Отрицание отрицания - Васильев Борис Львович - Страница 25

Замолчала, опять в окно уставилась. Кузьма, изо всех сил сдерживая дыхание, собрал бумажки, положил на стол.

— Проверь, все ли вернулись. Если все, прикажи немедленно следовать дальше.

— Куда? — растерянно спросил Кузьма.

— Прямо! — резко сказала она. — На Просечную.

— Есть на Просечную.

Он уже развернулся в узком проходе купе, когда она сказала словно про себя, не оборачиваясь:

— Нового адъютанта мне подбери. Помоложе. Ты мой вкус неплохо знаешь. Ступай.

— Ага, — сказал Кузьма и вышел, тихо, без стука притворив тяжелую бронированную дверь.

Великое русотрясение, как говорила Татьяна, уже началось. Девятые валы накатывались на города и селища, на пашни и луга, на людей и скотов, беспощадно смывая их с лика Земли в бездонную пучину братоубийственной бойни. И большинство не понимало, за что оно гибнет, за что гибнут их родные и близкие, за что убивает сам, за что Святой Руси этот гнев Божий. Мольбы и проклятия, слезы и кровь черным туманом застилали горизонты, и вкус их был горше полыни. Никогда доселе, ни разу единого не переживала Россия за всю тысячелетнюю историю свою хотя бы чего-либо похожего на происходящее. Брат восстал на брата, сестра предавала сестру, и жена отрекалась от мужа.

Радуга вскинутых над Россией знамен не предвещала никакого очистительного дождя. Красное мешалось с белым, царское оранжевое — с русским трехцветным, черное анархистское — с зеленым повстанческим, и никто толком не знал, за что именно он проливает свою и чужую кровь. Все сражались за свою правду, и никто не поднял праведного меча за общую истину.

— Россия сошла с ума, — резюмировал генерал Вересковский. — Война в сумасшедшем доме то ли за лучшего врача, то ли за лучшего повара, то ли против смирительных рубашек, то ли против горьких лекарств. Я не в состоянии припомнить ни одной войны подобного рода, хотя неплохо знаю историю. Если взять интеграл сегодняшнего времени, то получим бессмысленный бунт, если попытаться дифференцировать — бунтарская бессмысленность.

На багровом фоне этой бессмысленности махровым цветом расцвели казни, которых не знало Средневековье в самые сумрачные свои времена. Выстрел в затылок и повешение, сожжение живыми в избах и паровозных топках, плети — до смерти, и железные прутья — тоже до смерти. Утопление — так целыми ротами, отравление газами — так половину Тамбовской губернии. Расстрел — так каждого пятого, третьего, второго или десятого — как начальнику вздумается. Зарывали живыми в землю, и сутками кричала и шевелилась та земля. Сбрасывали в пропасть и со старых крепостных стен, перерезали сухожилия под коленями и оставляли умирать мучительно медленной смертью, перебивали прикладом хребет, и человек долго и беспомощно корчился на земле, подобно полураздавленному червю. Да разве перечислишь все виды фантазии русского человека, когда вопрос касается казни соседа по хате?..

Есть великое множество определений гражданских войн. Войны за освобождение рабов, крестьянства, пролетариата, буржуазии. Классическое — гражданская война есть вооруженная борьба двух культур в едином государстве. Какое из них подходит к гражданской войне в России — решать историкам. Разве в ней крестьянская культура сражалась с культурой буржуазно-городской?.. Увы. И крестьяне у нас воевали между собою, и офицерство вместе с буржуазией — тоже между собою. По той простой причине, что все в России воевали только за власть, может быть, кроме Батьки Махно. За безграничную власть над всей огромной территорией и над душами, населяющими ее, поскольку все твердо знали, что власть в тысячелетней Руси — власть всегда единовластная. Не ограниченная ни парламентом, ни законами, ни юриспруденцией, ни общественным мнением, ни самими тысячелетними традициями народа. Ее обманом захватили большевики, не имевшие даже крестьянской программы в крестьянской стране.

Именно поэтому гражданская война продолжалась в России почти сорок лет. В форме уничтожения крестьянства, как класса свободных производителей. Уничтожения интеллигенции, которая большевикам была не нужна, поскольку они верстали управленцев, руководителей и даже ученых, пропуская их сначала через жернова Ленинской Коммунистической партии большевиков. Уничтожения военных, славы и таланта которых боялись большевики. Уничтожения буржуазии, церковнослужителей, старообрядцев, сектантов, миротворцев, толстовцев. Ради этого и приступили к строительству небывалого в мировой истории количества концентрационных лагерей, в которых исчезали навсегда не только их политические и идейные противники, но и их жены, дети, внуки.

Проверенным безотказным оружием большевиков всегда был террор, возглавляемый Дзержинским и его преемниками. Небывалый по мощи и организации террор, с помощью которого они сокрушили даже тысячелетнюю Русскую Православную Церковь. А сокрушив до основанья все, что не нравилось, оказались на пустыре, который был настолько пропитан страданиями, что хлеб пришлось закупать заграницей…

Сколько же погибло народу во время гражданской войны, коллективизации, голода двадцатых, тридцатых и сороковых годов в России? Кто считал? Где лежат их останки, под каким памятным крестом или обелиском? А может быть — под величественным памятником, осененным всеми знаменами всех воевавших в гражданскую армий?..

Нет не то, что памятника, нет ни единой общей могилы жертв той безумной войны. Нет. Не существует, не ищите.

Большевики не покаялись в содеянном ими хаосе, который всегда является лишь формой отрицания. Большевики не покаялись, а мы — не спаслись.

Не покаявшись — не спасешься.

— Россия боялась невольных, а пуще того — вольных грехов, — говорил генерал за вечерним морковным чаем. — Думал долго, а пришел к выводу, что это есть не христианская, а рабская черта. Раб всегда вымаливает прощение, каясь в грехах с мечтой, авось, простят.

— Россия никогда не была страною рабов! — сердито сказала Наташа. — Ваши парадоксы, папочка, не для нас.

— Ой ли? — прищурился Николай Николаевич. — А чем, по-твоему, торговали предки наши по речному пути из варяг в греки? Пушниной? Так только зимняя в продажу годится. Пенькой? Так она полушку стоит, дороже перевозки. Тогда чем, спрашивается?