Шпион, которого я убила - Васина Нина Степановна - Страница 50

– Я пытаюсь с тобой связаться с пяти утра, – укоризненно заметил полковник Кошмар. – Военные почти сдали нам своего человека в театре.

Сдавали военные Марата Устинова так. Сначала начальник военной разведки провел за закрытыми дверями срочное совещание с представителями Министерства обороны, на которое начальника отдела внутренних расследований Кошмара не пустили. Потом он провел в запертом кабинете совещание один на один с начальником отдела внутренних расследований Службы полковником Кошмаром, на которое не пустили начальника отдела внешней разведки полковника Кнура. Потом начальник отдела внешней разведки полковник Кнур был вызван на ковер к директору Службы безопасности, а начальник отдела внутренних расследований Кошмар на партию в бильярд с замминистра. К вечеру этого напряженного дня все так перепуталось, что ни один адъютант не мог точно ответить, где находится его начальник, а секретарь замминистра по ошибке даже заказал на бильярд шесть бутылок французского белого вместо грузинского полусухого урожая восемьдесят седьмого года.

Виновник этого переполоха благополучно «отсветил» в театре «Евгения Онегина», в антракте спустился на сцену и с удивлением увидел, что ее после «дуэли» Онегина с Ленским подметают четверо уборщиц. Три из них сновали достаточно активно. Одна – это, конечно, была Надежда – сгребала в совок дуэльный «снег» с такой медлительностью и вниманием к каждой крошечной бумажке, как будто решила пересчитать «снежинки».

Марат стоял в темноте за занавесом и смотрел на полусонные движения костюмерши Наденьки с безразличием приговоренного. Он вспомнил – минуту за минутой – вчерашнюю их поездку, и переобувание кедов на кроссовки, и стучащие друг о друга болтушки на заколках, и импровизированный обыск, и даже тампоны «Оби». Девчонка проделала все артистично. До последней минуты он ничего не заподозрил, сам угнал ее от слежки, сам подвез к редакции газеты, в которой сегодня напечатали выдержки из особо секретного материала, утечку которого в театре ему так и не удалось отследить.

Он спустился в костюмерный цех. Прошел вдоль стоек с костюмами. Его услышал и окликнул Леон:

– Кто это шастает в темноте? Выходи, шастают тут!..

Марат вышел на свет у раскроечного стола.

– Чего бродишь? Девчонке мозги пудришь, а с какого интереса?

– Значит, есть интерес.

– Знаю я твой интерес кобелиный, – покачал головой Леон.

– Я больше не буду, – поник головой Марат. – Я вообще скоро уволюсь.

– Что, работа не нравится?

– Работа нравится. А может, и не уволюсь. Может, наоборот, останусь здесь до пенсии. Ты сколько в театре?

– Столько, сколько ты еще не надышал. Больше тридцати.

– Столько я не выдержу, – покачал головой Марат. – Это же я все спектакли выучу наизусть. Озверею. А где ее рабочий шкафчик?

– Балерины? Вот там, за стойками справа. С птичкой. Тебе зачем?

– Положу шоколадку, – вздохнул Марат. – Она заслужила.

Шкафчик с полустертым желтым попугаем был заперт на маленький висячий замок. Остальные четыре тоже. С чебурашкой, кошкой, ромашкой и серпом с молотом.

– Детский сад какой-то, – бормотал про себя Марат, ковыряясь в замке проволокой. Он спешил. Ощупывая рабочую спецовку Надежды, роясь в ее косметичке, поглядывал на символ единения рабочего и крестьянки в каком-то заторможенном удивлении. Потом решился и потрогал замок на последнем шкафчике. К его удивлению замок тут же открылся, освободив изогнутую дужку. Марат открыл дверцу. В глаза сразу бросилась залапанная фотография на внутренней стороне дверцы – улыбающаяся молодая женщина с двумя детьми на фоне старинного замка. А с верхней полки свисал красным треугольником небрежно закинутый туда галстук. Оглянувшись, осветитель потянул галстук на себя, тот скользнул дорогим шелком вниз, и свечение позолоты на серпе и молоте, как блеснувшая чешуя змеи, заставило Марата застыть и задержать дыхание.

