, морщинистое лицо которого сияло довольством, и подал ему конверт. Церковный хор вдохновенно исполнил один из гимнов Джэсона, и Элиша Уитни принимал поздравления по поводу того, что музыка в Бостоне достигла невиданного расцвета. Это были поистине счастливейшие минуты в жизни Уитни за время его пребывания на посту директора Общества Генделя и Гайдна, и он не был склонен делить с кем-то свою славу. Неожиданное вмешательство Джэсона было неприятно профессору.

– К чему мне это письмо? – воскликнул Элиша.

– Ведь писали его вы, не так ли, сэр?

– Не я, а Общество. Я исполнял его волю.

– Вы использовали для Собрания многие мои гимны, профессор.

– Те, что мы сочли подходящими, Отис.

– Я буду рад передать ваш заказ господину Бетховену. Элиша Уитни слегка усмехнулся.

– Но это путешествие обойдется недешево, профессор, – сказал Джэсон.

– Не сомневаюсь. Мне жаль, что мы не можем оплатить вашу поездку.

– Тогда почему вы попросили меня передать Бетховену этот заказ?

– Явиться в Вену в качестве представителя Общества Генделя и Гайдна – большая честь. Это откроет перед вами двери многих домов и, в частности, дома Бетховена. Он будет польщен, что заказ на ораторию передан ему лично. Я слыхал, что он страдает расстройством пищеварения и оттого в мрачном настроении. Ведь вы хотите нанести ему визит, не так ли?

– Да, да, разумеется! – подчеркнуто произнес Джэсон. Элиша Уитни весь сиял от самодовольства. Он продолжал:

– Да разве может кто на земле сравниться с бостонцами, которых бог наградил и умом и трудолюбием! Но если вы во что бы то ни стало хотите стать композитором, я, так и быть, буду к вам снисходителен и окажу помощь. Бетховен хорошо известен в Вене. Вручите ему наше письмо. А все, что мы ждем от вас в ответ – это гимны, которые вы напишете под впечатлением вашего путешествия.

В последующие дни Джэсон часто в задумчивости бродил по берегу Чарльз-Ривер; он разглядывал деревянные дома с остроконечными крышами, потемневшие от времени, и здания из красного кирпича, число которых за последние годы значительно увеличилось. Особенно его привлекали верфи и порт. Несмотря на сильные холодные ветры, дувшие с океана, там ни днем ни ночью не прекращалась работа; Джэсон узнал, что из Нью-Йорка в Англию недавно начало ходить новое судно – парусный пакетбот с паровым двигателем, который пересекал Атлантический океан за двадцать шесть – тридцать дней, в зависимости от погоды. Это было неслыханным прогрессом, поскольку раньше плавание длилось несколько месяцев. Гонорара, полученного за несколько изданий его гимнов, должно было хватить на проезд до Европы, а на обратный путь денег не было. Но теперь он готов был идти на любой риск, лишь бы совершить эту поездку. Ему наскучили разговоры о добродетелях, которые проповедовали и которыми так гордились граждане Бостона. Можно было лишь сожалеть о том, что никто из них хотя бы раз не похвастался, что предается греху, в сердцах подумал Джэсон.

Во время длительных прогулок он пришел, наконец, к окончательному решению. Он понимал, что как только посвятит Дебору в свои планы, она тут же догадается об истинных целях поездки и задаст вопрос: «А во что это обойдется?» Тут нужно действовать с умом, тогда Дебора сумеет помочь ему в осуществлении задуманного плана.

Однако на следующее утро, по пути к дому Пикеринга, он уже не был настроен столь оптимистично. День выдался пасмурный, особняк Пикерингов, как и соседние с ним, выглядел мрачно. Банкир величал свой особняк «мой дворец», но Джэсону он представлялся скорее монастырем, – пуританская жилка в Пикеринге не позволяла ему излишне украшать дом снаружи, хотя банкир с лихвой возмещал этот недостаток внутри.

А что если Дебора вдруг спросит, отчего он не в банке. Ни один служащий и думать не смел отлучиться с работы, разве только по причине тяжелой болезни. Напрасно он размечтался, рассчитывать на ее помощь не приходится, с горечью подумал Джэсон.

Но отступать уже поздно. Ожидая в гостиной Дебору, он обдумывал, как убедить ее в необходимости предпринять это путешествие, рассказать ей, как он мечтает увидеть тот самый клавесин в Зальцбурге, на котором Моцарт играл ребенком, и ту общую могилу в Вене, где он был похоронен, поведать о том, что он уже в долгу перед Моцартом как композитором, а поэтому хочет узнать о нем больше как о человеке. Если Моцарт стал жертвой убийства, неужели подобное преступление можно и дальше замалчивать?

Пикеринг сразу догадался, что Джэсон пренебрег своими обязанностями в банке и счел это за добрый знак. Значит, он не ошибся в своих предположениях: кассир действительно растрачивает попусту время, а, следовательно, не заслуживает доверия. Может быть, это, наконец, откроет дочери глаза на подлинную сущность ее поклонника. Пикеринг без всякого предупреждения появился в гостиной, решив действовать напрямик.

Джэсон вздрогнул от неожиданности. Подбородок Пике-ринга, казалось, сделался еще острее, рот был сурово и осуждающе поджат. Банкир с надменным видом теребил золотой брелок – сию неотъемлемую принадлежность туалета истинного джентльмена.

– Вам надлежит находиться в банке, – объявил он.