Пепел победы - Вебер Дэвид Марк - Страница 9

Почувствовав, что Протектор все еще смотрит на него с ухмылкой, гранд-адмирал встряхнулся.

– Позволю себе заверить вашу светлость, – сказал он с демонстративной почтительностью и преувеличенной куртуазностью, – что какой бы услуги вы от меня ни потребовали, ее выполнение будет для меня высочайшей честью и удовольствием.

– Побил меня моим же оружием! – с восхищением сказал Бенджамин. – Растете на глазах, Уэсли!

– Благодарю, ваша светлость, – отозвался Мэтьюс, и его карие глаза наконец блеснули.

В это мгновение мягко прозвучал гонг, и Уэсли поднял глаза на вмонтированный в стену холла дисплей. Объявлена десятиминутная готовность к приему военного шаттла. Брови адмирала поднялись: они явно собрались здесь, чтобы встретить этот шаттл, но зачем? Каким-то образом Протектор знал о том, кто (или что) находится на борту одного из военных шаттлов, а главнокомандующий не знал! Но главное, какого черта Бенджамин без конца ухмыляется?

Почти неодолимое любопытство едва не заставило Уэсли задать вопрос, но он вовремя прикусил язык. Нет, упрямо сказал себе гранд-адмирал, вновь обращая взгляд к бетонированной посадочной площадке, такого удовольствия он Протектору не доставит!

Бенджамин еще несколько мгновений не спускал с него взгляда, и, подавив смешок, тоже повернулся к прозрачной кристаллопластовой стенке.

Несколько минут прошло в молчании, а потом ярко-голубое утреннее небо карандашной линией прочертил тянувшийся позади поблескивающей бусинки шаттла белый инверсионный след. Быстро увеличиваясь в размерах, бусинка превратилась в некое подобие крылатого наконечника стрелы. Мэтьюс с профессиональным одобрением проследил за безупречным заходом пилота на посадку. Шаттл уравновесился на опорах, из открывшегося люка спустился трап, и Мэтьюс с трудом заставил себя не подскакивать от нетерпения.

В конце концов, у него и правда дел по горло, так что как только эта нелепая церемония закончится, он постарается вернуться…

Мысли его оборвались, карие глаза расширились, изумленно уставившись на высокую стройную фигуру в точно таком же, как у него, синем адмиральском мундире. Внутренний голос завопил, что глазам верить нельзя, ибо того, что он видит, просто не может быть. Лишь одна женщина на Грейсоне имела право носить мундир полного адмирала. Лишь одна женщина на Грейсоне появлялась повсюду с шестилапым кремово-серым древесным котом. Но эта женщина была мертва уже более двух стандартных лет. Так что же…

– Я ведь не просто так решил, что не стану извиняться, – сказал, обращаясь к своему главнокомандующему, Бенджамин Девятый, и на сей раз его мягкий голос звучал совершенно серьезно. Мэтьюс перевел на него растерянный взгляд, и Протектор улыбнулся. – Может быть, чуточку поздновато, но лучше поздно, чем никогда. С Рождеством вас, Уэсли.

Мэтьюс снова повернулся к окну, все еще пытаясь разрешить для себя неразрешимую проблему. Похоже, что некоторые из солдат и гвардейцев испытывали те же чувства: изумление и неверие оказались так сильны, что они, забыв о профессиональном самообладании, во все глаза таращились на рослую женщину с короткими вьющимися волосами. Гранд-адмирал знал, что и сам таращится точно так же, но ничего не мог с собой поделать. Впрочем, он уже чувствовал, как тающие сомнения уступают место восторгу неимоверной силы – казалось, сами кости вот-вот застучат, словно кастаньеты.

– Я знаю, как много значила она для вас и для всего флота, – тихонько продолжил стоявший рядом Бенджамин, – и поэтому просто не мог не подарить вам это мгновение.

– Н-но – как?! Я хочу сказать, мы все знали, и в новостях…

– Уэсли, я сам пока еще не в курсе. Более двух недель назад мне переслали депешу со звезды Тревора, а после того, как «Харрингтон» вышла из гипера и направилась в систему, я получил шифрованное послание от нее самой – но, к сожалению, никаких подробностей там не сообщалось. Было самое главное: она жива. По моему мнению, ей и Иуде следовало сначала связаться с вами, а не со мной, но она предпочла выступить не в качестве адмирала, а в качестве землевладельца. В чем, возможно, совершенно права: политические последствия ее возвращения следует учитывать в первую очередь. Что же до подробностей… так ли уж они важны?