– Это ты, пацан, напутал со шкафчиком, – сказал ему в затылок мастер, появившийся сзади совершенно бесшумно в своих стоптанных тапках. – Я же сказал – птичка!

– А это чей шкафчик?

– Истопника. Положи на место. Чужое. – Леон вытащил из рук Марата галстук и повесил на перекладину. Между синим рабочим халатом и старым пиджаком на плечиках.

22. Дочь мясника

Девочка Рита в тринадцать лет была восторженной голенастой тихоней. Любила мушкетеров Дюма, вареники с творогом, сливовый сок с мякотью, ей нравилось заниматься на скрипке, вязать крючком под скучный производственный детектив по телевизору, забившись с ногами в угол дивана, и приносить домой тайком бездомных кошек. Кошек было чем кормить – папа работал в гастрономе мясником. Рита стеснялась его профессии и совершенно не могла себе представить, как ему удалось пятнадцать лет назад очаровать маму – солистку филармонии, натуру утонченную, читающую Шекспира и Камю в подлинниках и падающую в обморок от неприятностей, крика, протечки унитаза, порванных колготок и кошачьего дерьма в кресле. «А она обожает пельмени!» – объяснял папа – огромный здоровяк, посадив дочку на ладонь и поднимая к потолку, чтобы она могла протереть пыль на плафонах люстры. Девочка Рита еще долго ломала бы голову над такой насмешкой судьбы – союзом нежной лилии и медведя, если бы, как это случается во многих семьях, где родители физически обожают друг друга, случайно не вернулась домой раньше обычного. За пятнадцать минут безумных стонов родителей запрятавшаяся под висящую одежду в коридоре девочка Рита поняла, что главное в союзе мужчины и женщины – влечение полов. Влечение побеждает все семейные проблемы, разницу в возрасте и мировоззрениях. Ошарашенная Рита смотрела, как голый отец пошел на кухню, а голая мама – в ванную. В кухне над сковородой взметнулось пламя – отец готовил любимый мамин бифштекс, заливая в раскаленную сковороду вино. Через минуту они, пожирая друг друга глазами, кусали непрожаренные куски мяса, Рита вышла – вытаращенные глаза, косички вокруг ушей, прижатый к груди портфель, – слабо помахала им, застывшим от неожиданности, рукой. Голые родители попытались прикрыться скатертью и кухонными полотенцами, но Рита смотрела на розовую сукровицу у рта матери, на подтекающие кровью бифштексы на тарелке. Ее стошнило там, где она стояла, и матери было чем заняться, когда она набросила халат.

С неделю пришибленная увиденным Рита плохо понимала, что ей говорят, прогуливала школу и внимательно осматривала каждую особь мужского пола, попадающуюся ей на глаза. В субботу она пришла на работу к отцу. Сидела сначала за прилавком, разглядывая огромную разрубочную колоду, осыпанную осколками костей. Потом ушла в подсобку, где отец легко расправлялся с мертвыми тушами. Именно в подсобку и приходили те, которые покупали мясо «по блату». Отец уважительным шепотом разъяснял – «это домработница Ковалева, это – артист Михайлов, это – жена начальника милиции…». Четвертым пришел мужчина в кожаной куртке. Рита сразу почувствовала странное напряжение, как только увидела его обветренное лицо – смуглая кожа, натянутая на череп, веселые глаза цвета льда на солнце, тонкие губы и словно нарисованная аккуратная полоска усов.

«А что здесь делает хорошенькая нимфа? – спросил мужчина. Присел к застывшей Рите и приподнял ее голову за подбородок. – Ого, какие глаза! Да ты ведьма, крошка!»

Рита глаз не отвела, как под наркозом, она смотрела, не мигая, в светло-голубой лед, и мужчина первый засмеялся и отвел взгляд.

«Как тебя зовут?» – Он дернул ее на себя за руку, Рита встала и теперь смотрела в лицо мужчины снизу.

«Маргарита».

«Пощади, Марго, – засмеялся мужчина, – не смотри на меня так, а то я сомлею. Ну и дочка у тебя растет, – это он отцу, – просто чаровница какая-то!»

Мужчина расстегнул куртку и достал с шеи медальон. Рядом с металлической полоской, на которой были написаны буквы и цифры, болталась смешная крошечная птичка из разноцветных перьев. Он дернул и оторвал птичку. Протянул на ладони Рите.