Протектор говорил тихо, но его глаза, устремленные на направлявшуюся к лифту однорукую женщину, сопровождаемую майором в зеленом мундире лена Харрингтон, полудюжиной офицеров и коренастым главстаршиной Королевского флота.

– Имеет ли значение хоть что-то, кроме того, что она в конце концов вернулась домой?

– Нет, ваша светлость, – так же тихо откликнулся Мэтьюс и, глубоко вздохнув (ему показалось, будто вздох продолжался целый час), повторил: – Нет. Ничто другое значения не имеет.

Выйдя из лифта, Хонор Харрингтон собралась было вытянуться по стойке «смирно», но Бенджамин Мэйхью шагнул ей навстречу, заключил в объятия и сжал с медвежьей силой, удивительной для столь худощавого человека. Здоровый глаз Хонор расширился: было неслыханно, чтобы грейсонский мужчина даже прикоснулся к незамужней женщине, не говоря уж о публичных объятиях с риском переломать ей ребра. Более того, ни один воспитанный грейсонец не стал бы обнимать на людях даже собственную жену. Но потом удивление растаяло, эмоции Протектора захлестнули ее, и Хонор в ответ обняла его единственной рукой. Наверное, ей не следовало этого делать, хотя инициатива и принадлежала Бенджамину, но в этот момент он был не Протектором, из рук которого десять лет назад она получила свой лен. Сейчас он был другом, оплакавшим ее смерть, а теперь ставшим свидетелем воскрешения, так что ему было плевать на строжайшие предписания церемониала, до мельчайших подробностей определяющие поведение Протектора.

Впрочем, момент истины, при всей его напряженности, длился недолго: глубоко вздохнув, Протектор отступил на шаг и остановился на расстоянии протянутой руки, оставив ладони на ее плечах. Глаза его казались влажными, но то же самое можно было сказать и о ее глазах. Хонор ощущала всю гамму его чувств: ошеломляющую радость и скрытую под ее покровом холодную ярость.

– Похоже, вы снова остались без глаза? – спросил он, помолчав.

Криво улыбнувшись здоровой половиной рта, она кивнула.

– Глаз, половина лица парализована, рука… – почти спокойно продолжил перечисление Протектор. – Что-нибудь еще?

Хонор прекрасно понимала, насколько обманчиво его внешнее спокойствие, и опасалась реакции Протектора на ее раны… а в особенности на рассказ о том, при каких обстоятельствах она их получила. Ей уже довелось наблюдать реакцию Иуды Янакова и Томаса Гринтри… не говоря уж обо всех остальных грейсонских офицерах, слышавших историю ее плена.

Она прекрасно знала, что занимает на принявшем ее Флоте особое положение. Когда станет известно, как обращались с ней в Госбезопасности, грейсонцы придут в негодование и ярость. Эти люди были не только офицерами, но и мужчинами, а у мужчин Грейсона, несмотря на все преобразования и нововведения, стремление защищать женщин было запрограммировано на генетическом уровне. Хонор догадывалась, что известие о ее смерти превратило этих людей в берсерков: отголоски этого она улавливала в чувствах Янакова, да и Гринтри рассказал ей, какой приказ был отдан грейсонским силам в битве у терминала «Василиск».

Однако в силу какой-то странной, непостижимой логики известие о том, как обращались с ней в плену, разъярило их сильнее, чем сфабрикованная сцена казни.

«Ох уж эти мужчины, особенно грейсонские мужчины», – устало подумала она. Впрочем, и Хэмиш отличается от них не так уж сильно. Похоже, все они недалеко ушли от медвежьих шкур, каменных топоров и охоты на мамонтов.

Но как бы ни обстояли дела с мужчинами вообще, рассказывая о происшедшем этому мужчине, следовало проявить особую осторожность. Бенджамина Мэйхью – как Протектора планеты и сюзерена – связывали с вассалами, в том числе и Землевладельцем лена Харрингтон, взаимные обязательства. В частности, сеньор обязан мстить за обиды, нанесенные его вассалу. Даже будучи просвещенным и прогрессивным по меркам своего мира, Бенджамин оставался грейсонским мужчиной. Он был ее другом, обязанным ей и Нимицу своей жизнью и жизнью семьи. А власть монарха предоставляла ему опасные возможности излить гнев, одолевавший его как мужчину и как оскорбленного друга.